Проект «Воображариум» / пункт 2: подопытные
Белые стены и ужасный запах лекарств раздражает и туманит рассудок. Голова болит уже несколько часов к ряду, а перед глазами то и дело вспыхивают яркие расплывчатые пятна. Зубы стучат и ноги нервно отстукивают пятками по полу. Жарко. Они говорят, что всё это — «побочные эффекты». Хосок был готов к этому, когда подписывал соглашение на участие в эксперименте. Но он не ожидал настолько сводящих с ума обстоятельств. Агрессия то накатывает, то вновь затихает. Руки чешутся что-то разбить, но стоит Хосоку занести кулак над стеной, как необъяснимая сонливость накрывает с головой. Он в таком состоянии уже три дня и его мышцы постоянно сводит судорогами. Мягкие стены спасают от боли, когда ослабевшее тело валится на пол. Мысли путаются и эмоции сменяются со скоростью света. Мгновение — и ты готов разрушить всё в этой комнате. Мгновение — и ты кусаешь запястье заходясь в рыданиях от страха. Мгновение — и ты ничего не чувствуешь. Хосоку страшно и… странно. Он скучает по матери, умирает от скуки и этих дебильных выебонов организма. У него спирает дыхание, а кожа периодически теряет чувствительность. И тишина, тишина, тишина. Эта злоебучая и раздражающая тишина. Чон уже жалеет, что согласился на это дерьмо. Чёртовы судорги, чёртовы вспышки гнева, чёртова тишина и ненавистная палата 107. Когда они уже начнут этот блядский эксперимент? Пальцы хрустят от постоянного перебирания, глаза распухли от недавних слёз. Неприятное ощущение стянутости во всём теле, словно его засунули в спрессованный вакуумный пакет. Губы постоянно пересыхают. Холодно. Перепады температуры тела тоже надоели. Волосы, слипшиеся от пота, теперь влажно падают на лоб, в то время как тело прошибает озноб. Голые ступни немеют — снова судороги. Голос предаёт и из горла вырывается лишь хрипение. Кости ломит и колющая боль сковывает ноги. Тело слабеет и валился на кровать, пока пальцы цепко впиваются в кожу икр, пытаясь прекратить пережимающую боль. Кричать не выходит. Обезболивающие сметаются с тумбочки одним резким движением. До воды не дотянуться, поэтому он глотает таблетки на сухую. Горло болит и протяжный кашель заполняет помещение. Голоса нет. Потому что Хосок не помнит когда в последний раз говорил. Мышцы медленно расслабляются, оставляя за собой лишь покалывание в конечностях. Глаза слипаются и парня опять клонит сон. Тяжелое дыхание постепенно выравнивается и темнота поглощает сознание. Сны ему тоже не снятся.И тишина, тишина, тишина…
***
Когда Хосок просыпается — его глаза безумно болят. Каждый раз когда он моргает, ощущается непривычное жжение. Веки тяжёлые. Переводя расфокусированный взгляд с тумбочки на комнату, Чон замечает стоящего перед его кроватью парня в такой же белой хлопковой рубашке, как и у него самого. Глаза усталые, с залёгшими тенями, а кожа почти мертвенно-бледная. Мешки под глазами у обоих уже стали чем-то привычным. Хосок улыбается, узнавая в брюнете напротив своего соседа по палате. Он не видел Чимина уже пять дней, с тех самых пор, как того забрали на тестирование. Пак расслабленно стоит с зажатой в руке подушкой и с некой игривостью во взгляде наблюдает, как Хосок садится на кровати. Чон нехотя признает, что младший выглядит лучше него, хотя они оба уже получили первые уколы сыворотки. «Побочные эффекты разные для всех» — интересно, что же ощущает Чимин. На самом деле это всё не важно. Главное, что Пак вернулся целый и почти невредимый. Учитывая то, что предыдущие соседи Хосока не возвращались с тестирования, он рад сейчас видеть перед собой этого милого паренька. Спрашивать ни о чём не хочется, да и голоса у Чона всё равно нет. Поэтому он также берёт свою подушку и ударяет ею Чимина. Они ведут себя как дети: дерутся подушками и щекочут друг друга, комкая отвратительные белые простыни на больничной койке старшего. Но в этом месте по-другому просто не выжить. Здесь ты умираешь гораздо быстрее, если запираешься в себе и ждёшь своей участи. Хосок знает. Он видел множество раз: все, кто был в этой палате до Чимина, просто тихо сидели в уголочке и отсчитывали дни до того, как начнется эксперимент. И это убийственно. Поэтому только сейчас, только с Пак Чимином, бесясь и смеясь от щекотки, не обращая внимания на колющую боль в горле и покалывание в кончиках пальцев от недавних судорог, Чон может жить. Не существовать в ожидании часа «Х», а жить, надеясь