✖
Юнги стоит под козырьком, нервно скуривая вторую сигарету. Пальцы мелко дрожат от холода, на мокрый асфальт падают грузные капли холодного дождя. Мин выпустил серый дым вверх, в серое небо. Вокруг снуют люди, заходят за необходимыми лекарствами и выходят с маленькими пакетами, а омега топчется на месте уже около пятнадцати минут и не может найти в себе силы просто толкнуть стеклянную дверь от себя. Он скользит взглядом по вывеске светлых тонов с изображением улыбающегося пожилого мужчины, который демонстрирует какой-то препарат для сердца. Совершенно безвкусный, провальный маркетинговый ход. Смотря на эту рекламу, Юнги не хочет зайти и купить, например, обезболивающие, а хочет сбежать, да как можно дальше. Обеденный перерыв подходит к концу, но он и с места сдвинуться не может, чтобы, наконец, купить то, зачем пришел, или уйти. На круглой лавочке, поставленной вокруг небольшого дерева, сидела пожилая женщина, внимательно наблюдавшая за нервным омегой сквозь толстые стекла своих очков. Волосы ее седые были собраны под милой выцветшей шляпкой, на кое-где протертом пальто дождевые разводы — видимо, без зонтика, а у Мина он болтается на запястье лишним грузом. Скрюченными от возраста и болезней пальцами она сжимала старенькую сумочку явно из прошлого века. Она смотрела не зло, не осуждающе, разве что… волнуясь? Будто за близкого родственника, на здоровье которого ей не плевать. Когда Юнги вновь приложился губами к фильтру, она не выдержала: — Что же ты делаешь, глупенький, — сказала она скрипучим голосом, покачивая головой. — Здоровье ведь свое загубишь этой гадостью, — кивнула она на сигарету в пальцах Мина. Юнги выгнул бровь, вопросительно смотря на женщину. — Мне не кажется, что это должно вас волновать, — резко ответил омега. — Мой сын умер от рака легких, — вздохнула она. Взгляд ее потяжелел, увлажнился, и Юнги совестно стало. — Не хочу, чтобы молодые умирали. Тебе еще жить и жить, детей рожать и воспитывать. Подумай не только о своем здоровье, но и о их. Они тебе потом спасибо скажут. — Мне жаль, — сглотнув тяжелый ком, ответил Юнги. — Но пусть мое здоровье вас не волнует. Вот, держите, — Юнги протянул удивленной женщине свой черный зонт. — Вам он нужнее, чем мне. — Спасибо, сынок, — слегка улыбнулась женщина накрашенными губами, чьих контур размылся практически на морщинистом лице. — Пусть воздастся тебе за твою доброту. Мин дернул уголком губ в подобие улыбки и кивнул. На душе еще тяжелее стало. Но Юнги послушался и сигарету выкинул. Только потому, что старую женщину тревожить плохими воспоминаниями не хотел. Он зашел, наконец, в аптеку, чтобы покончить с этим раз и навсегда. В помещении оказалось тепло, очередь небольшая — всего четыре человека, за последним Мин и встал, в воздухе витал запах медикаментов и чистоты. Но омеге стало невыносимо жарко в своем пальто. Он вперся взглядом в полку с памперсами, детскими бутылочками, сосками и какими-то убогими игрушками. Юнги передернуло, и он поспешил отвести взгляд. Ему всего-то нужен один несчастный тест, чтобы опровергнуть догадку Хосока. Он не хочет думать, что пришел сюда вовсе не из-за Хосока, а из-за страха, что разъедает внутренние органы, точно червь. Юнги вытер влажные ладони о пальто. Очередь все меньше, а за ним уже встали несколько человек. Продавщица улыбается каждому, подсказывает, если нужна помощь, советует, какое лекарство подойдет лучше, какое — дешевле, но с таким же эффектом. Юнги никакие советы не нужны. Ему бы просто раскрыть рот, чтобы «Один тест на беременность, пожалуйста» сказать, а рот точно зашили. Мин почувствовал, как по виску покатилась капелька пота. Его душит жар помещения, хотя температура вполне комфортная, его изнутри раздирают противоречия и мысли от «это невозможно» до «а вдруг?». Юнги запутался. Он совсем не знает, что ему делать, что думать, как быть дальше. Он не сомневается — если беременный, то на аборт запишется в ближайшую неделю. Если нет — он, блять, пойдет в церковь и до стертых коленей будет благодарить Господа. Дети ему не нужны. Тем более от того, кто ему жизнь отравляет. Об этом даже думать смешно — Юнги станет папой. А Намджун — отцом? Кошки черные заскребли где-то в груди. А если бы… ну, чисто теоретически Намджуну оказался бы нужен этот ребенок? Юнги горько усмехается, опуская взгляд вниз. Нет. Даже представить такое смешно. Намджун не помнит, кого трахал той ночью, Юнги остался для него безликим призраком, от которого альфе нужно было лишь тело. Юнги чувствует себя убогим. Он не касается своего живота, как в каких-то сопливых дорамах, не планирует оставлять ребенка, если