* * *
– Папа! – Вставай, мелкий ублюдок, – мужчина хватает подростка за ворот футболки, насильно поднимая с пола, от чего тот конвульсивно дергается, не в силах вдохнуть воздуха из-за передавившей горло ткани. У него перед глазами все плывет и пятнами расходится. Кровь из разбитой брови заливается в глаз, мешая нормально видеть и вызывая сильную резь, а нос, кажется, вообще был сломан после первого же удара двухметрового пьяного мужика. Нижняя губа онемела от боли, как и ребра и руки, по которым не раз попали носком ботинка. Ткань оглушающе трещит по швам, но его все-таки поднимают на ноги, перехватывая поудобнее за грудки, от чего тот резко вдыхает и закашливается, с хрипом и надрывом делая каждый вдох. – Папа, прекрати! – Заткнула рот, потаскуха, – шипит Марш, вдавливая приятеля дочери в кухонный шкаф с такой силой, словно пытался расплющить его между своим кулаком и деревянной поверхностью. Как Тозиер оказался в драке с отцом Беверли он едва и сам мог понять. По крайней мере, находясь на волоске от серьезных травм, если не смерти, он думал совершенно не об этом. Да и на самом деле о возможных травмах он не думал, пока его сознание затапливали гнев и омерзение к этому отвратительному человеку. Все произошло слишком быстро. Между пунктами «хей, Бев, я тут пивка принес» до пункта «хей, Бев, вызывай полицию» прошло буквально минут десять. Ричи даже не помнит, как в один момент стаскивает отца со своей кричащей подруги, стараясь как можно сильнее шибануть того головой об стену, и успевает даже раз пнуть того в бок, когда его хватают за ногу и опрокидывают следом на пол, с грузным, утробным рычанием взбираясь сверху и со всей силы впечатывая кулак в чужое лицо. Марш наносил все новые и новые удары по лицу Тозиера, пока Беверли судорожно пыталась в припадке истерики натянуть с колен нижнее белье. Не особо раздумывая, та в ужасе кинулась на спину отца, отвлекая того от избиения друга, и пока мужчина пытался откинуть от себя дочь, царапающую вовсю ему лицо, Ричи все-таки удалось дотянуться до лежащей рядом биты и косо-криво, но вмазать тому по груди. Мужчина тут же заходится задушенным кашлем и сваливается с него, заваливаясь на бок. Тозиер хватает подругу за руку, вытаскивая из-под навалившегося отца, и тащит из спальни через кухню к выходу. Им нужно было только выбежать на лестничную площадку, дальше бы убежали. Но их планам не суждено сбыться, когда в спину Ричи летит все та же бита, и он падает с низким вскриком. Бев отскакивает в сторону, наблюдая за тем, как отец широкими шагами настигает пытающегося подняться Тозиера, а после со второго пинка в живот вынуждает того перевернуться на бок, отхаркиваясь слюной и кровью от боли. Удары ботинка попадают по лицу, по ребрами, по рукам, которыми он пытался закрыть лицо, по коленям и спине. Пока в конце концов он не поднимает подростка с пола, намереваясь, видимо, окончательно проучить сорванца, чтобы не влезал в чужие дела, когда не просят. – Что, щенок, тоже с ней трахаешься? – губы мужчины тянутся в мерзкой усмешке. Он словно пытался оскорбить тем самым дочь, но сама мысль об этом ему была также противна. – Я пытался приструнить свою девочку, но, видимо, ей все еще не хватает мужского внимания. Ричи не выдерживает и сплевывает Маршу в лицо, от чего тот кривится, чувствуя как кровавая слюна стекает с переносицы на щеку. Он знал, что Беверли водится с этим паршивцем, но не был в курсе, что этот парень настолько без тормозов и не знает, когда нужно остановиться. Честное слово, сам себе могилу рыл пацан. Мужчина в гневе сжимает пальцы на тонкой шее, чувствуя как бешено бьется пульс. Этот гаденыш. Он точно получит по заслугам, вот о чем он думал. Беверли была такой же: нарывалась бесконечно, дерзила и эти ее