параллели измененных реальностей

      Небольшая лампа под самым сводом потолка испускает не то, что бы привычный для глаз свет. Что-то туманно-голубоватое даже не освещает помещение достаточно, но оставляет на полу длинную полосу от самой стены. Из, видимо, не до конца закрученных кранов капает на плитку, отчего сквозит сыростью и еще чем-то стухшим. Леша закашливается, подрываясь на деревянном подобии кровати с застеленной сверху тканью. Даже не для мягкости. Обстановка вокруг напоминает подвал одной из заброшек, обжитой бездомными. Заброшек, по которым любил лазать еще в 16. Два года — не так много, но почему-то все равно «еще». Только если приглядеться получше, ставя предметы на свои места, это уже больше смахивает на военный бункер. Горелов проводит руками по лицу, пытаясь разглядеть предметы вокруг или заметить движение. Ни то, ни то. Поэтому подходит к единственной пока что найденной двери со штурвалом, наивно верит, что сможет открыть. Наивно, потому что не может. И бесится от этого. Не загоняется до состояния паники, но кричит в пустоту. Чтобы открыли, чтобы выпустили, чтобы объяснили. Хотя бы. Воссоздает последние события перед тем, как очнулся. Воссоздает макушку Петрищева и понимает, что тот должен быть тоже тут где-то.       —Гошан!       Редкий треск лампы и стук разбивающихся капель в ответ. И больше ничего. Леша нещадно набивает синяки, тщетно врезаясь в железо двери. Раздирает тонкую кожу на костяшках в кровь. Оставляет алые следы. И даже не знает, что его слышат. А еще видят. С разных ракурсов причем. Поэтому ложится обратно, не пробуя порыться в многочисленных баночках и коробочках на полках. Ожидает. Перед глазами маячит родная квартира в уже, наверное, не существующем СССР. Он фантомно проходит по изученным вдоль и поперек улочкам от дома до универа, сидит в пустом классе над конспектом по истории. Это помогает успокоиться, придти в себя. И он укутывается в бомбер, отслеживая хронологически все события уходящей недели. А еще резко поменявшегося Гошу. Да и сам ведь поменялся. Отпустил, наконец. Снял врезающуюся до мяса маску пай-мальчика, почувствовал опьяняющий вкус свободы действий. Все равно не его реальность, запретить некому. И горбатиться больше не для кого. Ну, почти. Он спрашивает себя, почему пошел на все это, без запинок отвечает «потому что не обыденность». Хотя еще недавно ответил бы «чтобы руку не оторвало». За никудышными шутками неуверенность в и еще забота, которую при всех показать стыдно. Хотя и знает, что не осудят, но рамки уже приелись. А приевшиеся рамки стоит соблюдать. Потому что когда-то давно «не говори никому» и «я и не думал» в одном из неосвещенных коридоров школы. Они уже чертовски выросли. Теперь все с ярлыком «для взрослых» можно без разбора. Если к последствиям готовы.       Леша проваливается в беспокойный сон, где от кого-то бежит. От самого себя, оказывается. Не слышит еле доносящегося «Леша?» из-за толщины стен и шипящего звука включающегося монитора на столе. В беспокойный сон, из которого выбраться самому практически невозможно. Но механический голос помогает прерывистым «просыпайся» и вгоняет в непонимание своим «наконец-то я тебя нашел». У парня на скуле след крови от сбитой руки и уже пара вариантов неумелых шуточек в мыслях. Которые мужчина за экраном читать, наверное, умеет.       —Ах, тебя давно здесь держат.       Горелов думает, как поступил бы Паша и понимает, что совсем, кажется, не знает. Потому что Паша Вершинин, который его друг, в такой ситуации никогда бы и не оказался. А Паша Вершинин, который совсем не его и, в общем-то, непонятно чей, держит внутри и относится с небрежностью. Ко всем вокруг. Поэтому действовать приходится, как действовал бы сам. Пытается разобраться, кто и откуда. А потом переключается на «как». Недоверчиво. Резко. И сразу после «твои друзья в соседних помещениях» что-то щелкает необходимостью рвануть и достать, освободить, вытащить. Обнять соскучившееся по объятиям тело. Совсем не хрупкое, но и не такое крепкое, как у него самого. Вспоминает, как делал петарды в детстве, затем убегая от дворников. Вспоминает, как впечатался на своем стареньком в идеально новый велосипед мальчика с искренней улыбкой и толпой друзей за плечами. Мальчика с его открытым «я починю и завтра тебе принесу», хотя и виноват в этой ситуации совсем не. Мальчика, которого одернули обидным «не водись с этим странным», но он все равно. Водился. И у Горелова отлично выписывается в памяти «лучше не стоит. Не хочу, чтобы у тебя были проблемы из-за меня» и как-то выпадает промежуток до «останься сегодня на всю ночь». Потому что бесконтрольно. Само. Только эти сплетения на всю ночь со временем реже. Чтобы вдруг не.       