Robot Koch feat. John LaMonica – Nitesky
Солнце в Сент-Пол* — гость не редкий, но всегда с невероятным трепетом ожидаемый. Даже в самые дождливые дни среди мрачных туч эта огромная звезда находила лазейки в столь хмурых преградах и продолжала упорно заливать землю своим мягким светом на радость жителям. Вот и в утро понедельника ему приходилось тесниться на небе со светло-серыми тучами, вынужденно разделяя права нахождения на небосводе с ними. Мелкий дождь обрушился на Сент-Пол буквально за час до начала нормированного рабочего дня, вызывая тем самым лишь раздосадованные вздохи и ругань под нос работяг, не позаботившихся о том, чтобы перестраховаться и захватить с собой зонт, и теперь вынужденных прикрывать сумками головы. Однако подросток, выходя на залитое солнцем и окропленное влагой с неба крыльцо перед домом, лишь неприятно поморщил в недовольстве нос, реагируя больше то ли на надоедливое небесное светило, то ли на неприятную влагу, прошивающую воздух насквозь. В конце концов парень не выдержал и опустил взгляд на землю, не в силах больше терпеть яркости, действующей на глаза, но спиной к солнцу разворачиваться все же не решился, чтобы скрыться от его палящих прямо по глазам лучей. Эдди понимает, что если сейчас повернется лицом к дверному проему — увидит там лишь все тот же обвиняющий взгляд матери, в котором он с легкостью прочтет неизменное «Не хочешь извиниться за свое поведение?». И Каспбрак бы извинился, если бы не произнес этого пару тысяч раз ранее. Он вот уже третий день читает в ее взгляде горестное «Я разочарована тобой, Эдвард». Он читает все ее недовольство, обиду и разочарование в тонких морщинках у светлых глаз, в укоризненно поджатых тонких губах. В каждом ее движении сквозили холод и безразличие, напоминая сыну буквально каждую секунду, что ее прощение за такой провал будет уж очень трудно заслужить. Он слышит негромкий хлопок двери за спиной и щелчок замка, а после шуршание раскрывающегося над его головой зонта. Женщина, изменяя своей обычной привычке приобнять сына за плечо, двинулась вперед, к автомобилю. Эдди же буквально чувствовал себя прокаженным, она ведь даже прикоснуться к нему после всего этого брезговала. Словно он измазался в грязи и теперь недоумевает, почему его сторонятся прохожие. Когда он говорил, что его мать будет «просто в кошмаре», Эдди и понятия не имел, что этот самый кошмар так сильно отразится на нем самом и в буквальном смысле затопит его жизнь. Что он вообще разрастется до столь космических размеров. Он и понятия не имел сколько раз еще должен был признать свою вину, чтобы его перестали уже прожигать этим обвиняющим, разочарованным во всех мирских благах взглядом. – Я даже представить не могла, что ты способен пойти на такое, Эдвард, – голос женщины отдается пульсирующей болью в голове и скрежетом на зубах, отчего подросток кривится и морщится так, что сводит мышцы лица. Собственно, это было первым, что он услышал уже через десять минут после своего пробуждения в совершенно неприветливый, отвратительный субботний обед. Эдди думает: «Неужели после алкоголя всегда так паршиво». Его мать стоит в дверях и на высоких тонах сообщает: «Скажи спасибо, что я ничего не рассказала твоему отцу, ты хотя бы представляешь, как подвел нас?!». Каспбрак снова страдальчески хмурится и зарывается лицом в подушку. Он слышит громкие нравоучения матери, что отдаются в голове дикой, нечеловеческой болью и думает: «Ради всего святого, мам, просто замолчи». Эдди прекрасно понимал, что она скорее всего расстроена до такой степени, что это вызывает в ней лишь сплошное смятение и непонимание. Вероятнее всего, она злится на него как-то совершенно по-новому, ведь он впервые ослушался ее четкого и довольно однозначного «нет». И Эдди начинает пугаться мысли, что у нее может подскочить давление или начнутся проблемы с сердцем от таких волнений. И это просто кошмар. Для матери Эдди беспрекословное послушание родителей — а в частности ее — было одной из главных черт в собственном ребенке, не подлежащих оспариванию. Ведь так куда легче им управлять и контролировать его жизнь — то есть, спасать от всех кошмаров этого мира, говорит она. Но что-то в один момент изменилось в нем, Эдди, что-то требовало тотального сопротивления этой ее идее фикс. Ослепленная материнским чувством любви, она и не заметила, что практически задушила собственного сына. Усаживаясь в машину, Каспбрак пристегнул ремень безопасности и отвернулся к боковому окну, по которому вовсю бил мелкий дождь, где капли сталкивались с другими и в конце концов тонкой струйкой стекали вниз, к земле. От этой давящей атмосферы между ними тошнило и хотелось бежать. Куда угодно, лишь бы подальше. В голове творилась совершенная каша после выходных, проведенных в доме с разъяренной матерью, не упускающей возможности напомнить о том, что его поведение совершенно неприемлемо. И когда она только успела стать настолько заносчивой. – Ты понимаешь, что я больше не могу доверять тебе так, как доверяла ранее? – вещала она, пока сын уныло ковырялся вилкой в своем завтраке, поданным к обеду, когда он все-таки соизволил вылезти из постели. Аппетита совершенно не было, что даже не удивительно. Отца подросток не видел и очень надеялся, что его мама не солгала и действительно ничего ему не рассказала. Двойной порции упреков он бы просто не выдержал. Но хуже всех этих слов и обвинений, негодования и повышенного тона был лишь взгляд женщины. Подросток буквально боялся лишний раз поднять взгляд и посмотреть на нее, не желая вновь встретиться с тем количеством разочарования в собственном ребенке в ее глазах. Он буквально видел всю ту ее любовь, которую она испытывала к нему и которую он вот так просто