вызывающие шмотки! – Твоя мать тоже была шлюхой, не удивительно, – бросил он ей как-то, на что получил звонкую пощечину. Это был сигнал. Он точно его слышал. Не то в голове, прозвучавший подобно снятию последнего стоп-крана, не то где-то еще, но все началось именно с этой ноты. Он знал, что должен был сделать. И делал это. Считал, что выбьет так из нее всю дурь, даст ей в тройном размере то, чего эта маленькая потаскуха так хотела. Но вот явился ее защитник. Что ж, с этим он тоже мог разобраться. Она стучит ему по спине, в истерике умоляя отпустить Ричи, но мужчина словно и не слышит ее в этот момент. Налитые кровью глаза с каким-то садистским удовольствием наблюдали за тем, как подросток судорожно цеплялся за его руки, хватая ртом воздух, истошно кряхтел, брыкался, пытаясь выбраться. Но что бесило его больше всего: в темных глазах парня не было ни капли страха. Лишь отчаянная злость, просто неимоверная ненависть и презрение к нему. Марш только открывает рот, чтобы выплюнуть очередной едкий комментарий в сторону слабака-защитника, как дыхание резко перехватывает. Пальцы не разжимаются, наоборот, только деревенеют, переставая душить Тозиера. Ричи закашливается, все-таки отцепляя от себя руки и вырываясь. В этот же момент Беверли вытаскивает из спины отца приличного размера разделочный нож. Тозиер замирает на секунду, бешено оглядывая окровавленные руки девушки: белая тонкая майка на ней и светло-персиковое нижнее белье окрашиваются красным, а дрожащие руки едва могут удержать оружие. – Ах, ты мразь..! Подростку приходится быстро реагировать, иначе спасать ему будет уже некого. Он тут же подскакивает к подруге, выхватывая нож и направляя на мужчину, неровной походкой надвигающегося на них. Он усмехается, смотря на едва дышащего Тозиера и замахивается, словно даже не обращая внимания ни на рану, ни на то, что этот же нож в руках парня. Может, просто потому что не верил, что этот сопляк решится на такой ужасный поступок, как его спесивая подружка. Время словно останавливается на бесконечные секунды, когда нож снова входит в тело, а Марш замирает все в той же позе, так и не нанеся еще один удар. Он издает первый странно-булькающий звук, когда лезвие выходит из живота и снова входит со всей силы. И снова. Еще раз и еще. До тех пор, пока тело грузно не наваливается на него. Ричи сталкивает его с себя уже из последних сил, едва стоя на трясущихся ногах. Они стоят рядом, неверяще смотря на окровавленное тело мужчины, еще не зная, что в деле о смерти будет не «пятнадцать ножевых ранений в состоянии аффекта», а «самоубийство». Влажные от пота, слез и крови пальцы нервно сжимают чужие, прижимая к себе каким-то детским жестом, словно пытаясь избавиться от страха с помощью любимой игрушки. И Ричи понимал ее как никто другой в этот момент. – Он больше не встанет, – хрипит Тозиер, и почти падает на пол рядом. Беверли садится тоже. Они откидываются на диван, пока Ричи пытается расстегнуть замок на кармане джинс и достать измятую из-за своих полетов по квартире пачку сигарет. Находит не поломанную и поджигает. Фильтр тут же впитывает кровь с пальцев, и подросток делает глубокую, рваную затяжку, передавая сигарету подруге. Взгляд темных глаз не отрывается от лежащего рядом тела. В воздухе витает явное чувство напряжения, они оба боятся, что Марш сейчас вот-вот снова поднимется. – Больше никогда, Бев.* * *