А потом Настя. А потом все к чертям уже не между, а с начала и к концу. Полностью.       Леша вертит на языке что-то про кружок рукоделия, отлично понимая, что в науку он всегда был не очень. И в красном мигающем старается ориентироваться быстрее. Но дыхание сбивает, а двери все подряд закрыты. Шаг за шагом, кажется, еще глубже. Дальше. В тупик.       Гошан! — закрытозакрытозакрыто. — Настя!       Он открывает котельную — последнюю из в коридоре — и замечает силуэт за трубами. Не кто иной, как. И вот теперь уже можно остановиться. Выдохнуть, вдохнуть и выдохнуть еще раз. Перед хриплым «Леша?» доносящимся до слуха и столкновением тел. Глаза в глаза и слишком нужные ощущения рук через кофту, прижимающие ближе, вжимающие в.       —Я звал тебя, — Горелов порядком ниже.       —Я слышал, — Петрищев дрожит, пытаясь подавить истерику. — Поцелуй меня.       Их губы сочетаются в схождении паззлов, выливаются в необходимость и нежность. У Леши нет сил внутри, чтобы закрыть глаза, потому что взглядом по влаге на ресницах. В груди спирает от недостатка кислорода. Недостатка чуть большего, чем сейчас. Недостатка утраченного и приобретенного вновь. Они стоят так еще немного, переводя дыхание и мысленные обещания больше не отпускать. Стоят, пока Гоша не вскрикивает, врезаясь в лабиринт из труб у соседней стены. Отпускает.       —Настя?       И стоило бы объясниться. Желательно, за все эти месяцы. Сразу. Рассказать про «это все из-за отца» и «я никогда бы не хотел тебя использовать вот так, но у меня не было выбора». Пусть бы это звучало, как притянутые за уши оправдания, но не ложь. Потому что конкретно так и было. Только вот девушке все это уже известно года как пол. Поэтому звонков посреди ночи «приезжай» никогда и нет. Поэтому поцелуи и что-то еще только для публики и сами отношения больше как фиктивные. Для конкретных целей и выгод. Дружеские. Петрищев в мигающем опасностью цвете кажется еще более бледным с пухлыми бордовыми губами на контрастах, а Леша сжимает пронизанный болью кулак посильнее, готовясь в любой момент принять разрушительное «прости, но» в свою сторону. Знает ведь, какое из более правильное.       —Я…       —Ты, правда, хочешь обсуждать это сейчас? — фраза девушки вписывается так, как должна была бы. За ней ни обиды, ни злобы. — Надо выбираться.       И Горелов утаскивает Гошу за уже скрывающимися в повороте рыжими волосами. Кричит «скорее», пропуская вперед, следит, чтобы все и в порядке. Потому что если не Паша, то он. Как-то по умолчанию. В коридоре прямо, направо, до двери, до еще одной. А за ней то же туманно-голубоватое, но уже не механическое. Обычное. Утреннее. Солнце за тучами придает далеко не оптимизма и спокойной атмосферы, а когда на горизонте начинает вырисовываться мемориал, видимо, города, они тройкой вырываются из леса в поле. Гоша отпускает себя в неподходящий момент, и вопросов у него многим больше «парочки».       —Припять? Что это такое? Где мы вообще?       У Горелова что-то в воспоминаниях из слов мужчины в мониторе, но что — сходу не разобрать.       —Ну, где-то в СССР, я так понял.       Незаметно ладонью о ладонь и искры по подушечкам, чтобы для поддержки. Для «все в порядке, мы разберемся». Не помогает.       —В этой реальности существует отдельная страна. Украина.       И Настя со своим поучительным голосом — тоже. Не помогает.       —Да какая разница? Отдельная. Слитная. Почему мы все здесь? Почему этот мальчик из Америки стал русским? Богатым русским. Почему он притащил нас сюда? — глаза еще жжет от вытаскивавших нужное из головы пальцев и конечности немеют от страха.       