он есть. Он искренне хочет верить, что состояние его с возможной беременностью не связано. И все, что нужно, чтобы убедиться в этом — купить один злосчастный тест. Всего один, который покажет одну полоску. Но отчего же тогда воздуха катастрофически не хватает, когда очередь до Юнги доходит? Милая девушка с завязанным на затылке хвостиком улыбнулась ему, что-то говоря, только Юнги не слышит. У него в ушах кровь гудит, он тупо уставился на нее, потом перевел взгляд на бейдж с именем «Джихен» и обратно — на карие глаза. — Простите? — переспросила девушка, хмуря брови. — Я спрашиваю, чем вам помочь? Юнги не может. Он выбегает из аптеки настолько быстро, насколько может, уходит прочь, и оправдывает себя только тем, что ушел он, потому что обеденное время давно кончилось, а не потому, что колени трясутся лишь от одной мысли узнать правду. До конца дня он чувствует себя, словно на иголках, едва дожидается, когда начинает смеркаться. Намджун смотрит тяжело, так, будто знает все его тайны, а Юнги позорно сбегает домой, как только солнце начинает крениться на запад. Он так эгоистично поступает, что просто противно — Тэхен ему нужен, необходим, как личный анальгетик. Противный дождь барабанит по плечам, мочит волосы, свисающие некрасивыми прядями. Юнги бегом поднимается по лестнице и распахивает дверь их квартиры. Тэхен вышел в коридор, недоуменно смотря на запыхавшегося старшего. Юнги небрежно скинул с себя пальто прямо на пол и откинул куда подальше сумку. — Хен, что-то с… — Иди ко мне, — резко сказал Юнги, хватая Тэхена за волосы и, крепко сжав их в кулаке, оттянул, впиваясь поцелуем в его теплые губы. Тэхен тут же начал отвечать, вытаскивая рубашку из черных брюк. Юнги толкает его в спальню, наступает, заставляет упасть спиной на кровать и тут же раздвигает его худые ноги, нависая сверху. Юнги мокрый, холодный, продрогший, а Тэхен — мягкий, теплый, согревающий своей любовью. Мин просто свинья, раз позволял себе вести себя так по-скотски с ребенком, который всегда объятия для него распахнет пошире. Горячие слезы побежали по щекам, переплетаясь с горьким поцелуем. Тэхен провел ладонями по его щекам, стирая соленую влагу. — Прости меня, — хрипло прошептал Юнги. — Прости, прости, прости. Я очень тебя люблю, Тэхен. — Я знаю, знаю, — шепотом ответил Тэхен, вновь прильнув к его губам. Тэхен как обогреватель, нет, как личное юнгиево солнышко. Он омегу согреет даже в минус тысячу градусов (не на улице, у Юнги внутри). Мин оторвался от его губ, прикладывая к ним палец и облизнулся. Омега встал с кровати и поставил ноутбук на тумбу, так, чтобы веб-камера захватила их обоих. Он открыл до боли знакомый сайт, в самом уголке нажимая «войти».«Логин: htmslf Пароль: ******* Выполняется вход… Добро пожаловать, mysweetsuicide!»
Юнги не хотел к этому возвращаться, но сейчас — плевать. Пусть смотрят, пусть желают, ему хуже уже не станет. Началась прямая трансляция, к которой в геометрической прогрессии начали подключаться зрители. Юнги ухмыльнулся и вновь навис над улыбнувшимся Тэхеном, помогая ему снять домашний растянутый свитер и короткие черные шорты. — Я очень плохой человек, малыш, — тихо прошептал Юнги ему на ухо, слегка поцеловав ушную раковину. — Даже плохие люди делают хорошие вещи, — улыбнулся Тэхен, вплетая пальцы в юнгиевы волосы. Юнги улыбнулся через силу и кивнул. Тэхен встал на колени, снимая с хена промокшую рубашку, а Мин снял брюки. Они оба стояли на коленях, прижимаясь друг к другу грудью, и целовались. Юнги доставляла удовольствие одна мысль о том, что на них сейчас смотрят и хотят, только получить не могут. Они лишь друг для друга. Юнги надавил Тэхену на поясницу, вынуждая встать на четвереньки, прогинаясь в спине и выпячивая попку. Тэхен не носит под шортами белье, потому что с Мином в этом нет необходимости. Юнги провел языком по подтянутым ягодицам, заставляя младшего судорожно выдохнуть. Он слегка шлепнул Тэхена, наслаждаясь приглушенным стоном. — Мой маленький ангелочек, — ухмыльнулся Юнги, сплюнув на пальцы. Он медленно потер розоватую дырочку, проталкивая в омегу сначала один палец, а затем второй. Тэхен выгнулся, зажмурившись, и заскулил от терпимой боли. Он подался бедрами вперед, насаживаясь на двигающиеся внутри него пальцы. Естественная смазка начала медленно выделяться, поблескивая в бледном лунном свете. Юнги поймал стекающую по бедру каплю и облизнулся, словно слизал самое вкусное в мире мороженое. — Сладкий малыш, — облизал губы старший. Мин вытащил пальцы и взял в ладонь свой аккуратный член, истекающий предэякулятом. Он мельком глянул на экран, на котором каждую секунду всплывали новые сообщения. Он пошло ухмыльнулся, заигрывая со зрителями, и приставил головку к сжавшемуся входу. Тэхен судорожно выдохнул, сжимая пальцами простыню. Юнги толкнулся на пробу, застонав от узости и жара Тэхена. Омега под ним заскулил, до ранок кусая губы. Юнги начал медленно двигать бедрами, глубже толкаясь в любимое тело. Он поступает очень эгоистично, используя младшего, но Тэхен готов принять часть его боли, и Юнги ею с ним делится.✖