В конце концов, Эдди и правда заболел. Словно на радость Соне, которая с явно большим удовольствием отчитала сына, полностью уверенная, что тот недостаточно следил за собой в этой школьной вылазке. Хотя факт того, что ее подросток-ребенок вдруг заболел — что с возрастом происходило все реже — не столько волновал и возмущал ее, сколько радовал. Та явно истосковалась по сидению рядом с больным сыном, свалившимся с температурой, по тому времени, когда она была единственным необходимым ему человеком. Сначала она не замечала это так явно. Словно оно надвигалось слишком медленно, что было практически невозможно заметить, но стоит неожиданно вспомнить моменты какое-то время назад, как начинаешь понимать, что что-то очень важное ушло из жизни. В ее случае — зависимость сына от нее и ее действий. В какой-то момент у Эдди появились друзья. Сначала это были просто мальчишки, с которыми он общался в школе, и это даже поначалу радовало, он выбирался из своей скорлупы закрытого в своем панцире заучки. Однако позже появились прогулки, совместное выполнение домашних заданий и дни рождения в кругу друзей. Потом у него появилась девушка. Несмотря на то, что Нори очень нравилась Соне, она все же чувствовала какую-то колющую сердце ревность по отношению к своему сыну, что уделял ей времени куда больше. Даже после того, как они решили остаться друзьями. И к настоящему моменту Соня как никогда лучше чувствовала эту отстраненность Эдди от нее. Эти его поездки, тусовки, вранье и ссоры с ними, его родителями. Ее мальчик менялся на глазах и от того же отстранялся еще сильнее. Она все меньше узнавала в нем своего любимого сыночка, и от этого чувствовала себя подавленно. Брошенно. Больше не нужной. Сложно было сказать, чего в ней было больше: грусти от того, что ее сын, подрастая, становился все более самостоятельным и ей приходилось вот так вот жалко вырывать себе время необходимости ему или же ужаса от того, насколько она его не узнавала. Эдди менялся и становился совсем неузнаваемым для матери. Она также чувствовала, что он что-то скрывает от нее, но не решалась все начать разговор по непонятной даже для самой себя причине. Не хотела снова поругаться с ним, вероятно. Тем более, когда их отношения и без того были довольно шаткими. И эта недосказанность, эти секреты от нее только усугубляли ситуацию. Соне даже в голову не приходило, что с возрастом у ее сына начинала также появляться личная жизнь. В ее понимании он должен был рассказывать ей обо всем, советоваться с ней и быть полностью открытым. Ведь она так доверяла ему! Но теперь женщина сомневалась в том, доверял ли ей собственный сын так же сильно, как она ему. – Боже мой, дорогой, куда смотрела Элеонора? – пораженно восклицала она, смотря на отданный им градусник. – Ну, мам, – в нос бурчит Эдди, прикрывая воспаленные глаза. Не рассказывать же ей о том, что он находился под контролем далеко не Нори, а плескался в озере с ночным кошмаром его матери. И после еще в мокрой одежде шатался до самого их небольшого лагеря, пока они не переоделись и не уселись у костра. Она либо сама схватит инфаркт, либо их с Тозиером вскроет за такие выкрутасы. Поэтому Каспбрак стоически молчал и лишь периодически гундел в нос о том, что хочет спать и не могла бы она не беспокоить его ближайшие пару часов. Мысль о болезни в первую же неделю лета просто убивала Эдди. Он мог бы заниматься своими делами или прогуляться с друзьями, но вместо этого лежал в постели с температурой, насморком и кашлем, чувствуя всю обреченность бытия. Небо за его окном было похоже на водяную гладь океана под ярким палящим солнцем, и от этой мысли становилось совсем тоскливо. Его друзья были на экзаменах, и он постоянно думал об этом. Переживал о том, как они там, не волнуются ли слишком сильно, жалея, что из-за болящего горла его хватало только на сообщения в соц.