растоптал и предал своей выходкой, пока пьяно мялся у порога, повиснув на плече друга. О чем он, конечно же, также узнал от нее. Эдди чувствовал вину перед ней. Он действительно не хотел, чтобы она узнала обо всем этом, поскольку довольно хорошо представлял, что из этого выйдет. Даже несмотря на то, что это знание не помешало подростку претворить мечту в жизнь. Но в действительности вышло еще хуже, чем он мог себе представить. Он просто не мог посмотреть ей в глаза от того количества стыда и сожаления, что испытывал перед матерью. В конце концов, его буквально разрывало. Каспбрака шатало от стыдливого «мне так жаль» к тайному «но мне было так хорошо». И от этого ситуация лишь усугублялась. Ведь он абсолютно не сожалел о поступке, только лишь о том, что облажался и позволил своей матери обо всем узнать. Он сожалел, что заставил чувствовать ее себя преданной, но не мог заставить почувствовать себя хоть на грамм виноватым за то, что пошел в то место, несмотря на все запреты. От этого Эдди чувствовал себя еще отвратительнее, ведь ему совершенно не было стыдно, что он сделал именно то, что хотел сделать. – Это возмутительно и эгоистично с твоей стороны, молодой человек, – продолжала она. – Мам, – Эдди приложил холодную ладонь ко лбу, пытаясь таким образом хоть как-то смягчить головную боль. Пускай мама ему и дала таблетку, она помогала слабо от похмелья, ведь какого-либо лекарства от него в доме припасено не было. Просто за ненадобностью. – Неужели ты никогда в жизни не хотела просто повеселиться? Ему плохо, и он просто спросил то, о чем думал, не пытаясь контролировать себя, избежать новых упреков и возмущенных в неверии взглядов, коими она его одаривала. Ведь отчитывали его так, словно то желание о походе на вечеринку с такими же ребятами, как он сам, было настолько ненормальным, что считалось буквально мерзким богохульством со стороны каждого возжелавшего подобное. – Что ты такое говоришь... У нее на лице неописуемый ужас и удивление, что она вообще слышит нечто подобное от своего идеального сыночки. Мало того, что он перебивает ее нескончаемую тираду об отвратительном поведении, так еще и задает такие наиглупейшие, совершенно абсурдные и даже оскорбительные вопросы. – Ну, не может так быть, что тебе никогда не хотелось сходить на тусовку. Или дискотеку. Или что у вас там было в молодости. – По крайней мере, ему хотелось в это верить. Не могла же она быть настолько правильной по собственным никому неизвестным меркам. – Если бы хотелось — я бы никогда не встретила твоего отца. Он буквально слышит, как рушится его надежда, громыхая и разбиваясь о непробиваемое дно непроходимой реальности под аккомпанемент самодовольства и нетерпимости в чужом голосе. Эдди хочется страдальчески застонать «Ну, мам, ну, не смешно», но вместо этого лишь шепчет «прости» и продолжает ковыряться в давно остывшем завтраке. В это утро понедельника Эдди чувствует себя еще более паршиво, чем в предыдущие два дня, потому что теперь она вообще с ним не разговаривает. Все нравоучения закончились, сказать уже было совершенно нечего и ей ничего не оставалось, кроме как поглядывать на него время от времени, убеждаясь, что Каспбрак понимает, что не отделается так просто. И, конечно же, что неизменно чувствует перед ней вину. Все буквально написано на лице сына. По большому счету, это выматывало его куда больше, чем если бы она повышала на него голос, читала бы нотации и грозилась лишить чего-нибудь, вроде гаджетов. Сейчас же ему больше всего на свете хотелось бы знать, что ему нужно сделать, чтобы она успокоилась. Но лишения, конечно же, были. – Ты больше не общаешься со своими друзьями, – между делом заметила она в вечер воскресенья. – Но, мам! – Именно они в этом всем виноваты, – продолжала она. – Именно они соблазняют тебя всеми этими ужасными вещами. Эдди было обидно. До такой степени, что он просто поднялся и молча ушел к себе в комнату. Все это было совершенно несправедливо. Он прекрасно знал, что его мать буквально терпеть не могла Уриса и Денбро, однако она никогда не рассказывала ему о своих причинах. Когда же он спрашивал ребят об этом, те лишь пожимали плечами и Каспбрак оставался без ответов в очередной раз. Эдди мог предположить, что она повздорила с его семьями или что-то могло произойти в их прошлом, но все эти догадки дальше его головы так и не ушли. В конце концов, ее нелюбовь к другой семье не должна была никоим образом отражаться на нем, самостоятельном человеке с личным мнением и дружбой с детьми из этих семей. Когда огромное четырехэтажное здание замаячило где-то впереди, Каспбрак отлип от бокового окна, все это время разглядывающий пустоту где-то за ним, не различая ни дороги, ни людей и сменяющихся домов. Дождь усилился и теперь все, находящееся за стеклом, сливалось в одну сплошную смазанную цветную кляксу. Было паршиво. И от мысли, что первым уроком, длящимся по времени целых два для удобства учеников, у него экзамен, хотелось если не вздернуться, то совершенно точно забиться куда-нибудь в угол машины и никуда не идти. Конечно, за выходные с горем пополам, но все же он позанимался, пускай и больше для галочки, нежели для себя. Но теперь все эти вызубренные формулы исчезли из головы, вводя подростка в тихую панику. – После школы сразу домой, Эдвард, – автомобиль паркуется, и она опускает на сына строгий ледяной взгляд, от которого у любого бы на его месте пошли мурашки по коже. – Это что, домашний арест? – А ты еще этого не осознал? Эдди поджимает губы и еле сдерживается, чтобы не выплюнуть что-нибудь колкое в ответ на весь этот абсурд. Что-то идет не так. Совершенно не так. Внутри него словно пытается сорваться с цепи нечто необузданное, то самое, что толкало его вливать