99 problems

Nico Muhly — Letter Regina Spektor — Two birds

      Эдди не получал никаких вестей от Ричи около недели. Он не мог ему позвонить, он не мог ему написать, он вообще, черт возьми, ничего не мог.       — Ричи сказал, что объявится, как только будет уверен, что тебе ничего не угрожает, — сообщила ему Беверли, когда они встретились через два дня в ближайшем парке. — Он не арестован, не переживай ты так.       Марш пыталась поддерживать Эдди как могла. Говорила о том, что Ричи вообще-то тот еще лис и научен горьким опытом — эта фраза Каспбрака крайне напрягла, к слову, — и не давала надолго оставаться одному. Она чуть ли не каждый день находила время увидеться с ним, иногда к ним присоединялся Билл, и они сидели в кофейне с горячими напитками и сладостями. Эдди, правда, брал один лишь кофе. Еда в него почти не лезла из-за постоянного напряжения и стресса, а от сладкого подташнивало.       И Каспбрак на самом деле был благодарен ей. Только вот ему все равно не становилось спокойнее. Его постоянно грызла совесть, убивала одна мысль о том, что его, убийцу, покрывают. Более того, позволяя этому происходить, он также вынуждает подвергаться риску Ричи и Беверли. Хуже делало лишь то, что он совершенно не представлял, чего ему ждать. Ричи был непредсказуемым, а его образ мышления сильно отличен от образа мыслей самого Эдди. И от этого все казалось еще хуже. Он не представлял, на что Тозиер мог пойти.       — Могу я попросить рассказать тебя мне то, — Эдди замолчал, подбирая более правильную формулировку вопроса. Ему было необходимо знать о том самом инциденте. — О чем Ричи все время умалчивал? То есть… я понимаю, что у него были причины, но я хочу доверять ему. А как я могу доверять человеку, когда он что-то скрывает? Что-то важное.       — А ты уверен, что Ричи скрывал это не потому, что эта правда может неправильно исказить твое представление о нем? Многие его действия на первый взгляд кажутся ужасными или абсурдными, сам знаешь.       Парень лишь неопределенно пожимает плечами. Сейчас он не был уверен ни в чем.       Они сидят все в том же парке, расстелив плед на траве под массивным деревом. На поляне было буквально несколько человек, так как уже вечерело. Большая часть людей в это время гуляли, катались на велосипедах и роликах, отправлялись на вечеринки.       — Если честно, я и сам не знаю, хочу ли знать это, но думаю, что должен.       Маленькие бубенчики на босоножках Беверли тихо звякнули в этом молчании, когда она выпрямила ноги, поправляя платье, сбившееся между острых, сбитых в кровь на скейте коленок. Она опирается за спиной на руки и поворачивает лицо к собеседнику.       — Ладно, давай свой вопрос.       — Ричи… правда убил твоего отца?       Беверли, что всегда старалась выглядеть расслабленной даже в самые тяжелые разговоры, мгновенно напряглась. Скользящий по траве, чужим рукам, пледу взгляд резко устремился на лицо собеседника, словно пытаясь задать немо вопрос «повтори, что ты сейчас сказал?» Она словно не могла поверить, что этот парень знает о том инциденте.       И в этот же момент Эдди понимает, что да. Ричи действительно сделал это. А те девушки, обсуждающие Тозиера за его спиной, какими бы сплетницами не были, сами не догадывались, что говорили о том, что в самом деле произошло. Но почему? Что могло заставить Ричи сделать нечто подобное? Неужели именно этот опыт помог ему взять себя в руки несколько дней назад?       — Если… — голос проседает. Эдди приходится откашляться, поменяв положение, собравшись. Из расслабленного полу-сидячего положения сесть в позу лотоса, выпрямив спину. Напряжение между ними так и росло. — Если это правда, то почему?       — Эдди…       — Нет, Бев, правда. Скажи мне ее. Я не могу сейчас отвернуться от него, чтобы там не было, я… я попытаюсь понять, только объясни. Скажи мне хоть что-то, чтобы я не придумал свою правду. Скажи мне…       Фраза обрывается. Он тянется вперед, беря в свои руки чужу. И столько было мольбы в его глазах в этот момент.       — Пожалуйста, Беверли. Пожалуйста.       