сетях и пару голосовых в день. У Ричи тоже должны были быть экзамены, а Эдди даже не был уверен, что тот вообще на них ходил. После разговора в лесу, он понимал, что для Тозиера все это совершенно не интересно, но Каспбрак очень надеялся, что парню хватит ума сдать экзамены и тогда уже окончательно на все забивать по фронтам учебы. На четвертый день болезни к нему заглянула Нори. Принесла фруктов и хороших новостей: экзамены проходят сносно и его друзья правда со всем справляются, а не лишь пытаются его успокоить. Эдди и правда начало так казаться, ведь те появлялись в сети лишь для того, чтобы сообщить ему, что все окей, снова пропадая. – Они усердно готовятся к каждому, – переставляя чай, приготовленный Соней, с подноса на прикроватную тумбу, говорит она и усаживается со своей кружкой на кровать в ногах у Каспбрака. – Я просто очень переживаю, от этого ведь зависит их поступление. – Твои друзья — смышленые ребята, не загоняйся так. Эдди неопределенно пожимает плечами и садится на постели удобнее, подставляя под спину подушку и беря свой чай в ладони. С мятой и мелиссой, как он любит. Соня всегда заваривает его, когда он болеет, плохо себя чувствует или же просто грустит. – Эдди, – Стерлинг подула на горячий напиток у себя в руках, поднимая на друга заинтересованный взгляд. Однако по ее любимому движению поправления волос он понимает, что та немного нервничает и тема наверняка будет щекотливой. – Могу задать вопрос? – Ну, попробовать точно можешь. – В ту ночь, на тусовке, я видела, как ты уходил с одним парнем куда-то. Вас долго не было, так что... я хотела узнать все ли нормально. Просто у него... – … не лучшая репутация, да? Взгляд девушки становится вдруг удивленным таким резким ответом. Даже Эдди от себя такой резкости в голосе не ожидал, хоть в голове и пронеслось саркастичное «о боже, опять об этом кудрявом шалапае, ну хватит уже!» Кажется, словно все вокруг считали своим долгом предупредить Каспбрака, что он не лучшую себе компанию выбрал. Хоть он ее и не выбирал вовсе. Но это и не значило, что у него своей головы на плечах не было. Эдди злил именно факт того, что все так подчеркивали свою мнимую заботу об этом, но никто не спросил, уверен ли он в том, что это именно то, чего он хочет. – Извини, если лезу не в свое дело, – Стерлинг как-то замялась, но все же продолжила. – Но я не хотела сказать что-то плохое о нем. Мне просто стало интересно, когда вы успели подружиться. Я, знаешь, тебя впервые в жизни видела тогда таким расслабленным. И ты общался с кем-то, кроме Билла и Стэнли, это меня шокировало! Каспбрак как-то в мгновение сдувается, почувствовав резкий стыд перед подругой. Он уже инстинктивно начинает реагировать на любое упоминание о Тозиере, как о чем-то резко-негативном, тут же воспринимая это в штыки. То ли от того, какие отношения их связывали, то ли от того, как Ричи воспринимали все вокруг, но факт оставался фактом. Эдди тут же покрывался иголками. Ричи был для него коробкой Пандоры, о которой все знали, избранные видели, но никто не знал, что же там внутри. С Ричи, к слову, они все это время не виделись и никак не связывались. Эдди это давало надежду на то, что он все-таки сдает свои несчастные экзамены и тому просто не до него. Хоть и периодически Каспбрак ловил себя на мысли, что ему определенно не хватает не затыкающегося помойного рта рядом, несущего такую околесицу, что уши вянут. – Так... – Нори лукаво щурится, все еще ожидая хоть какого-то ответа на вопрос. – Когда вы успели подружиться? Эдди едва заметно и довольно криво усмехается на это ее «подружиться». Знала бы она, как эта дружба выглядит на самом деле... – Когда мы ходили на ту вечеринку, где меня познакомили с Беверли, – подросток в свою очередь опускает взгляд на чай. – Тогда познакомили и с ними. Кажется, они дружат уже много лет. Каспбрак прекрасно понимал, что не мог рассказать ей о настоящей первой встрече с Ричи. Это могло бы стать началом конца для него, ведь никто, кроме Билла и Стэна не должен был знать о его присутствии тогда