в себя еще больше алкоголя на вечеринке. То самое, что пробудилось под громкие биты музыки в том ирреально потрясающем по своей составляющей доме, полном топящей эйфории. Подросток и сам пугается этого, пытается сдерживать каждый чертов порыв, старающийся буквально выцарапать в нем путь наружу, как и в этот раз. Он давит в себе яд, нервно отстегивает ремень безопасности и выбирается из автомобиля, хлопая дверцей. Дождь обрушивается на него, но Каспбрак идет к главным дверям школы, совершенно не обращая на него внимания. Сжимая пальцами лямки рюкзака, который не снимал даже в машине, словно заранее готовясь поскорее из нее выпрыгнуть, он проскакивает в здание и ежится от теплого воздуха в нем. Ни холод из-за паршивой погоды, ни тепло помещения, резко контрастирующего с улицей, не отрезвляют его. У него трясутся руки, и подросток хмурится, морща нос в непонимании. Поведение матери начинало выводить из себя. Медленно, но верно он начинал закипать, чувствуя себя так, словно вот-вот как пар из ушей повалит, а мокрая рубашка и футболка под ней высохнут за доли секунд на разгоряченном теле. Он быстрыми шагами направляется по коридору, совершенно не замечая взглядов проскользнувших мимо него пары одноклассников, явно озадаченных такой жуткой аурой, исходящей от подростка, собираясь как можно скорее добраться до шкафчика, закинуть в него рюкзак и отправиться на чертов экзамен. Внутреннее негодование притупляется только в момент, когда он замечает приклеенный к дверце его шкафчика листок и отвлекается. Уже подходя ближе, он начинает различать неаккуратно оборванный скотч и тетрадный лист в клетку, сложенный вдвое и залепленный к металлу. Каспбрак замирает прямо перед дверцей. На любовное послание похоже совершенно не было: небрежностью разило в каждой мелочи, да и вряд ли это делается подобным образом. Не то чтобы Эдди был слишком продвинут в этом, однако же какие-никакие, но представления имелись в копилке вместе со всеми промахами на личном фронте ранее. Введя пароль на замке, он поставил рюкзак на полку в шкафчике и вернулся к дверце, аккуратно отдирая скотч от металла, чтобы не порвать бумагу. Однако то, что размашистым, кривым и совершенно безобразным почерком было написано там, заставило подростка подавиться воздухом и всерьез задуматься, не подсмотрел ли кто в это его послание. Короткое и до скрежета неприятное «Пидор» выписано на половину листа, и Эдди серьезно очень старается не паниковать. Взгляд темных глаз замер на неаккуратных линиях, прослеживая путь каждой, пока в голове судорожно метались мысли, приходя каждый раз к одному знаменателю: «Что это, черт возьми, значит?» Каспбрак нервно поджимает тонкие бледные губы, растерянно оглядываясь в даль коридора, но не натыкаясь ни на один пристальный взгляд. Быть может, к счастью, может, к сожалению. Как минимум, это значило, что посланник находился если не в школе, то хотя бы не в коридоре, и не ждал, когда Эдди увидит эти гребанные оскорбления. Непонимание охватило его настоящим ураганом противоречивых эмоций. Сначала внутри все похолодело от ужаса так быстро, что стало трудно дышать, и парень автоматически потянулся к рюкзаку за ингалятором. Еще спустя пару секунд страх сменился удивлением, ведь он не совсем понимал чего конкретно ему бояться. «Да это же идиотский троллинг, успокойся», — мысленно успокаивал он себя. Спустя секунду он было усмехнулся этой глупости, но и эту эмоцию стерли нервным «А вдруг...». – Эй, Эдди, – его мягко, словно боясь испугать, дергают за ткань рубашки на спине. Не сильно, однако Каспбрак все равно ощутимо вздрагивает и комкает нервно лист в руках, резко разворачиваясь к однокласснице и пряча руки за спину, словно там было нечто, за что ему буквально могут влепить административный штраф. – Ты идешь? Экзамен через три минуты. – Да, – он кивает, нервно улыбнувшись подошедшей, и запускает руку с бумажкой в шкаф, словно что-то ища там. По сути, пытался затолкать проклятую записку в дальний угол металлической коробки. – Да, Нори, я сейчас буду. Она согласно кивает в ответ и со все той же вечной своей ангельской улыбкой разворачивается, направившись обратно в класс. Эдди становится по-настоящему дурно, и он тяжело выдыхает, вместе с тем привалившись плечом к металлу. Каспбрак все же спешит закрыть шкафчик вместе с идиотским посланием и быстрым шагом направляется в класс. Настроиться на важный экзамен у него не получалось совершенно, все мысли вертелись теперь возле оскорбительного, абсурдного слова на тетрадном листе в клетку. И даже когда перед глазами лежал тест, настойчиво требующий от него ответов по когда-то вызубренным темам, Эдди из раза в раз ловил себя на мысли о произошедшем. Он не замечает того, что отведенное на тестирование время подходило к концу — и это не много, не мало два урока, — а его бланк с ответами был заполнен разве что на две десятые части. Подросток расстраивается, ведь это станет очередным поводом упреков матери, но ничего поделать с собой не может. В этот день все валится у него из рук и это полное фиаско. – Эдди? Каспбрак рассеянно поднимает голову, не сразу понимая откуда идет тихий шепот. Когда он повторяется, Эдди поворачивает голову вправо, где за своей партой сидела Нори. У девушки в глазах столько доброты и понимания, что подросток вновь чувствует себя на грани отчаянного удушья. Она протягивает ему маленький листочек бумаги, подбадривающе подмигнув, и вновь возвращается лицом к своему бланку, чтобы их ненароком не заметили. Следила ли она за ним, что поняла, что ему просто необходима помощь, или же лишь увидела практически чистый лист — он понятия не имел. Но и не особо-то хотел. Ему было по-настоящему неловко перед ней и перед собой в первую