В самом деле, больше правды Эдди боялся только того, что навыдумывает себе сам. Практика уже показала, что фантазия у него была безгранична и обычно приводила к самым неожиданным и в основном паршивым выводам.       Сейчас же он был готов услышать даже самые ужасные свои предположения. Он был готов на это, потому что больше всего на свете хотел понять что же происходит. И в первую очередь — в голове у Ричи. И это так сильно отражало тот уровень отчаяния, в котором он находился. Сам факт того, что он готов был погрузиться в чужой мир, в чужую жизнь, что была так противоположна ему, его жизни, принять ее, чтобы понять его. Принять всю, не взирая на собственное мнение.       — Ричи не плохой человек, Эдди, — с тяжелым выдохом все-таки произнесла она. — Запомни это, ладно?       Несмотря на то, что Каспбрак послушно кивает, Беверли все также неуверенно поджимает губы, словно никак не решаясь начать говорить хоть что-то. Словно боялась рассказать о тех событиях. Ричи ли просил ее никогда не говорить о них или, может, даже не думать об этом. Или же это было ее личным табу, а Эдди сейчас ворошил эти воспоминания, словно пытаясь растормошить улей, полный пчел.       — Мой отец тоже не был. По крайней мере, до тех пор, пока не потерял рассудок. — Марш поменяла положение, сев точно также, как и Эдди в позу лотоса. Она взяла его за руки, крепко сжимая холодными пальцами чужие. — Моя мама умерла за два года до произошедшего. Она выходила с работы из магазина поздним вечером, когда какие-то ублюдки затащили ее в машину и увезли. Ее искали неделю, а когда нашли… — Она замолчала, словно подавилась собственным вдохом и не могла никак осилить следующие слова. По тому, как крепко она сжимала его руки, Каспбрак чувствовал как сильно ее взволновал этот разговор, этот рассказ. Но перебивать он не решился. — Ее насиловали, издевались, и когда она была уже еле жива — ее прикончили. Ее органы были повреждены от инородных предметов, а лицо изувечено до неузнаваемости. И все это видел и узнал мой отец на опознании. И это… стало большой травмой для него.       На протяжении двух лет Марш была вынуждена наблюдать за тем, как отец терял рассудок. Он не мог отпустить ситуацию, не мог смириться с произошедшим и, конечно, ему не хватило даже того, что тех преступников все-таки нашли и посадили. Все это было пылью на фоне произошедшей трагедии. И, конечно, страшнее нее была лишь картина того, что с его дочерью тоже могло бы случиться нечто подобное рано или поздно.       — Он перевел меня на домашнее обучение и запретил выходить из дома. И я, ну, знаешь, это было довольно тяжело. Особенно, когда ты подросток, и там, за закрытой дверью, куча твоих друзей, — она едва заметно усмехается, но эта улыбка отдает лишь горечью и болью. — Тогда я не знала, что большинство моих друзей стали бояться меня, потому что… думаю, они жалели меня, думали, что я в трауре и просто не знали как дальше со мной общаться. Остальные же смеялись и кричали иногда под окнами что-то вроде «выходи, Рапунцель, мы застегнули штаны».       Эдди был в шоке. И это очень мягко говоря. Потому что он даже передать не смог бы, сколько сожаления и ужаса испытает в момент повествования чужой истории. Насколько же могут быть жестоки люди, насколько жестоки дети. Могли ли они понимать тогда, как сильно это ранило маленькую Беверли? А если делали это осознанно, то чего добивались этим? Какого поступка они от нее или ее отца ожидали на такое поведение?       — После этого я раз и навсегда отрезала свои волосы. Папа подумал, что это было мое выражение раздрая* и страха, хотя, если честно, я не испытывала ничего похожего. Скорее… я была зла. Я злилась, что кто-то мог считать, что имел хоть какое-то право поступать с кем-то также, как поступили с моей мамой. Злилась, что те мальчишки считали свое поведение нормальным и смешным. Злилась, что мой отец считал, что спрятать меня от мира — единственное верное решение, словно он имел право распоряжаться мной. Будто я была простой вещью. По сути, я… я стала жертвой только после того, как мой отец захотел, чтобы я таковой стала.       