в том доме. Как бы ему не хотелось не лгать своей подруге, Эдди пытался похоронить этот инцидент как можно глубже под землей. – О, Беверли такая клевая! Я слышала, ее группа... Элеонора пускается в рассказ о «Пауках», группе Беверли, с таким восторгом отзываясь о всех выступлениях, что она видела на записи и пару раз слышала в живую, что Эдди довольно быстро понял, что та была негласным кумиром Стерлинг. Что, однако же, не было чем-то удивительным для Эдди, поскольку сейчас, задумавшись об этом, он вдруг понял, что Марш в каком-то вроде олицетворяет образ Нори, к которому она стремилась, но не могла достичь. В этом они были удивительно похожи. Беверли олицетворяла для Стерлинг силу, независимость от чужого мнения, чего ей очень не хватало. Она была бойкой девушкой, яркой и полной желания творить и вытворять, но вместе с тем скованной по рукам и ногам своей же семьей. И Эдди это было знакомо, как никому другому. Ведь для него именно Ричи был олицетворением свободы, жизни и подросткового сумасбродства, к которому его тянуло, но от которого останавливал все тот же крепкий поводок на шее. Уже через неделю общения с Тозиером он почувствовал как ослабевает эта цепь. И не важно, что не со стороны родителей, а под его собственным напором. С тем, как он рвался на этот зов, уже было невозможно что-то сделать. Дороги назад не было. Даже сам Эдди этого не понимал. Ричи показал ему, как это, когда выходишь за рамки, как это, когда делаешь по-настоящему свой выбор. Хотя на самом деле лишь позволил подглядеть в маленькую щелочку, показавшейся Каспбраку раскрытыми воротами в новый мир. Так они еще с час обсуждают «Пауков». Нори рассказывает о еще паре ребят с той тусовки, и Эдди с интересом ее слушает, хоть и понятия не имеет о ком идет речь. Поразительно, как много людей она оттуда знает и сколько раз посещала тусовки в одной с ними компании. В этом Стерлинг повезло чуть больше — ее родители были менее строги к ней и позволяли отдыхать с друзьями — естественно, не зная в каком конкретно формате все это происходит — если у той не намечалось ничего важного накануне. И если раньше ему было все равно на это, то в настоящий момент он чувствовал явный легкий укол зависти, вынужденный выкручиваться змейкой, лишь бы выбраться куда с друзьями. Однако, в конце концов, им пришлось прощаться. Эдди спустился на первый этаж вместе с ней, чтобы проводить. Родителей дома не было — уехали по делам на пару часов. – Поправляйся скорее, пора открывать летний сезон. – Как только сопли покинут штаб в моем носу, так сразу, – подросток засмеялся, и они обнялись на прощание. Поправляться и правда стоило скорее. Прошло уже больше половины недели, а он все еще пускал сопли и кашлял, хоть и попрощался с температурой. Соня начнет бить настоящую тревогу, если он не поправится в ближайшие два дня. С этими мыслями подросток и собирался закрыть дверь, пока случайно не наткнулся на лежащий перед дверью конверт, мимо которого прошла Нори, не заметив. И на который он сам едва обратил внимание. Сначала все было, казалось бы, нормально. Вполне себе, если не считать, что почтовый ящик висит у них прямо на одной из входных дверей, а послание словно в спешке кинуто под ноги. Однако стоило ему поднять конверт, как взгляд кофейных глаз тут же цепляется за «Эдди», выведенное уже знакомым корявым, размашистым почерком. Собственное имя в его исполнении кажется омерзительно-грязным, как и размазывавшиеся синие чернила на сгибах линий. Эдди медлит, зависая в дверях и не зная, что делать. Хотелось выкинуть и убежать, сделать вид, что он этого не видел, но в тот же момент в его голове появилась мысль, что там может быть что-то похуже оскорбления. Что-то, не прочти он это, что может разрушить его жизнь к чертовой