очередь и совершенно не хотелось принимать чужую помощь. Но давать матери лишний повод ткнуть его носом в его несовершенство ему не хотелось куда больше. Он шепчет тихое «спасибо» и выхватывает листок из все еще протянутой руки, принимаясь переписывать аккуратно выведенные в столбик ответы в свой бланк теста. Через пятнадцать минут преподаватель объявляет о сдаче листов, и его словам вторит школьный звонок, оповещающий о конце второго урока. – Выглядишь неважно, – они выходят с Нори из класса, направляясь к шкафчикам, чтобы взять книги по следующему предмету. На сегодня экзаменов более не предвиделось. В коридоре целая толпа подростков и все куда-то спешат: самые младшие несутся по коридорам со скоростью света к своим классам или на улицу, постарше же рассредоточились возле окон, стен и шкафчиков по своим группкам, что-то весело обсуждая или решая ту же домашку. Собственно, самое обычное школьное утро. – У меня были тяжелые выходные, – он вновь ей натянуто улыбается. – Проблемы дома? – Нет, просто тяжелые выходные. Стерлинг согласно кивает, как бы принимая намек на то, что ей не следует в это лезть. Девушка в принципе была достаточно аккуратна в общении с людьми и старалась не лезть в их личное пространство, что не могло не радовать Эдди. Возможно именно поэтому они сразу смогли найти общий язык еще в самом начале своего общения. В далеком прошлом даже успели повстречаться и разойтись, оставшись довольно хорошими друзьями. Его мама буквально души в ней не чаяла, посему была ужасна расстроена, когда сын сообщил, что их отношения вернулись к отметке «друзья». – Наконец-то, – Стэн появляется буквально из ниоткуда и быстрыми шагами настигает Каспбрака и блондинку у шкафчиков. – Ты почему трубку не брал? – Не оставишь нас? – Нори вновь кивает и отправляется к своему шкафчику, не забыв перед этим поздороваться со Стэнли. – Мама телефон забрала на все выходные. И вообще запретила общаться с вами. – Билл передал мне, – он хмурится и раздраженно поджимает бледные губы. – Но нам нужно поговорить. – У меня еще три урока, это не подождет? Взгляд Уриса, говорящий о том, что ни на какие три урока Каспбрак не попадет в этот день и нет, не подождет, был как никогда до этого нельзя красноречив. Эдди и оставалось разве что поднять белый флаг, сообщая другу о том, что он сдается и, конечно, они поговорят. Эдди забирает свой рюкзак и закрывает шкафчик, направившись вместе с другом к выходу.* * *
Panic! At The Disco – House of memories
Место, куда привез его Стэнли, оказалось обычной кофейней, находящейся неподалеку от участка с частными домами, где проживал Каспбрак. Она славилась своим вкусным кофе и всегда неизменно свежайшей выпечкой, радовавшей всех, кто имел счастье туда заходить время от времени. Сам же Эдди бывал там не часто, обычно с друзьями пару раз в месяц. От выпечки он не особо фанател, поэтому не очень и понимал такой их любви к здешним лакомствам. Внутри, как и всегда, было тепло и светло, даже несмотря на дождь за окном, который из мелкого дождика по утру превратился в настоящий ливень, а после вновь начал медленно стихать за время, что они ехали сюда. Официантки бодрыми голосами поприветствовали их и поднесли меню, когда парни уселись за столик с плетеными креслами. В кофейне было уютно. Теплые бежевые и светло-коричневые, цвета молочного шоколада, оттенки окружали посетителей. За большей частью столиков можно было заметить студентов с ноутбуками и кучей книг, возле которых также собралось несколько больших кружек с кофе. Каждый раз, когда Эдди замечал их, он не мог не представить свое недалекое будущее, в котором он, вероятно, тоже будет вот так вот засиживаться в теплых кафетериях с материалом по университету и зубрить, зубрить, зубрить. Парни устроились в своих креслах на мягких подушках, под которыми также был постелен плед для желающих устроиться как можно удобнее в обнимку с пледом. Урис, даже не глядя в меню, заказал им две порции латте без добавок и подсластителя. Каспбрак в свою очередь успел десять раз извиниться перед другом за то, что не послушался его и Билла в ту злосчастную ночь, за то, что ушел и что им вообще пришлось так возиться с ним. Несмотря на то, что он совершенно не мог вспомнить целой половины всего происходящего, Эдди чувствовал ужасную вину перед друзьями. Он все выходные думал о том, как бы извиниться перед ними, поскольку это сожаление буквально изъедало его изнутри. И Стэнли простил. В отличие от его матери, коротко и мягко улыбнулся, кивая в знак согласия и объясняя, что все прекрасно понял и ничего преступного не произошло, чтобы так убиваться. Несмотря на то, что он довольно сильно злился вначале, они поговорили с Денбро, и он успокоился, посмотрев на ситуацию более трезвым взглядом. Глупо было обвинять Эдди за это детское любопытство и необдуманность. Сразу же после этого Эдди аккуратно сообщил, что не очень-то хорошо помнит все происходящее, и Стэнли, сначала расслабившийся от спокойного разговора, вдруг вновь резко собрался, нахмурившись. Видимо, где-то здесь и начиналось то, о чем он собирался поговорить. – Так, значит, ты ничего не помнишь? – Последнее, что я еще более или менее помню — как мы поднимались на второй этаж, – Каспбрак неуверенно переводит взгляд с окна на друга. Пока они ехали, Стэн спрашивал его о том, как прошли эти кошмарные выходные, о нотациях матери и о том, как прошло первое утро с похмельем. С повести о последнем он даже посмеялся, слушая искреннее негодование со стороны младшего. Также он рассказал о том, что звонил не один раз, но так и не получил ответа. А после телефон и вовсе выключили. Однако когда Эдди включил свой телефон с утра понедельника — никаких пропущенных уже не было. Между