Чонгук сжимает кожаную обивку руля, раздувает ноздри, его желваки на лице играют. Он смотрит пустым взглядом перед собой, а в душе — война. Там окопы роют, бомбы падают и в мясо все в радиусе ста километров разрывают, там пули свистят, и ветер протяжно воет. Чонгук сам с собой воюет. Его зверь, что так долго сидел на цепи, о себе знать дает, а разум его топит, заткнуться умоляет, самого себя в цепи сковать. Звериная часть его требует того, ради чего все начиналось, а человеческая… Она все понимает. Вот сейчас умрет Тэхен, и Солнце взорвется. Цветы завянут, трава засохнет, деревья сгниют, вся вода испарится, мир превратится в пустынный безжизненный шар. Мир не в его глобальном смысле. Солнце все так же будет светить, а растения цвести, только внутри Чонгука вымрет все. Выжженную пустошь не омочить слезами. На Земле семь миллиардов людей, а этот единственный, для окружающих, в общем-то, бесполезный, он — самый важный, самый ценный, самый нужный. Ему, Чонгуку. Чонгук чувствует его объятия скромные, нежные, улыбку хрупкую, взгляд доверчиво-заинтересованный, и понимает, что от пропасти он все дальше. От пропасти, в которой сотни, нет, миллионы трупов окровавленных. Чонгук так жить привык. Он так жить должен. А появился Тэхен, его пешка, игрушка — и Чонгук зависимость чувствует. Ему это чувство известно, он горьким опытом наученный, игнорировать его, не замечать, пытаться истребить — нельзя. Оно еще глубже прорастет, сколько ни старайся. Самый вредный сорняк, который Тэхен раз за разом в его груди сеет. Маленький глупый человек посадил на цепь зверя. Чонгук горько ухмыляется и достает из пачки сигарету, поджигая кончик зажигалкой. И Енгук прав — от него сейчас избавляться нужно. Его нужно убить, сожрать и обглодать косточки, чтобы потом забыть кошмарным сном. Его нужно устранить, пока он не затянул поводок на его шее покрепче. У Тэхена власть в руках, а он и не знает об этом, не знает, как зверь внутри замолкает, когда чувствует его, как ластится под ладонь верной собачонкой, как одно дыхание его Чонгука может успокоить, в себя привести. Чонгуку бы и на войну не страшно, если бы дома остался его человек, который дождется, который не предаст, который греть своей любовью будет ледяными ночами. Тэхена надо убить. А Чонгук не может. А что подумает Тэхен, когда сущность его настоящую увидит? Что испытает в момент, когда поймет, что все это — игра, фарс, ложь? Что Чонгук — монстр, что нельзя к груди его льнуть, что влюбляться в него нельзя, что каждая минута могла бы быть последней. Могла бы. Но не стала. Чонгук его от самого себя спасает каждый проведенный вместе миг. Он — предатель, но он — спаситель. Чонгук устал, запутался, его это раздражает и выводит из себя. Он проклинает день, когда увидел его впервые. Проклинает и в то же время благодарит. Чонгук докурил в тишине, наблюдая, как на улице постепенно смеркается, и зажигаются фонари, как звезды. Тэхен сказал ему адрес квартиры, совсем не боится довериться чужому. Альфа выкинул окурок в приоткрытое окно и вышел из машины, поставив ее на сигнализацию. Обычный обшарпанный подъезд, даже лифт не работает. Чонгук чувствует себя чуждым, выбивающимся из общей атмосферы. Давит. Эта атмосфера на него давит, дышать трудно. Альфа нажал на дверной звонок, и послышался приглушенный щебет птиц. Дверь открылась спустя несколько минут. Тэхен в одном халате, распаренный и красный, видимо, только из душа. На его алых губах расцвела счастливая улыбка. Чонгук поймал его в объятия, сжимая тонкую талию прохладными руками. — Я так по тебе скучал, — прошептал Тэхен в его губы, вплетая пальцы в чонгуковы смоляные волосы. — Я тоже по тебе скучал, — искренне говорит Чонгук. Очень скучал. Чонгук его губы целует аккуратно, не настойчиво, пытается распробовать, запомнить их вкус персиковый. Тэхен пахнет так, что пьянит. Как самый дорогой в мире алкоголь, как лес после дождя, как воздух морского прибоя, как Солнце пахнет. Чонгук начал наступать, заталкивая Тэхена в квартиру, а Тэхен попятился, едва не спотыкаясь об обувь. Чонгук прижал его спиной к стене, углубляя поцелуй. Тэхен его темп перенял, с таким