Может быть, он никогда и не был смелым и храбрым, как все эти принцы из сказок на полке. Может быть, теперь уже можно побыть собой. Не только наедине с Лешей, но всегда. Потому что устал. Они все на нервах и в самокопании. В попытках понять и принять. Тоже. У Насти в голове что-то из треков в потерянном навсегда плеере. У Насти в голове «главное дорваться до контрольной точки. Контрольная ведь обязательно есть, а после нее обязательно будет лучше». И когда Петрищев указывает на предполагаемое местонахождение города, она первая бросается к. С отнюдь не решимостью, но с «а разве другой вариант есть?». И двое парней бросаются тоже.       —Я должен был сесть впереди. Прости, что так вышло, — вырывается случайно, но необходимо.       —Это все глупости. Прекрати.       Наоборот от каждой буквы.       Город встречает полуразрушенными зданиями и пробирающим холодом пустоты. Да и все в этой реальности встречает холодом. Только многогранным. Москва — неприветливым. Люди — холодом от нежелания помочь. Наверное, потому, что они трое не отсюда вовсе. Не на своем месте. Лишние. Но хотя бы еще нужные друг другу. Мадышева грузит вопросами, на которые ответов нет. Разве что предположения. Леша кидает необдуманные идеи, почему и где. А успокоившийся Гоша снова думает рациональнее других, почти не растягивает слова и совсем не дергается в накатывающих приступах.       —Если бы был взрыв, мы бы почувствовали. Посмотри, заросло все, значит, давно уже заброшен.       Иногда Горелову хочется прижать к себе посильнее и потрепать и так растрепанные волосы в одобрении. Потому что умный. Потому что молодец. Потому что гордость. Но позволить может только улыбку. Надеется на позже. Когда все будет объяснено и рассказано. Свет на первом этаже одного из домов не предполагает ничего хорошего и ставит перед выбором. Предельно ясным. Либо помощь, либо угроза. Два совершенно одинаковых тоннеля, и выбор, куда идти, безоговорочно перекладывают на него. У Гоши во взгляде «что нам делать?», и уже стоило бы привыкнуть к тому, что конкретики у него собственно никогда и нет. Поэтому можно на случайность. Или по-взрослому.       —Камень, ножницы, бумага?       Вызов принят. Как не принять, когда в глазах зажженные озорные искорки. Будто бы кусочки разлетевшегося на части фейерверка. Петрищев на прикушенную губу выдает ответную полуулыбку и трясет кулак под причитания девушки. Только они не учли, что знают друг друга даже лучше, чем себя самих. Поэтому выпадает ничья. Раз за разом. Как бы ни пытались.       —Да пошли вы нахрен.       У Леши идей, как развеселить этого мальчика-на-грани, откуда-то, целый ворох. А в награду приглушенный смех. Ладонь коротко сжимается на плече, и Гошины пальцы тянутся коснуться тоже. Сразу после. Будто собирая крупицы еще не исчезнувшего тепла с мятой ткани. Парню хочется вот так, беззаботно еще и еще. Даже мысли о радиоактивном городе и похищении отходят куда-то назад. Желание увидеть отца, от которого так давно желал избавиться, тоже. Куда-то назад. С Гореловым почему-то все всегда куда-то назад. И сам он случайно позади остается, замечая, что друзья уже скрываются за проемом окна. На этаже пусто и сыро до ужаса. Ботинки давят наспех оставленные людьми книги, в которых истории больше, чем в школьных учебниках. Из-за угла выделяется неумело собранный костер из загибающихся обложек с пламенем тускло-зеленым. Да и все вокруг, кажется, окрашено в тусклый и в туман. А еще в загадочность. От которой уже тошнит.       —Почему он зеленый? И кто его разжег?       —Может, молния? — рекорд по вопросительным предложениям за этот недочас уже побит в квадрате. Если не в кубе.       Кроссовки намокают в собравшейся воде и после «да какая молния?» он обрывает «я откуда знаю? Горит, видишь?». И от грубости сдерживает только ладонь по бомберу к запястью. Петрищев не слепой. Изначально замечает детали и нарастающую нервозность, но почему-то только в этот момент — разбитые костяшки. «Не страшно». От фразы не лучше и не хуже одновременно, поэтому берет все в свои руки. Отрывает кусок майки, когда стоило бы обработать еще там. В бункере. И перевязывает наскоро, как учили еще на основах первой помощи. Не от крови, но от грязи.       —Давайте уйдем. Мне не по себе, — Настя разворачивается к единственному выходу и вскрикивает так, как недавно кричал он сам. От ужаса и затертых до дыр наждачкой нервов. — Мама!       Гоша закрывает Мадышеву собой, а Леша машинально собой закрывает его. Выглядело бы комично, если бы в другой обстановке и без собаки с мутно белыми глазами и арматурой насквозь. В каких-то местах запекшаяся на шерсти кровь. Следы, схожие со следами от пуль. Горелов рискует, придвигаясь к мутанту, сводит страх в шутку, которую привычно никто не оценивает, и слышит «дебил». Не от того, от кого хотелось бы услышать хоть что-то кроме загнанного дыхания. И когда даже-не-животное бросается в прыжке, реакция не подводит. Леша отпихивает друзей в сторону, за перевернутый шкаф. Прячется за стеной. Чтобы вдруг сразу. Оседает на сухое пятно бетона.       —Где она?       Кидает «лежит у окна» и ежится от непредсказуемости. На несколько долгих минут от всего отдает неприятным затишьем. А когда собака, будто по-настоящему живая, кладет голову на скрещенные лапы и, кажется, засыпает, — уже приятным. Он говорит, что это очередной знак и улыбается на синхронное закатывание глаз.       —Настя, как ты узнала… ну, обо всем этом?       Момент, чтобы передохнуть и разложить все по своим местам.       —Я и не узнала. До конца, — глаза бегают между парнями. — Сначала я все думала, что ты просто разлюбил. Ну там, прошла любовь, завяли помидоры. Все такое. Потом уже дошло, что и не любил вовсе. Потому что только посмотрите на себя самих со стороны. Очевидно.       —Тогда почему не ушла? Ну, от Гоши. Почему сразу не сказала? — Леша отслеживает чужие мысли по цепочке и все больше убеждается в подталкивающем изнутри правильностью доверии.       Девушка с улыбкой рассказывает про собственную выгоду и без — про отца парня. Горелову самому эта тема более чем знакома. Поэтому кивает. Для Петрищева ведь отец и, по всей видимости, сам Леша. Вот и все влияющие ориентиры в жизни. Последний только утратил по глупости, вытекающей из. Утратил вот до момента, когда с мигающим браслетом на запястье в до боли знакомую квартиру. До «помоги» и «кроме тебя, ведь, некому». До «я поеду» и смазано губами о губы, пока перед глазами разноцветные точки. А если бы не? Все их отношения можно обозвать словами в градиенте от «неправильность» до «обязанность». И Настя развевает настигшее молчание мягким «я за вас куда угодно». Мутант так и не двигается, но иногда ведет ухом в сторону окна. В следующую минуту уже подрываясь, смотрит в упор, понимающе и перемахивает одним большим через подоконник.       —Вот знаешь, Гошан. Если выживем, будем с тобой вместе жить и заведем такую собаку. Вот именно такую. Может, даже эту приютим.       Он ржет, когда приглушенное «дебил» на этот раз прилетает уже от посмеивающегося парня. Настя спрашивает «как ты его терпишь?», а Петрищев, наверное, просто привык. Привык к сначала язвительным, а потом уже и к совершенно безобидным. Сам ведь постоянно кидался. И все равно хочется встать и толкнуть в плечо, чтобы потише, поосторожнее. Чтобы заткнулся. Не успевает. Потому что по обшарпанной стене светом фар, и в голову ударяет всем троим каким-то обрывком из явно не их прошлого. Вдохи сбиваются, заскакивая на выдохи. Тут же отпускает. Они пересекают комнату, коротко переглядываясь, и в этом коротко читается «обсудим потом». Влетают в объятия к Антоновой. Поочередно. Только Леша не. Не привык. Наверное, пережитки из детства. Когда доверять другим сложнее, чем быть в одиночестве, и проще вообще не начинать. Для Гоши конкретно — исключение. Потому что уже не другой. Уже нераздельно, часть его самого. Даже если друг от друга за тысячи километров. А когда в паре шагов, не до сопротивления. Наверное, в этом есть что-то нездоровое, ведь что-то нездоровое — это совершенно любая зависимость, в которой чуть больше, чем обычное влечение. Друг для друга как особый вид наркотиков, от которых эффект полноценности, без — ломка до сжатого в тиски сердца и ломающихся костей. Советы быть с этим поосторожнее давать уже поздно, но можно дать совет «смотри, не утрать». Потому что, как же без?