тем, парень обдумывал, стоило ли говорить Стэну о записке. Она казалась не более чем просто шуткой, пускай и обидной. Эдди не был изгоем или грушей для битья в своей школе, но каждый рано или поздно сталкивался с таким абсурдом. В конце концов, идиоты найдутся везде. И заострять на этом внимание было попросту глупо, сейчас он это понимал. Он ведь в любом случае сможет сказать об этом друзьям, если случится что-то действительно серьезное, чтобы они помогли ему в этом вопросе. А до того — это всего лишь тупые попытки оскорбить его от каких-нибудь безмозглых шутников неудачников. На лице Уриса сплошная задумчивость, о чем говорили его все также нахмуренные брови и напряжение в каждом движении. «Ну, вот, – думает Каспбрак, – сейчас что-то будет». – Ты знаком с Ричи? Эдди хочет сказать «Ага, он вливал в меня пиво». Ему хочется признать, что никто в него ничего не вливал на самом деле, потому что все это лишь из-за того, что ему не хотелось выглядеть маменькиным сыночком перед этим парнем, боящимся лишний глоток алкоголя сделать, потому что он никогда не пил. А еще хочется сказать, что его затянуло это безрассудство и пьянящая свобода, коими буквально разило от парня. Воспоминания о Ричи были довольно противоречивыми, и Каспбрак каждый раз решал отложить эти думы на потом. На какой-нибудь момент, когда будет готов обдумать все то происходящее между ними в чертов отрезок времени, о котором он совершенно точно еще довольно долго не забудет. – Мы познакомились, когда танцевали, – все же неуверенно подал голос он. – И выпивали. – Ты с ним был на втором этаже, помнишь? Им приносят заказ и расставляют чашки напротив каждого из парней. Эдди тут же цепляется за эту возможность и придвигает к себе чашку, опуская глаза на горячий напиток. Нужно было чем-то занять руки, смотреть куда-нибудь, кроме окна и Стэна, от взгляда которого только и хотелось разве что ежиться. – Смутно, если честно. – Поцелуй ты тоже смутно помнишь? Не проходит и секунды, как Каспбрак начинает давиться кофе с первого же глотка. Стэнли подает ему салфетки, которые тут же выхватываются в попытке вытереть с себя кофе и пенку с верхней губы. – Какой еще поцелуй? – Когда мы искали тебя, ребята сказали, что ты на втором этаже, а когда мы все-таки нашли тебя там — ты самозабвенно лобызался с этим парнем у всех на глазах. – Твою ма-ать, – Каспбрак жмурится и накрывает глаза рукой в ужасе от услышанного. Теперь и записка не казалась таким уж пустяком, какой-нибудь дурацкой шуткой. Теперь все это могло иметь весьма серьезный подтекст, в котором он серьезно облажался, и это вполне вероятно видел кто-то из его школы. Кто-то, кто знает его и его семью, его репутацию. Кто-то, кто знает, насколько он не хотел бы, чтобы это разошлось по всей школе, дошло до директора, а после и вовсе до родителей. «Это будет настоящей катастрофой», – думает он, жмурясь до белых пятен под веками и легкой рези в глазах. Эта чертова записка могла быть настоящей угрозой, как для него, так и для всего того, что за этим последует. Она буквально могла разрушить ему жизнь к чертовой матери. – Нет, Эдди, твою мать, – Урис тяжело вздыхает, словно отец нашкодившего ребенка, которому уже в сотый раз объясняли, что так делать нельзя, но тот упорно не понимал почему же и продолжал из раза в раз настойчиво наступать на одни и те же грабли. – Потому что если она узнает... – Не продолжай, – перебивает он. – Она не узнает, что бы я там ни сделал. – Дело не только в том, что ты сделал, но и в том, с кем ты это сделал. – Он что, очередной плохой парень? Или ты беспокоишься о моей репутации, ведь он явно из другой касты? – Может быть и так. Я просто хочу сказать, что тебе не стоит с ним общаться. – Ну, давай, еще и ты мне запрети со всеми подряд общаться, – Эдди не зло фыркает. Он хотел пошутить, но и сам не мог осознать ту огромную часть правды в собственных словах. Потому что внутри что-то ощутимо взбрыкнуло с раздраженным «попробуй мне запретить», доносящимся где-то из глубины. Но Каспбрак это игнорирует. Потому что это Стэнли. А ему он верил и был уверен, что плохого он точно не посоветует. Эдди давит в себе также желание спросить побольше об этом самом Ричи. Он помнил лишь урывки их непонятного общения, какие-то смазанные моменты и горячую кожу чужих рук. Дыхание непроизвольно срывалось, и Каспбрак ежился, отгоняя от себя непонятные ощущения под скептический взгляд друга. Было тяжело признаться даже самому себе, что он запомнил такие мелочи, потому что они были действительно непередаваемо яркими, обжигающими сетчатку и отпечатывающимися на корке мозга, выжженные там подобно клейму. Ведь он потратил выходные не только на выслушивание лекций матери о том, какой он безответственный ребенок, но и на попытки разобраться во всей той мешанине в голове, в которую превратилась прошедшая ночь. Однако то, что произошло на втором этаже, выбивало его из колеи. Конечно же, он мог все это скинуть на алкогольное опьянение, но, боже, неужели его мать поверит в такие оправдания, если узнает об этом. «И записка не просто так», – как бы между прочим замечает внутренний голос, и Эдди чуть ли не вздрагивает. – Ты в порядке? – В полном, если не считать того, что я целовался с парнем, – Эдди фыркает и пытается прикрыть этим непонятным, глупым ответом свою нервозность. – Думаешь, это дико? – Думаю, это странно? – Эдди неуверенно поджимает губы, разглядывая остатки пенки на несколько подостывшем кофе в своей кружке. – Мама говорит, что это неправильно и отвратительно. Подобного рода отношения. На этот раз Эдди не слышит в ответ ничего. Ровно как и не видит взволнованно поджатых тонких губ, как не видит еле заметной тени печали в карих, цвета мокко глазах и напряжения