Даже слушать это было невыносимо. Каспбрак, никогда даже около не сталкивающийся с подобной темой, словно через слова Марш мог прочувствовать всю ту боль, ярость и обиду, что испытывала она. Ту смесь эмоций, что она вновь пропускала через себя, открываясь перед ним. И ведь именно он заставил ее вновь окунуться во все это, за что Эдди было безумно стыдно. Но он эгоистично не останавливал ее, желая дослушать до конца.       Ему буквально с каждым новым словом хотелось попросить ее замолчать, прекратить рассказывать все это. Но он заставлял себя, одергивал каждый раз, когда просьба остановиться почти срывалась с его губ.       — В конце концов, я стала сбегать из дома, пока он был на работе. Я сходила с ума в четырех стенах. И единственный, кто остался моим другом на тот момент, был Ричи. Что довольно странно, потому что Ричи был всегда сам по себе и состраданием не отличался, но что-то было во всем этом, знаешь. Мы были, как два самых главных неудачника на всю вселенную, и это, наверное, нас и сблизило. — Марш пододвинула с края пледа свой маленький рюкзак, чтобы вытащить оттуда пачку сигарет. — Я же знала, что у него проблемы в семье, он часто приходил побитый. И вот была я… девочка, запертая собственным отцом, что едва ли не сама начинала ехать с катушек вместе с ним. Довольно стремноватая парочка, да? Но, знаешь, когда мы были вместе… все было иначе. Будто не было наших проблем, не было людей и всех тех, кто так или иначе осуждал бы нас. У нас появился свой Неверленд в этих прогулках. Свои шутки, свои секреты. Так, как всегда бывает у лучших друзей. Я и подумать не могла, что почувствую это ощущение особенности и единения с кем-то именно с ним.       Беверли до сих пор помнила о том, как они забирались на крышу библиотеки на краю города, от которого сама Марш жила буквально в получасе ходьбы, как они курили ужасные сигареты, что Тозиер таскал у своего препода по английской литературе, и пили газировку. И это все еще были ее лучшие воспоминания за всю жизнь.       Но всему хорошему всегда приходил конец. Рано или поздно.       — Папа впервые поднял на меня руку, когда узнал, что я выходила из дома. Кто-то из соседей рассказал ему, что видел меня гуляющей с «каким-то парнем». Ну, ты понимаешь, он был просто в бешенстве, ведь я не только нарушила свой домашний режим, но и сделала это с тем, от кого он пытался меня оградить. Он кричал на меня, обвинял в том, что я делаю это назло и что играю с огнем, что Ричи ни чем не отличается от тех ублюдков.       — Чем же он сам от них отличался, если ударил тебя?..       Беверли на это замечание усмехнулась. Она как раз подносила зажигалку к зажатой между губ сигарете, когда подняла свои светло-карие глаза — и от вкраплений желтого в радужке на свету они были похожи на крепкий чай с ромашкой и черной смородиной, — на собеседника, словно немо говоря ему: «Вот и я о чем говорю, скажи, глупость какая?»       — В общем, тогда-то и началась самая жесть. Я даже не смогу сейчас сказать, в какой момент его переклинило так, что он стал считать, что это мама виновата, что это наверняка последствие измены или что-то в этом духе. То он решал, что это была месть ее любовника, то неудачная попытка оргии, то еще что-то. Он уверял меня, что любой мужчина опасен, но единственным мужчиной, которого я на самом деле боялась, был лишь он сам.       — Так вы больше не виделись?       — Нет, Ричи приходил ко мне в рабочее время отца. Сидел на пожарной лестнице, что шла близко к моему окну. Там мы и проводили все время. Я рассказывала ему про то, как проходят мои дни. Кстати, именно тогда-то я и занялась музыкой. От самоизоляции можно было крышей поехать, сам понимаешь, а Ричи не мог сидеть со мной сутками напролет, так что я нашла в этом свое развлечение, с нуля выучилась. Хоть что-то хорошее произошло во всей этой ситуации, да?       Каспбрак лишь пожимает плечами, будучи неуверенным в том, что вопрос не имел подтекста. Да и что он вообще требовал хоть какого-то от него ответа.       — А потом он сам попытался меня изнасиловать. Он решил, что никто не имел права прикоснуться ко мне, кроме него. И в первый раз меня спасло то, что к нам в гости заявился его коллега. Я думала, что он придет в себя и поймет, что это уже пиздец какой-то, уж прости за французский, — Эдди лишь отмахивается, всем своим видом показывает, что давно бы пора перестать так тщательно следить за своим лексиконом. В конце концов, он имел дело с Ричи, а Тозиер не отличался хорошими манерами. — Поэтому я не сказала Ричи о произошедшем. Ты сам знаешь, он бы на месте не усидел, точно что-нибудь бы вытворил. А я не хотела, чтобы он как-то пострадал, папа бы нашел на него управу. Боже, блять, мы же были просто подростками, что бы он вообще смог сделать?       На глаза Беверли наворачиваются слезы. Она действительно сильно сожалела о том, что не сказала тогда об этом Тозиеру. Возможно, все вышло бы иначе. Возможно бы, ее отец остался жив, не произошло бы то, чему она позволила произойти, не вынудило бы это все Ричи остаться с чужой кровью на руках. Именно Марш завела его в ситуацию, из которой у него просто не было иного выхода, нежели «убей или будь убитым».       — Но потом это случилось. А потом еще раз. И еще. Я была так напугана и сломлена, что с трудом понимала, что должна была делать. Это сейчас я понимаю, что должна была бежать, я могла бы сбежать. Мне всего-то и нужно было, что попросить Ричи о помощи. Но я не могла. Словно… словно была парализована и одновременно с тем же посажена на цепь. Никогда в своей жизни я не чувствовала себя настолько грязной и опустошенной одновременно. Думаю, если бы все так и продолжилось, я бы просто убила себя.       Одна сигарета сменяется второй. Руки Марш подрагивают от нахлынувших воспоминаний и старых чувств, иногда она шмыгала носом, но так и не проронила ни одной слезы.       — Но все-таки у меня хватило ума рассказать обо всем Ричи. Мы решили, что он заберет меня, когда отец будет на работе. Я должна была найти мамины ключи от квартиры, чтобы оставить дверь открытой, чтобы он зашел через дверь и помог мне с вещами. Никогда я столько ошибок разом не делала, ведь он предлагал убежать в ту же ночь с рюкзаком и через окно. Но нет, блин, я хотела забрать некоторые свои вещи, и в итоге все пришло к тому, к чему пришло. Отец вернулся в обед, потому что забыл инструменты, и он заметил меня, собирающую вещи. Не знаю, почему, но первое его предположение было именно о том, что я собираюсь сбежать «с тем самым оборванцем». Иронично даже как-то. Собственно, этот оборванец зашел в квартиру, как мы договаривались, а потом началась драка, потому что он увидел, как папа пытался снова «наказать меня», — она показала в воздухе кавычки, скривив бледные губы в отвращении. — А потом… потом мы его убили. Не специально, не подумай. Он почти придушил Ричи, когда я напала на него с ножом. Это просто было первым, что попалось мне под руку. Я просто пыталась защитить его и себя, понимаешь? Я не хотела этого, Эдди.       Она протянула свободную руку и накрыла чужую, слабо сжимая. Словно пытаясь тем самым убедить Эдди. Или проверить, не станет ли он от нее шарахаться после такой истории. В конце концов, это ведь было его желанием, услышать ее.       — Как бы сильно я его не ненавидела, я не хотела его смерти. В конце концов, это уже был не он, крышу ему к тому моменту окончательно снесло, как ты понимаешь.       — Как же Ричи избежал тюрьмы? — сипло уточняет Эдди. Силы и голос, кажется, разом покинули его от такого поворота событий.       Было сложно поверить, что все это на самом деле с кем-то произошло, что кто-то — более того, этих «кого-то» Эдди знал лично, — был вынужден переживать подобные ужасы в своей жизни. В голове не укладывалось не только то, что кто-то столкнулся с подобным, но и то, что существовали те, кто этот опыт приносил в чужие жизни.       