на лучшее. Здесь Хосок по-настоящему понял, что значит «маленькие радости». Потому что только благодаря им возможно не сойти с ума и стерпеть все эти ужасные побочные эффекты. Только вот маленькие радости навсегда и остаются маленькими радостями. Короткими, мимолетными и недолговечными. Они с Чимином прыгают на кроватях, продолжая драться подушками, так и не сказав друг другу ни слова. Это маленькое счастье в стране боли и вечного ожидания неизведанного. Моменты, когда можно отвлечься от поглощающих темных мыслей, ценятся больше всего. Жаль только, что они быстротечны. Жар в груди Хосок заметил сразу, но игнорировать такое уже стало нормой. Это не самое худшее, что может произойти. Но приступ подкрадывается незаметно. Эпилепсия — это что-то новенькое. Раньше такого не проявлялось. Теперь, вероятно, будет в порядке очереди после обмороков, судорог и агрессии. Хосок не понимает за что ему такое. Он, честно говоря, вообще ничего не понимает. Просто радостное лицо скачущего напротив Чимина, внезапно сменяется ярким белым пятном постельного белья, а затем и вовсе темнеет. Чон ничего не видит и даже не слышит. Всё, что он ощущает — это бешеную крутящую боль во всех конечностях, словно кости внутри решили прокрутить, не отделяя от мышц. В животе взрываются вулканы и жар волнами расползается по телу. Спину ломит и это паршивое чувство, словно его позвоночник кто-то сдавливает в руке и пытается вырвать, делает только хуже. Сердце бьется о рёбра, норовя вот-вот пробить грудную клетку и выскочить. По подбородку течёт слюна, а лёгкие отказываются работать. Вдохнуть немного воздуха становится главным желанием парня. Чёрт, это пиздецки больно. К такому Хосок не был готов. Лишь только спустя несколько долгих минут пребывания на периферии безумия и темноты, зрение понемногу возвращается, а звуки громким стуком начинают бить по ушам. Голова трещит, и жжение в глазах усиливается, пока по телу медленно разносится холод с призрачным чувством давления. Как будто под тонной воды. И Хосок просто не в силах терпеть. Темнота заволакивает сознание. И лишь только обеспокоенный голос Чимина сопровождает парня в сон. Когда же этот чёртов эксперимент начнется?***
— Хён! — громкий голос Чимина в самое ухо выводит из сна и заставляет резко оторвать голову от подушки. Хосок хочет сказать что-то вроде: «Чего орёшь?», но из горла вырывается лишь хрип и кашель, а головокружение заставляет вернуть тело обратно в горизонтальное положение. Стакан с чем-то муторно-зелёным быстро подносят к пересохшим губам и, придерживая за голову, заставляют пить. Горько-кислая и очень горячая жижа обжигает горло и теплит внутренности. Занемевшими руками Хосок пытается отпихнуть от себя эту гадость, но тело не слушается. Чимин держит, пока стакан полностью не пустеет и только потом помогает старшему сесть, опираясь на быльце кровати. Протяжный кашель снова вырывается изо рта, пока маленькие ладошки соседа похлопывают по спине. Откашлявшись, Хосок наконец приходит в себя полностью и непонимающе смотрит на Пака. — Ч… Что слу… лось? — хрипит Чон, потирая переносицу. Голос ломкий и окончания слов теряются в скрипящим хрипе. Всё же, Хосок не говорил почти неделю и теперь его голосовые связки болят и готовятся лопнуть от перенапряжения. — У тебя был приступ, — осуждающе выдаёт Чимин и легонько толкает старшего в плечо. — Мая сказала, что это из-за того, что ты не принимал стабилизаторы. Почему ты не пил их? Нам ведь говорили, что возможны осложнения. Ответить у Чона не выходит, так как всё, что может выдать его горло — это несколько гортанных звуков. Он жестами просит у Чимина ручку и листок, чтобы написать ответ. Им действительно повезло, что Мая, закреплённая за их палатой, неровно дышит к Паку и позволяет ему больше положенного. «Один мой сосед едва не умер на моих глазах, принимая эти стабилизаторы», — дрожащими руками пишет Хосок на листке и протягивает его младшему. Чимин читает, думает несколько секунд, а затем вздыхает и чешет макушку. — Хён, ну ты должен понимать, что без них будет ещё хуже. Джордж говорил, что такое возможно. Может, у того парня была аллергия. Тебе нужно пить стабилизаторы, иначе приступы будут повторяться чаще и становиться сильнее. Хосок хмыкает, вновь покашливая, и пишет ответ. «Они ужасны на вкус!» — Не будь врединой, хён! — в поучительном тоне шипит Чимин и хлопает старшего по бедру. — Во