в руках, что держались за свою кружку с напитком, словно за спасительный круг. Каспбрак слишком поглощен своими проблемами, ведь если все это правда — а Стэн просто не мог бы соврать ему о таком — он имел довольно высокий шанс оказаться в полном дерьме. Подросток был слишком озабочен последствиями собственных поступков, за которые приходилось неизбежно нести ответственность, чтобы обратить внимание на внезапно притихшего друга. – Тебя подвезти до дома? – Урис тянется к карману легкой куртки за деньгами, отвлекая тем самым Эдди от раздумий. – Нет, я прогуляюсь. Стэнли расплачивается, и они направляются к выходу. Погода на улице к тому времени стала куда более благоприятной для прогулок: дождь прекратился, а солнце то и дело пробивалось сквозь неплотные тучи на небе. Из-за влажности после ливня людей на улице не было, что только и могло радовать подростка.* * *
The Rubens – I'll Surely Die
Когда Каспбрак прощается с другом и направляется по улице вверх по направлению к своему дому, на душе неприятно скрежещет, словно уличная кошка, пробравшаяся куда-то за ребра и теперь желающая выбраться обратно, десять раз пожалевшая, что стукнуло ей в голову залезть в столь отвратительное место. По большому счету, хотелось зарыться головой под одеяло и не вылезать оттуда, пока сумасшествие внутри него и снаружи, помешательство целого мира, не пройдут сами собой, оставляя его, наконец, в покое. В первую очередь его не отпускало едкое беспокойство. За то, что он сделал. Потому что это было аморально, но он не мог найти в себе и каплю отвращения даже от одной мысли об этом. Сплошной стыд и неосознанное смущение. За то, что об этом мог кто-то знать и решил напомнить ему. Ведь в таком случае все это не могло закончиться вот так просто, словно ничего и не произошло, а все списалось бы на глупую шутку. «Или это паранойя», – мысль как попытка успокоить самого себя, но не возымевшая и грамма успеха. Пиная попадающиеся под ноги камешки, Каспбрак даже и не заметил торжествующих солнечных лучей, добравшихся, наконец, до земли. Погода, кажется, меняла свое настроение столь стремительно, словно пыталась успеть за потоком мыслей этого запутавшегося из-за собственных глупостей мальчишки. Эдди не казалось, что мир рухнул. Но он был уверен, что еще одно неосторожное его движение — и катастрофа не заставит себя долго ждать. И он очень старался не шелохнуться, потому как черт его знал, как это работает. Казалось, сделай он лишний вздох — и все разлетится на мелкое крошево осколков. В первую очередь ему все же следовало бы наладить отношения с матерью. Иначе он и правда не сможет даже дышать, женщина буквально была готова перекрыть ему кислород, лишь бы он не натворил чего-нибудь еще позорного. Это следовало сделать также ради его друзей, ведь они были всем, что у него было, не считая семьи. Однако они, как минимум, не пытались сделать из него идеального, принимая таким, какой он есть, пускай и порой совершенным идиотом. – Эй, прекращай! – где-то издалека слышен подростковый смех, и Каспбрак, уже довольно глубоко ушедший в свои нерадостные мысли, против воли вздрагивает от неожиданности. Пока он раздумывал, как вернуть свое честное имя в глазах матери, он и не заметил, как прошел половину пути от кофейни до своего дома. Пока он продолжал идти, по мере его приближения, смех начинал стихать. Район уже был ему довольно знакомым, но сейчас было еще слишком рано для того, чтобы его сверстники закончили учебу. В конце концов, не всем же прогуливать школу со своими друзьями и шататься по кофейням. Второй раз Эдди вздрагивает, когда прямо перед ним появляется высокий парень, и подросток чуть ли не врезается в него, увлеченный попытками рассмотреть источник голосов среди стоящих вдоль дороги автомобилей, отсвечивающих лишь парой макушек где-то между крышами. «Какое дежавю», – думает он, но в действительности сильно тормозит от этого факта. Слишком похоже. Вплоть до забивающего нос запаха сигарет. Перед его глазами ямочка на стыке ключиц, открытая из-за расстегнутой на первые несколько пуговиц черной рубашки, и Эдди непроизвольно хватается рукой за лямку висящего на плечах рюкзака, словно за спасение. Он неосознанно цепляется взглядом за эти мелочи и понимает. Понимает, что вляпался. Эдди чувствует на себе взгляд темных, абсолютно бездонных глаз и запах морозной мяты вперемешку с никотином. Он не думает, что это довольно странно, вот так вот впериться взглядом на чертову ямочку между ключиц и зависнуть, но думает о том, что теперь он знает настоящий запах Ричи. Не ту смесь чужих духов, а тот, который принадлежит именно Тозиеру. – Как поживает юная сеньорита? – в низком голосе ехидная насмешка, а после он поднимает руку и затягивается сигаретой. Эдди не видел ничего из этого, но слышал в голосе и еле различимый треск тонкой бумаги. Каспбрак отходит от него на шаг, начиная задыхаться от сигаретного дыма и от слишком малого расстояния между ними. Подросток понятия не имел, что с ним происходило, но воздуха становилось катастрофически мало, а сам он все никак не мог вдохнуть полной грудью. Он объявляет капитуляцию, прикрываясь астмой. «Так вот как это работает, мам». – Ричард, ты же здесь не... Не успевает он договорить, как брюнет сгибается пополам, начиная хохотать так, словно Эдди только что сверкнул своей самой удачной шуткой за всю жизнь. Смех у него низкий, заразный и режет слух своей забавляющей привлекательностью. Каспбрак думает о том, что с таким смехом он наверняка всегда является душой компании. Тозиер же опирается на колено руками с закатанными рукавами рубашки, отсмеивается и только потом возвращается в прежнее положение, театрально вытирая пальцем невидимые слезы. – Эдс, даже твоя мамка