же рвением отвечать начал, ручками бесстыдными его плечи и спину сквозь куртку исследуя. А тэхеново тело так запредельно близко, что Чонгук его жар чувствует, только прикоснуться не может. Тэхен с каждым разом все ненасытнее, сам за поцелуями тянется, не отвлекается на дыхание. Чонгук ему в губы ухмыляется, кусает за губу, оттягивает. Омега захныкал, потянулся следом, вновь припадая к чонгуковым губам, требовательным поцелуем впивается, будто проверить на прочность Чонгука хочет. С каждой встречей он становится все более раскрепощенным, открывается с другой стороны — с темной. Он может быть жадным, ненасытным и пошлым, и Чонгук в этом не сомневается. Тело его на близость реагирует, возбуждение тугим узлом внизу живота скручивается, но Чонгук находит в себе силы оторваться. Находит, потому что в следующий раз не найдет. — Подождешь меня? — прошептал Тэхен, оставляя легкий поцелуй на его губах. — Я сделал тебе кофе, он на столе стоит, — кивнул омега в сторону кухни. — Я немного не успел собраться… — Конечно, — Чонгук улыбнулся уголком губ и провел ладонью по его талии вверх, прикрывая халатом обнажившиеся ключицы. — Но мне больше нравится этот миленький халатик. — Перестань, — хихикнул омега, слегка пихнув Чона в плечо. — Я не задержусь надолго. Чонгук кивнул, и Тэхен ушел в спальню. Альфа прошел на кухню, не став включать свет. Ему, охотнику, положено ориентироваться в темноте. На круглом столе стояла одинокая кружка с едва теплым кофе — Чон такой пить не любит, но его сделал Тэхен, а потому он априори становится особенным, и альфа не брезгует. Какая к черту разница, что кофе этот обычный, растворимый, если сделан с заботой, с душой, с любовью? У Чонгука в голове звенящая пустота. Он встал у окна, медленно отпивая из кружки теплый кофе. Он представить не может, что завтрашним утром Тэхен не откроет глаза. Его вина грызет, зубы об кости его точит, плоть отрывает. Его тоска по легким бьет, безысходность по венам растекается. Чонгук зарычал, сжимая в руках кружку с кофе, которая разлетелась в его ладони на осколки и с громким стуком упала на пол. Тэхен прибежал на кухню, испуганный громким звоном, и включил ослепляющий глаза свет. Чонгук не отреагировал, не повернулся к омеге, потому что почувствовал слезы обжигающие в уголках глаз. — Чонгук, что случилось? — обеспокоенно спросил Тэхен, обходя стол. Его взгляд упал на осколки, разбросанные по полу. — Господи… Ты в порядке? Не поранился? Дай мне, я посмотрю, — заволновался омега, накрыв ладонями чонгуков сжатый кулак. — Я не порезался, — хрипло сказал Чон в сторону. — Не волнуйся, детка. Лучше одевайся, иначе опоздаем. — Родной, — тихо сказал Тэхен, даже не успев заметить, как это слово сорвалось с губ. Но отступать уже поздно. Он положил ладонь на его щеку, заставляя посмотреть на себя: — Ты улыбаешься, а глаза такие грустные-грустные… Почему? «Потому что я убить тебя должен», — думает Чонгук. — Не знаю, — тихо сказал Чонгук, криво улыбаясь. — Просто… так получилось. Тэхен нахмурился, требовательно смотря в его глаза. Врет. Тэхен видит, что Чонгук его обманывает, и причина ему известна, просто с омегой он делиться не хочет — не доверяет, боится чего-то или просто колеблется, Тэхен не знает. Ему известно только одно — он бы обязательно понял. И Чонгук это в его глазах читает, они ему в самую душу смотрят, струнки какие-то задевают. У Чонгука екает в груди, колется так, что впору истерично рассмеяться. У него, того, кому чужда боль, — болит. Эту боль он сдержать не может, контролировать не умеет, она в сердце самом лежит тяжелым грузом. Тэхен вздохнул и перевел взгляд на его ладонь, насильно разжимая. — Хорошо, что не порезался, — улыбнулся Тэхен. — Будь аккуратнее, хорошо? Помой руку, я пока уберу это, — кивнул он на осколки кружки и лужу разлитого кофе. — Нет, принцесса, не стоит, — ответил Чон, покачав головой. — Иди, одевайся. Ты не должен делать грязную работу. Твои ладони предназначены для поцелуев, а не для тряпки, — альфа галантно припал губами к тыльной стороне его ладони, мягко целуя нежную кожу. — Прекрати, — смущенно ответил омега, приподнимаясь на носочки, чтобы поцеловать альфу в уголок губ. — Никакая я не принцесса, я самый обычный. Но от твоей помощи отказываться не стану, — ухмыльнулся Тэхен. — Тряпка в ванной, мусорное ведро под раковиной. Удачи, кавалер. Омега подмигнул и вышел из кухни с усмешкой на губах. Чонгук посмотрел ему в спину. Постепенно улыбка сползла с его лица. Лгать — трудно. Ложь, она как грязь пачкает, только не руки, не одежду и не обувь, а изнутри. Душу, сердце — называйте как хотите. Чонгук