матери в секунду, став неконтролируемым тайфуном в его тихой гавани. Синие чернила кажутся все более угрожающими своей неаккуратностью, и подросток понимает, что начинает уже сам себя накручивать. И лучше бы было уже начать что-то делать, вместо того, чтобы стоять и прожигать бумагу взглядом. – «Ничего страшного не случится», – уверял он себя, делая шаг назад и захлопывая перед собой входную дверь. – «Это же просто кусок бумаги», – продолжает Каспбрак, для убедительности фыркнув самому себе в ответ, и поднимается обратно на второй этаж к себе в комнату. Конверт кажется слишком уж плотным. Чуть толще, чем предполагаемо должен быть, будь там очередной лист с оскорблением, что волнует подростка сильнее, вынуждая до комнаты добираться нервными перебежками. Дверь захлопывается, криво залепленный скотчем конверт вскрывается ножницами, и Эдди садится на кровать, вытаскивая содержимое. Дыхание подростка перехватывает, кажется, в ту же секунду. Пальцы с такой силой стискивают уголок бумаги, что та мнется, а сам конверт падает к деревянной ножке постели. Это были фотографии. С темными, едва различимыми силуэтами на них из-за ночного времени суток и невозможности использовать вспышку, чтобы было видно лица присутствующих. На первой было два силуэта, держащихся за руки: тот, что повыше частично сливался с огромным деревом позади него, лично второго же прикрывала тень крон деревьев, несмотря на то, что частично небо можно было разглядеть в том месте. Будь у фотографирующего камера получше — его лицо точно можно было различить, попадающее под свет звезд и далекой луны. Подросток убирает одну фотографию на колени. И дальше, как оказалось, только хуже. На второй фотографии было все те же два силуэта, все в таком же плохом освещении и размыто. Однако в этот раз они стояли уже ближе друг к другу, а рука одного была протянута к лицу второго. Не ясно что именно пытаясь сделать, зато сам Эдди знал что именно за действие происходило в тот момент. Смотреть на третью, последнюю, кажется, было страшнее всего. Каспбрак не хочет этого делать, но отступать уже было некуда. Он буквально силком заставляет себя убрать и эту фотографию на колени, с рваным вдохом замирая над последней. «Зато меня можно целовать, а солнце это твое — нет» На третьей фотографии два силуэта оказываются уже совсем близко, почти сливаясь друг с другом. Только если очень постараться вглядеться в черты, можно различить как одна рука обнимает стоящего напротив дерева за талию, прижимая к себе, а другая — прячется за их телами, переплетая пальцы и крепко сжимая ладонь. И все это так ужасно, потому что Эдди как никто другой знает кто эти люди, что они там делали, но не понимает откуда эти снимки, кому они были нужны и для чего их ему прислали! Подросток лихорадочно проверяет все фотографии и упавший конверт на наличие каких-либо надписей, посланий, но так ничего и не находит. И это буквально сводит его с ума. Что он должен был делать с этой информацией. Как реагировать. Звонить Биллу? Искать Ричи? Молча сходить с ума от накрывшей его в момент тревожности? Конечно же, Эдди паникует! Паникует так сильно, что забывает про болезнь и подрывается с кровати к телефону. Только вот у стола замирает над ним, цепляясь пальцами за края, понимая, что не может заставить себя позвонить кому-либо и начать объяснять что стряслось. Стэн ведь сто процентов скажет ему, что предупреждал! Но ведь Билл... он-то не осудит. Не осудит. Только вот Эдди снова придется признать, что он облажался. В который раз. Что ему, черт возьми, теперь делать. От неизвестности цели этого поступка ему словно сводило внутренности из-за резко накрывшего стресса. Что бы это ни было: шантаж, угроза или чья-то тупая шутка — Каспбрак был в настоящем ужасе.