меня так словесно не обласкивала, – и Ричи машет рукой на манер веера, пытаясь не прыснуть со смеху снова. Эдди вспыхивает буквально за секунду, подобно спичке. Каспбрак вспоминает все то колючее раздражение от этих его глупых шуточек и подколов и непроизвольно сжимает пальцы в кулаки, силясь не выдавать своей злости. Да это же просто смешно, он ведется на открытую провокацию этого клоуна! – Тебе что, действительно так трудно запомнить и без того упрощенную форму моего имени? – голос от раздражения непроизвольно прошивает металлом, и он ничего не может с этим поделать, как бы ни старался контролировать себя. Гнев буквально читался на его лице, в нахмуренных бровях и сморщенном в неприязни носе. Каспбрак не знает, что его взбесило больше: наиглупейшая шутка о его матери или же тупая упертость и полный отказ называть его по имени, как все нормальные люди. Тозиер был буквально невозможным. Ричи хочет было что-то сказать, но тут его окликивают из-за спины, вынуждая брюнета развернуться и разорвать их небольшой диалог. Парень где-то лет двадцати машет ему рукой, кивая в сторону автомобилей, и исчезает между ними же. Но не проходит и пары минут, как одна из машин выезжает из стройного ряда, и Эдди видит еще пару человек в салоне. Черная «Maserati» останавливается в двух метрах от них, и Каспбрак непроизвольно дергает бровью, переводя взгляд с автомобиля на Ричи. – Это твоя? Скептицизма в голосе Каспбрака столько, что не услышал бы только безнадежно глухой. Потому что, конечно же, все это вызывало множество вопросов, ведь Эдди прекрасно видел по Тозиеру и его дружкам, что они не из тех, кто мог бы позволить себе такую машину. Там, где они познакомились с Ричи, вообще вряд ли было бы больше десяти человек, которых можно было бы отнести к привычному кругу знакомых Каспбрака. – Нет, друг дал погонять малышку, – он безразлично пожимает плечами, и это несколько успокаивает чужое любопытство. – Ну, я пошел. А ты меньше злись, а то будешь как мамка твоя, с морщинками и вечно недовольный. Парень лишь неопределенно фыркает, пропуская очередную дурацкую шутку мимо ушей, и провожает взглядом Тозиера до автомобиля. Тот резво запрыгивает на переднее сидение и о чем-то весело начинает разговаривать с водителем, после чего машина трогается с места и скрывается за спиной Эдди. Парень еще минут пять стоит на месте, смотря туда, где только что стоял Ричи, и совершенно не замечает с каким остервенением кусает губы. Как так вышло, что они встретились здесь? Буквально в десяти минутах ходьбы от его собственного дома. Ведь Эдди никогда раньше не видел его в своем районе. «Слишком странно», – звучало в голове набатом, и Каспбрак совершенно не мог понять почему так прицепился к этой мелочи. Возможно, дело лишь в том, что они встретились. Что он просто увидел Тозиера, который вел себя совершенно как обычно, и только Эдди чувствовал себя максимально некомфортно. С одной стороны ему было стыдно, что он помнил лишь половину проведенного вместе времени. Хотя едва ли кому-то была разница до этого. С другой — это существенно снизило риск умереть от инфаркта, ведь помни он это в выходные — совсем бы с ума сошел. Сейчас же, когда он более или менее успокоился и расставил все по полкам, новость о пьяном поцелуе не казалась такой уж катастрофичной. Конечно, он облажался. Но делать теперь с этим было нечего, ему просто придется жить с этим дальше. «Если он сам еще об этом помнит», – с какой-то даже долей надежды подумал он, двинувшись вперед по дороге. Собственный дом показался на глаза уже через пару минут быстрой ходьбы. Подростку нестерпимо хотелось поскорее оказаться в своей постели и проваляться в ней до самого вечера. Пускай это и было совершенно невозможно, поскольку ему нужно было готовиться к экзамену, который будет уже на следующий день. Возле двухэтажного особняка его семьи машин ни одного из родителей припарковано не было, и Эдди поспешил зайти в дом. Все складывалось как нельзя удачно, ведь теперь ему не придется объясняться, почему пришел раньше положенного, что совершенно точно также репутации ему не сделало бы. Ровно как отсутствие настроения и желания объясняться. Но на его удивление время до самого вечера у подростка проходит достаточно спокойно. До самого позднего вечера ни матери, ни отца не было, и после того, как он уделил пару часов на подготовку к экзамену, Эдди со спокойной душой отвлекся сначала на книгу, а после позвонил Денбро, и следующие полтора часа они разговаривали то об учебе, то о предстоящих выходных, лете. Билл, конечно, не забыл упомянуть пару слов о прошедшей вечеринке, на что Каспбрак вновь попросил прощения у друга, признавая свою ошибку, больше они к этому разговору и не возвращались. – В следующий раз я буду знать свой алкогольный лимит, – сообщает он, откидываясь на спинку постели. – А следующий раз буд-дет? – интересуются с той стороны трубки, и Эдди замирает. Про него сейчас только и можно было сказать «ничему человека жизнь не учит». Поскольку после всего произошедшего, даже после того, как он собрал картину воедино, Каспбрак думает о том, что если в следующий раз будет пить, то лучше дальше одной бутылки пива не заходить. Ведь не будет же он игнорировать печальный опыт первого раза. «А будет ли следующий раз?» – вновь проносится в голове голосом друга, и Эдди действительно задумывается. Задумывается прежде всего потому, что опыт также показывает, что так легко скрыть это от матери не получится, а еще одно такое приключение может действительно плохо для него кончиться. Когда в дверь тихо стучат, Эдди прощается с другом и подает голос, сообщая, что можно войти. На удивление, в комнату заходит его отец, и парень невольно напрягается, пускай и