всяком случае, не ужаснее, чем здешняя еда. Привыкай, мы не на курорте. Чон беззвучно смеётся и тянется рукой к темной макушке младшего. Тот сразу же наклоняется ближе и ластится, пока брюнет треплет чужие волосы. — Пожалуйста, пей стабилизаторы, хён. — тихо шепчет Чимин, ложась рядом и устраивая свою голову на животе старшего. — Я не хочу, чтобы такое повторилось. Ты хоть знаешь как я испугался?! Хосок продолжает гладить волосы Пака и скомканно хрипит: «хорошо». — Ты мой единственный друг здесь. — продолжает младший, утыкаясь подбородком в чужой живот и переводя взгляд на Чона. — Прошу, береги себя. Я умру, если останусь тут один. Старший лишь кивает и улыбается. В этом ужасном месте маленькие радости приобретают особую важность. Они не знают, сколько им ещё ждать, сидя в этой палате и, мучаясь от боли, утешать друг друга. Не знают, почему время течёт так медленно в ожидании, и пролетает так быстро в моменты незначительной радости. Они просто будут ждать. Пока они есть друг у друга — всё будет хорошо. И Хосок будет пить эти чёртовы стабилизаторы, эпилептические припадки действительно прекратятся, а судороги станут проявляться реже. Чон не скажет Чимину, что всем им провели аллергопробы, когда перевозили сюда и тот парень чуть не умер из-за опухоли, образовавшейся в его сердце буквально за полтора месяца. Он просто будет ждать, наслаждаясь улыбкой своего единственного друга, пока дозы сыворотки увеличивают день за днём. Главное — это их маленькие радости. Остальное не важно. — Хён, — спокойно зовёт Чимин, обращая внимание на себя. — Кому ты завещал компенсацию на случай, если умрёшь? Старший вздрагивает и хмурится. К чему такие вопросы? «Маме», — пишет он в ответ. — «Почему ты спрашиваешь?» — Да так, не важно, — утыкаясь носом в грудь Чона, выдыхает Чимин. — Я просто… Не знаю… Свою компенсацию я завещал детской благотворительной организации, потому что не знал, кому можно доверить такие большие деньги. Хён, я правильно поступил? «Думаю, да», — неуверенно пишет Хосок, успокаивающе массируя макушку Пака. — «Но почему не родителям?» Чимин молчит. Он не отвечает несколько минут и только сильнее прижимается к старшему. — Я… Прости, я не могу. — пряча глаза, шепчет младший и мотает головой. Это… сложно. Но также это нормально. У всех есть маленькие тайны, раскрывать которые они не готовы даже самым близким людям. Чон не давит и не спрашивает больше. Достаточно того, что они уже доверили друг другу. Старший мягко гладит по волосам, а Чимин постепенно засыпает в тепле чужих объятий. Остается только ждать и надеяться. Надежда — это всё, что осталось у Хосока.***
— Мальчики… — на ломаном корейском тянет Мая, заглядывая в палату. До этого игравшие в шахматы парни оборачиваются и обращают внимание на вошедшую девушку в белом врачебном халате. — Нужно готовиться, — с сильным немецким акцентом говорит она, что-то вычитывая из папки в своих руках. — Профессор Ким сказать, что завтра в пять вы идти в главный корпус. Проект наконец начинаться. Девушка улыбается, немного хихикает и извиняется за неверное произношение, когда Чимин указывает ей на это. Она даёт парням обезболивающие таблетки и вкалывает последнюю дозу подготовительной сыворотки. А затем уходит, прося хорошо покушать и выспаться перед началом. Парни вновь остаются одни и вздыхают, не зная что говорить. Они оба ждали этого момента последние четыре месяца. Но… что теперь? Чимин обнимает крепко и просит держаться изо всех сил. Хосок шепчет тихо, что справится и пишет письмо матери, прося передать его вместе с деньгами, если с ним что-то случится. На следующий день, ровно в пять, лёжа на холодных простынях в палате основного корпуса и тихо скуля от болезненного ввода основной сыворотки в тело, парни неотрывно смотрят. — Пока, хён. — шепчет Пак, стискивая зубы от боли, разносящейся по венам горячей жидкостью. — Мы не прощаемся, Чимини. — также тихо шепчет старший, глубоко вдыхая и царапая удерживающие руки ремни, заглушая собственное рычание, из-за которого наверняка снова пропадёт голос.«В закрытых комнатах тишина рушит мир. Забытые улицы рассыпаются пылью, пока дождь стучит по макушкам напуганных идиотов. Чтобы познать себя — нужно разрушить собственный стержень. Мы глупы и наивны. Наши бутоны расцветают в хаосе. Спаси нас, забытая, брошенная всеми земля. Даже в аду будет лучше, чем дома. У глупцов вроде нас — вечности нет.»