не знает, есть ли у него душа, но знает, как сильно там болит, печет, и холодными ночами заставляет выть, выгибаясь на постели. Как такое может быть? Почему Чонгук этого человека из своей головы выкинуть не может, откуда силы взять на это? Он думает об этом, споласкивая ладони под теплой струей воды. Чонгук вытер влажные руки о полотенце и собрал осколки, выбрасывая их в ведро, куда Тэхен и сказал. В ванной стояла швабра, которой Чон вытер кофейную лужу, а после вымыл тряпку в раковине. Он никогда не сторонился домашней работы, потому что Енгук приучил его жить без посторонней помощи. Он все должен был делать сам. Убирать, стирать, добывать себе поесть, ездить в школу на автобусе, а не на люксовом авто Бана — это стало уже привычным. Разбалованный вниманием и заботой родителей, Чонгук бесился, ненавидел Енгука, не хотел понимать, что так будет лучше ему в будущем, что он вырастет самостоятельным, не зависящим от окружающих, и в первую очередь — от Енгука. Енгук приютил его после смерти отца. Тогда Чонгук ненавидел окружающий мир, окружающих людей, себя — в первую очередь. Будто тогда он, одиннадцатилетний сопляк, мог что-то изменить. Он в себе вынашивал план мести, ревел в подушку одинокими ночами, но Енгук не приходил к нему, чтобы утешить. Может быть, именно потому Чонгук так сильно его ненавидел и именно потому вырос тем, кто он есть. Но сейчас… Чонгук чувствует к нему что-то, что отдаленно можно было бы назвать сыновьей любовью. Альфа этому чувству противится, не хочет соглашаться, но Енгук с каждым днем все больше доверия завоевывает. Тот маленький альфа, похожий на маленького злого волчонка, что к себе никому не позволял подходить, погладить, пожалеть, вырос в большого и сильного волка только благодаря неоцененным усилиям Енгука. Чонгук его любит. Правда, любит. И сам не понимает, как мысли унеслись совсем в иную сторону. Но Бан никогда не ошибался. Он — Праотец, Покровитель, ему чуждо понятие ошибки, и Чонгук, наученный жизнью с ним, стал к нему прислушиваться. Енгук ему говорит: «Убей!», значит Чонгук должен прекратить войну в самом себе, погасить самые мелкие очаги восстания, задушить свою человеческую часть и убить. — Я готов, — сказал Тэхен с легкой улыбкой. Чонгук повернулся к нему, оглядывая манящие бедра, обтянутые черными джинсами-скинни с прорезями на коленях, заправленную в джинсы рубашку и багровую полоску чокера на длинной медовой шее. Альфа облизнулся и растянул губы в ответной улыбке. — Что ж, тогда идем. Тэхен никогда не был на крупных вечеринках, но почему — точно сказать не может. Отец всегда был против, чтобы Тэхен проводил время вне своей комнаты, на теннис-то с трудом отпускал. В последнее время Тэхен этим не занимается, воспоминания плохие навевает. Гораздо приятнее ему проводить время со своими хенами. Юнги и Хосок были словно родители — любили, заботились, оберегали. Рядом с ними Тэхен, привыкший быть серьезным, становился маленьким ребенком, и хены спускали ему с рук такую шалость. Ему даже покапризничать иногда было приятно, потому что Хосок-хен после этого усадит его на колени и будет целовать, целовать, целовать, а Юнги-хен смешно скорчит лицо, мол «опять они за свое». Но с Чонгуком не так. Рядом с Чонгуком в груди расцветают букеты полевых цветов. Тэхен точно знает, как это называется — то же самое Юнги испытывает к Намджуну, а Хосок… он не признается, к кому, но Тэхен знает, что это есть. Чонгук совершенно особенный, он словно прекрасный принц, что вышел из сказки, чтобы Тэхена сделать счастливым. Тэхен целовался раньше и сексом тоже занимался, но все то было только с его хенами, там это — привычно, по-домашнему и правильно. Это не вызывает в животе тугого узла возбуждения, какой рядом с Чонгуком появляется. Каждый раз Тэхен в Чонгука все больше, все сильнее, он даже службу в церкви ради него пропустил и не чувствует из-за этого угрызений совести. Чонгук заметил, как смотрит на него омега с соседнего сидения, и протянул к нему руку, слегка сжимая теплую ладонь. Вот так, как у них — правильно. Чонгук стал тем недостающим кусочком паззла, чтобы Тэхен расцвел, чтобы на губах улыбка, а в груди счастье затеплилось. Этим счастьем не хочется делиться. Его только с Чонгуком пополам делить. Тэхен переплел их пальцы, чувствуя, как Чонгук сжимает его ладонь. Он стоит на краю пропасти, одно неверное движение — сорвется. Но Тэхену сорваться не страшно, когда Чонгук крепко держит его ладонь, поглаживает большим пальцем костяшки и безмолвно говорит: «прыгнешь ты — я тоже прыгну». Тэхен глупо улыбается, отводя взгляд в окно. Он чувствует себя дурацкой