понимает, что мужчина точно не по его душу, прознав об отвратительном поведении сына. Иначе бы он как минимум яростно ворвался бы в комнату, начиная с обвинений и упреков. Прямо как его мать в утро субботы. – Что произошло между тобой и Софией? – интересуется он, присаживаясь на высокий кожаный стул, откатив его от письменного стола к кровати сына. – О чем ты? – Вы с выходных ведете себя так, словно у вас холодная война идет, – мужчина усмехается собственной шутке, и Эдди очень хочется сказать, мол, «И я, кажется, в ней проигрываю, пап». Но подросток лишь молчит, неопределенно пожимая плечами. – Мы немного повздорили, но ничего серьезного, – Эдди давит из себя улыбку и очень надеется, что это хотя бы немного выглядит убедительно. – Просто оба нервничаем из-за моих экзаменов на этой неделе. – Все понятно, – мужчина усмехается, и мелкие морщинки еле заметной паутинкой проявились под темными глазами. Он вновь поднялся со стула, будучи удовлетворенным небольшим разговором с сыном, и направился к двери. – Постарайся помириться с ней, она переживает за тебя, сынок. А сейчас спускайся в столовую, ужин почти накрыли. После того, как Эдди промычал что-то согласное, отец закрыл за собой дверь, оставляя парня в полной тишине и тихом недоумении. Не то чтобы главе семейства всегда было совершенно наплевать на то, что происходит между его сыном и женой, но ранее никакого особого интереса к этому не проявлял, считая это сугубо их личным делом. Что с ним вдруг произошло, Эдди понятия не имел, но и как-то даже не горел желанием разбираться в этом. Поднявшись со своего места, Каспбрак поправил покрывало на постели и отправился к столовой. Отец, как и всегда сидящий на месте главы семьи за столом, читал газету, попивая время от времени стоящий на столе вишневый сок. Эдди садится рядом. Софии Каспбрак на месте еще не наблюдалось, однако Эдди слышал где-то неподалеку ее приглушенный голос, пока женщина что-то оживленно обсуждала по телефону. Обеденный стол уже был сервирован, и в столовом зале витал запах запеченной, дразнящей вкусовые рецепторы еды. Желудок Каспбрака-младшего громко заурчал, и только сейчас он понял насколько же сильно проголодался, учитывая также то, что кроме кофе за этот день в его организме так ничего и не было. – Соболезную вам, дорогая, – прощается она, заходя в столовую, и убирает сотовый в карман классических брюк. Тихий стук ее каблуков о паркет отвлекает сидящих от своих дел, обращая на себя внимание. – Что-то случилось? – мужчина складывает газету и убирает ее на край стола по левую руку, чтобы та не мешалась во время ужина. – Помнишь Хелен Нельсон? Ее муж еще в том году консультировал тебя с выбором по покупке недвижимости, – он молча согласно ей кивает. – Так вот, сегодня у них угнали автомобиль, стоящий прямо возле дома. Эдди, кажется, замирает где-то между попыткой протянуть руку к ложке и взволнованно поднятым вопросительным взглядом в сторону матери. Буквально худшее предположение, которое закралось еще во время разговора с Ричи, о котором он даже не позволил себе задуматься, вдруг решило пробраться в его реальность, разинув свою отвратительную пасть в мерзкой ухмылке. – Да у них этих автомобилей пять штук, – тем временем насмешливо фыркнул отец и вновь потянулся к стакану с соком. – Сейчас нет, дети же разъехались, теперь только их две машины и стоят. – Это которые «Maserati» и «Mercedes»? – Да. Бедная, она так любила свою машину, – женщина хмурит свои тонкие бровки, с каким-то волнением смотря на мужа, словно это ее как-то могло успокоить. – Они могут позволить себе новую, в чем проблема? – Как ты не понимаешь! – в этот раз она в негодовании всплескивает руками, и мужчина чуть ли не роняет деревянную салатную ложку обратно в салатницу. – Это же настоящий кошмар, что в нашем районе происходит такой беспредел! Она продолжает возмущаться, на что мужчина лишь согласно кивает, поддерживая искреннее негодование жены, но переубедить или успокоить не пытается. Все это заведомо бесполезно. Ей элементарно нужно было выговориться. Подросток же сидит буквально бледнее мела, так и не возобновив попытки вновь притронуться к еде. Аппетит отбило буквально в ту же секунду. «Я свидетель преступления», – бегущей строкой проносится в голове, и Эдди сжимает вспотевшие ладони под столом. «Господи, они угнали машину», – Каспбрак тяжело сглатывает, не в силах поднять глаз на воодушевленную чужим горем и собственным возмущением мать. Парню кажется, словно посмотри она ему в глаза — точно поймет, что он что-то знает об этом. Ссылаясь на головную боль, Эдди извиняется перед родителями, прикладывая ледяную, влажную от настоящего ужаса ладонь ко лбу, и отправляется на негнущихся ногах обратно к себе в комнату. В спину он слышит просьбу матери выпить таблеток, на что лишь механически согласно кивает. Голова начинает кружиться, и Эдди понимает, что его буквально лихорадит от осознания произошедшего и волнения. Первым делом Каспбрак думает, что ему необходимо срочно позвонить Биллу. Или Стэнли. Уже не суть по большому счету, лишь бы ему помогли решить, что теперь делать. Но вместо этого он запирает дверь и падает на кровать, зарываясь носом в одеяло, и пытается вернуть сорвавшееся дыхание в норму, опасаясь, как бы не рвануть сейчас к рюкзаку за ингалятором. Он не может никому рассказать, совершенно точно не может. Он практически соучастник, ведь он не помешал им, хотя видел все собственными глазами. Не вызвал полицию. Он ничего не сказал сейчас своим родителям, а ведь они могли бы уже позвонить в необходимую службу и на основании показаний сына помочь найти автомобиль. Но Эдди промолчал. А после позорно сбежал. – «Из-за него моя жизнь превращается в одну сплошную ложь».