Розой, а Чонгук — его Джек. Но когда Титаник столкнется с айсбергом — всего лишь вопрос времени. — Приехали, — сказал Чонгук, отстегивая ремень безопасности. Он вышел из машины и открыл дверь перед Тэхеном, как джентльмен подав омеге руку. — Благодарю, — улыбнулся Тэхен, вкладывая ладонь в чонгукову и ступая на мокрый от накрапывающего дождя асфальт, отражающий кровавый свет неоновой вывески. «Bloody gold» — гласила вывеска над входом. Тэхен поднял голову, рассматривая здание, из которого доносились оглушающие биты. Обычный красный кирпич, довольно-таки старые окна и разбитые фонари. Возле входа стояла небольшая галдящая толпа, что-то бурно обсуждающая. Чонгук глянул на стушевавшегося омегу. Боится, наверное. «И правильно делает», думает Чонгук, но лишь покрепче прижимает к себе Тэхена. Не потому, что хочет защитить, а чтобы не убежал. — Не бойся, — прошептал Чонгук омеге на ухо. — Я и не боюсь, — вздернул подбородок Тэхен, улыбаясь. — Ты ведь со мной, — Чонгук криво улыбается. Его-то омега и должен бояться. Они прошли мимо низко поклонившегося охранника. Тэхен зачарованно осмотрелся, цепляясь взглядом за каждую деталь. Танцующие люди двигаются словно в унисон. Музыка грохочет так, что не слышно собственных мыслей. На балконах сидят люди, явно имеющие большой доход — рассматривают танцующих внизу людей, сканируют. Чонгук приобнял омегу со спины, проталкивая в самую гущу потных тел. Тэхен прижался спиной к его груди, вцепившись пальцами в чужое запястье. Потеряться тут, среди незнакомых людей явно в нетрезвом состоянии — страшно. — Расслабься, — шепнул Чон, опаляя ушную раковину раскаленным дыханием. Тэхен слабо кивнул. Альфа подвел его к широкой барной стойке, за которой бармен, ловко подбрасывая шейкер, смешивал коктейли. Чонгук помог Тэхену сесть на высокий барный стул, и сам сел рядом, облокотившись локтями о стойку. — Джо, мне Реми Мартин, а этому прекрасному юноше… — Чонгук скептически оглядел Тэхена, — лимонад. — Эй! — возмутился Тэхен, уставившись на самодовольно ухмыляющегося альфу. — Совсем за ребенка меня считаешь? Я умею пить! — Вот и будешь хлебать лимонад, а папочка насладится своим коньяком. — Мне, пожалуйста черный Бакарди, — обворожительно улыбнулся Тэхен, игриво хлопая длинными ресницами. Альфа за стойкой ухмыльнулся, вздергивая бровь. — Ты хоть совершеннолетия достиг? — Нет, но… — Дай ему грог, — ухмыльнулся Чонгук, покручивая в ладони бокал с заказанным коньяком. — Все равно не успокоится. — Грог? — нахмурил брови Тэхен, переводя взгляд с Чонгука на Джо и обратно. — Это ром, разбавленный водой и сахаром. Если хочешь, могу разбавить чаем, — подмигнул бармен, принимаясь за заказ. — Для новичков пойдет, — пожал плечами Чонгук, отпивая коньяк. — Хотя я бы тебе и тодди не дал. Ты не выглядишь как тот, кто умеет пить. — Как-то раз мы с Юнги-хеном пили текилу у него дома, — облизал губы Тэхен, подаваясь Чону навстречу. Чонгук напрягся, видя, каким развязным становится Тэхен. Омега поставил ладонь на стул между разведенных чонгуковых ног. — Сначала было мерзко, а потом так хорошо, и в какой-то момент нам стало плевать на все. Голова кругом, чувство свободы в венах и губы жжет от желания целоваться. — И знаешь, что мы сделали потом? — омега растянул пухлые губы в ехидной усмешке. Чонгук почувствовал, что сейчас сорвется с цепи, как оголодавший зверь накинется на него, чтобы оторвать кусок плоти побольше. — Что? — хрипло спросил Чонгук. Тэхен увидел в его глазах расползающуюся туманом темноту и ухмыльнулся. Он приблизился губами к его губам, между ними и миллиметра не насчитаться. Чонгук хрипло задышал загнанным зверем, ощущая цветочное дыхание на своей коже. — Мы… — Грог для прекрасного юноши, — ухмыльнулся бармен, поставив напиток на стол. Тэхен хихикнул и отстранился от Чонгука, едва сдержавшего стон разочарования. Тэхен, этот чертов искуситель, он со зверем играет осознанно. Чонгук едва себя в руках держит, впивается пальцами в бокал с коньяком и выпивает залпом. — Повтори, — прохрипел Чонгук, кивнув на опустевший бокал. Тэхен самодовольно улыбнулся, принимаясь потягивать через трубочку свой напиток. — Может, чего-нибудь покрепче? — улыбнулся бармен. — Бренди, самбука, ром, водка? Эти омеги, они точно ведьмы, — подмигнул Джо, кивнув на Тэхена, повернувшегося спиной к альфам и разглядывающего танцующих людей. — Демоны, — хмыкнул Чонгук. — На костре бы таких, как он, сжигать. — А потом самому в костер за ним прыгать? — ухмыльнулся альфа. Чонгук не ответил, лишь кинул на бармена тяжелый взгляд. Верно. Чонгук бы бросился за ним в огонь, в воду, в бездну, в космос — куда угодно. Его мысли тяжелые снова одолевают, в плен свой берут, связывают. Он дышит часто и рвано, наслаждается тэхеновым запахом, пока еще может. Тэхен с каждой выпитой рюмкой все веселее становится, пританцовывает на стуле, слегка хлопает ладонями по барной стойке. У Тэхена, как и Чонгука, много граней — он может быть покорным, может быть гордым, может быть сломленным, может быть непобедимым, и, Чонгук уверен, он даже не все его стороны увидел. Чонгук не врал — в этом омеге заключен неизведанный мир. Он как планета. Альфа с улыбкой смотрит на раскрасневшиеся от жары и алкоголя щеки, на влажные приоткрытые губы и затянутый странной поволокой взгляд. Тэхен под алкоголем становится смелее, развязнее, сам тянется к Чону за поцелуем, и он отвечает. Глубоко, мокро, сплетаясь языками. Чонгук слизал с его губ вкус рома и вина — чертов гурман, но альфе так нравится лизать его хмельные губы и делиться своими, коньячными. Тэхен-то на самом деле дурманит хлеще алкоголя. Тэхен отстранился, нарочно прикусывая нижнюю губу Чонгука и слегка оттягивая. Он пошло улыбнулся и слез со стула, растворяясь в гуще танцующей толпы. Подхватывает ритм, виляет бедрами, оглаживает свое тело ладонями и знает, что на него смотрят, что его желают. Чонгук собственнически рычит, видя, как в его омеге другие заинтересовываются, ближе подходят, руками грязными касаются. Альфа поднялся следом, локтями раздвигая танцующих людей, и сгреб Тэхена в свои раскаленные объятия, припадая губами к оголившейся шее. Чонгук думал, что чокер идеально смотрится на ней, но сейчас он готов его зубами порвать, потому что не дает вкусить оголенную плоть целиком. Чонгук чувствует, что момент настал. Зверя больше ничего не держит. Титаник столкнулся с айсбергом, и все идет ко дну. Омега доверчиво прижался к его груди, отклоняя голову вбок, чтобы Чонгуку удобнее было крови испить. Чонгук раздувает ноздри, ревниво ведет языком по его шее, а после припадает зубами. Кусает аккуратно, на пробу, так, что Тэхен выдыхает сквозь губы и прогибается в пояснице, упираясь в чонгуков возбужденный член. Ведет себя, как дешевая шлюха, а Чонгуку так это нравится, что он едва сдерживает возбуждение. Если оно выйдет из-под контроля — обратится при всех. Но Чонгук держится, ведет по телу Тэхена ладонями, каждую неровность запоминает. Сквозь джинсы отчетливо ощущаются тазовые косточки и слегка выпирающий бугорок на промежности. Тэхен дышит неровно. Его грудная клетка часто вздымается. Чонгук очертил пальцами впалый живот, выпирающие ребра и сжал манящую шею. Тэхен откинул голову ему на плечо, из-под трепещущих ресниц смотря в глаза напротив. Чонгук вгрызся в его губы отчаянным поцелуем. Он целуется, точно прощается. Тэхен обводит языком его язык, переходит на губы, кусается и оттягивает. Чонгук сжал другой рукой его талию, крепче прижимая к себе, стремясь сократить миллиметровое расстояние, что кажется пропастью. Чонгук хочет кожа к коже, чтобы они друг друга чувствовали, запоминали, но понимает — если они переступят эту грань, если Чонгук вкусит его тело, то уже никогда не сможет убить. И потому они не вступят в сексуальную связь. Чонгук не может себе этого позволить. Чонгук влюбиться боится, потому что знает, как это больно, просто Тэхен не помнит. А Чонгук помнит. Боль в его глазах помнит, крики его помнит так, будто вчера это было. Чонгук не всесилен. Он может умереть — и он не сможет жить с мыслью, что Тэхен вновь его может потерять. Лучше пусть умрет Тэхен. От его рук. — Моя душа, — хрипло прошептал Чонгук, выцеловывая его хрупкие плечи, шею. — Ты моя Вселенная, Тэхен. Я бы ради тебя не умер, я бы ради тебя жил. Всю боль бы на себя принял, только бы… только бы ты ее больше не испытывал, — отчаянно шепчет он, чувствуя, как на глаза вновь слезы накатывают. — Мой мир, блять, ты один меня жить заставляешь. Ты спасаешь меня от темноты. Ты тянешь меня прочь от края пропасти… Ты — все… Чонгук не договаривает, чувствуя, как слеза бежит по щеке. — Чонгук… — тихо выдохнул Тэхен, разворачиваясь в кольце сильных рук. Он поймал губами горячую слезу, обхватывая его лицо ладонями. — Я спасу тебя, слышишь? — прошептал омега, заглядывая в его глаза. — Слишком поздно, — ответил Чонгук, заправляя прядь пшеничных волос за ухо. — Уже слишком поздно. Они поднялись по винтовой лестнице наверх, туда, где расположены вип-ложи и комнаты. Пол подсвечен голубыми диодами, будто по звездам ступаешь. Чонгук чувствует, что это конец — его и тэхенов. Чонгук оставит здесь его труп и свою душу, что кровоточит, горит, умирает прямо сейчас. Ему хочется согнуться и от боли внутренности выблевать, но он держит спину ровно. Зверь просится наружу, и Чонгук ему выйти позволит. Убить Тэхена позволит. Чон открыл дверь, пропуская Тэхена вперед, и зашел следом. Он закрыл дверь на ключ и прислонился к ней лбом. — Тэхен… — хрипло шепнул альфа, скребя ногтями дубовую поверхность. — Беги. Беги, я умоляю тебя. — Я не уйду, — ответил тихо Тэхен, аккуратно обнимая альфу со спины, как котенок потершись щекой о лопатку. — Уходи! — заорал Чонгук, резко разворачиваясь и отталкивая омегу от себя. Тэхен упал на пол, сбивая кофейный столик и больно ударяясь локтем. В его глазах застыло удивление и слезы. Чонгук попятился, упираясь спиной в дверь. — Пока я еще могу тебя отпустить, беги, — прохрипел альфа. — Я обидел тебя, Чонгук? — со слезами на глазах спросил Тэхен, медленно поднимаясь с пола и не отрывая взгляда от чонгуковых глаз. А тому на его слезы смотреть невозможно, это точно ножом тупым по горлу. Чонгук крепко сжал ладони в кулаки. — Я молил тебя, — холодно сказал Чонгук. — Я дал тебе шанс сбежать, — его голосом можно резать металл. — Но ты не захотел меня слушать. Какой же ты… идиот, — хрипло рассмеялся Чонгук, медленно наступая на добычу, точно лев на антилопу. — Глупая, глупая овечка… — Ч-чонгук, — заикаясь, выдавил Тэхен. — Я-я н-не понимаю… — Ты просто должен умереть, — прорычал Чонгук, сдергивая с себя кожанку и, скомкав ее, бросил на пол. Тэхен задрожал, отступая, пятясь к окну. Он судорожно оглянулся в поисках оружия самозащиты. Сзади только огромное окно и второй этаж. Омега испуган, сбит с толку и не понимает, что происходит, почему альфа взбесился. Чонгук вмиг перестал быть тем, с кем защиту чувствуешь, он точно монстр, от которого нужно бежать, спасаться, только некуда. Застывший Чонгук вздернул голову, впиваясь в Тэхена взглядом кровавых глаз. Слезы брызнули из глаз, адреналин разогнался по венам, не дав первоначальному шоку взять контроль над телом. Тэхен побежал назад, к окну, собираясь выпрыгнуть, пробив своим телом стекло. Но, едва оторвав ноги от пола, он почувствовал, как поперек талии его перехватило что-то сильное, мускулистое и окровавленное. Чонгук, используя кагуне, отбросил омегу в сторону. — Почему ты такой глупый, Тэхен?! — заорал Чонгук, подлетая к упавшему омеге и хватая его за шею, поднимая над полом. — Спал на груди зверя, не знал, что я тебя в любой момент сожрать могу, — облизнулся альфа с ядовитой ухмылкой. У Тэхена по щекам бегут слезы, он смотрит большими кофейными глазами, цепляется пальцами за его руку, что шею сжимает, задыхается. Над бровью из пореза течет кровь. Чонгук наклонился, слизывая языком кровавую змейку. — Ты на вкус дороже самого ценного вина. Тобой не напиться, Тэхен, — оскалился Чонгук. Чонгук с рыком кинулся вперед, собираясь впиться зубами в манящую плоть, но Тэхен сам не понимает, как реагирует мгновенно. Он схватил пальцами близстоящую вазу и разбил ее о чонгуково лицо, перекосившееся от ярости. Ваза разбилась в щепки, осколки, а на его лице и царапины не осталось. Ноздри раздулись от злости. Чонгук поднял Тэхена, будто тот не весил ничего, швыряя спиной в стекло, что хрустнуло и разошлось трещинами. Тэхен упал на живот, едва шевеля конечностями от боли. Он кровью и слезами свое лицо умыл. Чонгук, подобно кровожадному богу, медленно наступал на него. Игрался с жертвой. Дверь неожиданно с той стороны выбили. Чонгук резко обернулся, впиваясь взглядом в охранника, что встречал их на входе. Он едва собрал внутренние органы, придерживая их рукой, чтобы приползти сюда, чтобы спасти господина. На свою жизнь уже плевать — он не жилец. Тэхен понимает, что другого шанса уже не будет. Он встает на трясущихся ногах и отходит, чтобы разбежаться. — Г… — попытался сказать охранник, но из его рта полилась кровь. — В чем дело?! — зарычал Чон, быстро подходя к охраннику и хватая его за грудки. — Кто позволил тебе мешать своему господину?! — Голуби… — прохрипел охранник в лицо Чону, падая на пол замертво. Из рваной раны на животе вывалились кишки, брызнула кровь, марая чонгуковы ботинки. Тэхен разбежался и прыгнул в стекло, пробивая своим телом треснувшие места. Осколки больно впились в кожу, изрезав спину, плечи, руки, бока. Тэхен не ощутил боли от шока, он лишь почувствовал объятия ветра на своем теле, а после — удар об асфальт. Он лежит несколько долгих минут, не может двинуться. Перед глазами кто-то бегает, сквозь толщу воды доносится чей-то крик, а он каждой клеточкой тела чувствует, что жизнь его медленно покидает. Из уголка рта потекла струя крови, смешиваясь с дождевой водой на асфальте. Тэхен провалился в пустоту.