И только сейчас в его сознании всплыл тот факт, что их, в отличие от него, было некому защитить. Именно от этого мира так отчаянно отгораживала сына Соня, именно из-за таких вещей она не хотела, чтобы он вырвался из ее золотой клетки, в которой ему ничего не грозило. Ведь там, на свободе, было слишком много опасности и хищников, о которых Эдди ничего не знал и которым бы, конечно, не смог противостоять в силу среды, в которой вырос.       — Родители нашего друга Майка работали в органах, отец полицейский, а мама юрист. К ним мы и обратились. Мне даже доказывать не пришлось, что отец меня насиловал — следы побоев на лицо, а после похода к гинекологу мне пришлось делать аборт. Они оплатили все это, помогли нам в этой невероятно трудной ситуации, даже не знаю, справились бы мы, не будь их. А потом мы еще долго работали, чтобы отдать всю эту сумму, но они не приняли. И вот сейчас снова Ричи обратился к ним за помощью, поэтому я уверена, что все будет в порядке.       — Беверли, — Эдди пришлось прочистить горло, чтобы говорить чуть громче. От шока он буквально сипел. Да и слова еле подбирал. Он просто не знал как должен был реагировать и что правильнее было сказать. — Мне жаль, что так вышло. Прости, что вынудил рассказать об этом, но я… правда благодарен тебе за то, что ты сделала это.       — Надеюсь, оно того стоило, — усмехается она, лишь пожимая плечами.       На том разговор о прошлом Беверли и Ричи заканчивается. Марш рассказала все, что могла, Эдди же не хотел больше тревожить старые шрамы лишними вопросами. Достаточно было того, что он уже узнал от нее. И, как бы эгоистично это не выглядело, Каспбрак почему-то почувствовал себя совсем немного, но все же легче, когда занавеса тайна была снята с этого клочка прошлого Тозиера. Да и на Беверли он посмотрел с совсем иной стороны.       Правда, спустя каких-то двадцать минут их разговор прерывает звонок от Сони, взволнованно требующей сына срочно вернуться домой. Что конкретно произошло она не могла объяснить, — или не хотела, — снова и снова лишь прося вернуться как можно скорее, из-за чего Эдди и пришлось попрощаться с Марш.       Парк от его дома находился буквально в пятнадцати минутах ходьбы, и за это время Эдди успел почувствовать себя и окрыленным, ведь теперь он был на шаг ближе к Ричи, и расстроенным, поскольку рассказ Беверли был очень мрачным, трагичным, каким стало и прошлое людей, переживших все это. Так что думал он о чем угодно, но только не о предстоящем разговоре с матерью. А ведь стоило бы.       Родители встретили его в гостиной на первом этаже. Отец напряженно смотрел в окно, наблюдая за работой механика, меняющего систему полива во дворе, и пил виски. Соня же сидела рядом с ним, сжимая в руках конверт. Она была первой, кто среагировал на приход сына, тут же метнувшись взглядом к нему, стоило Эдди только шагнуть в просторную комнату.       — Эддичка, дорогой, садись, — дрожащим голосом попросила она, кивая в сторону дивана напротив того. На котором сидели они с отцом.       — Что случилось?       Каспбрак младший садится на указанное место, как-то в мгновение весь подбираясь от нагнетающей атмосферы и явно не лучшего расположения духа родителей. Даже отец, который обычно относился лояльно к ребенку, в этот момент напряг Эдди. Обычно агрессором в «семейных собраниях» выступала его мать, сейчас же она казалась нервной, испуганной, напряженной.       — Это мы тебя хотим спросить, — твердо ответил ему мужчина, переводя взгляд на Эдди. — Что с тобой случилось, сын? Как ты стал таким?       Эдди по большому счету ни черта не понимал. Почему его родители были в таком настроении, словно он что-то натворил, о чем и сам не знал, а отец говорил таким обвинительно-рассерженным тоном с ним, чего не было, кажется, никогда.       В его голове почему-то начали всплывать самые жуткие предположения. Например, Соня могла проболтаться отцу о том роковом походе на вечеринку и о бурном возвращении домой с помощью Денбро. Или, может, он где-то спалился, и они узнали и о других вылазках из дома посреди ночи? Или узнали у семейства Стерлинг о том, что не был он у Нори с ночевкой ни разу за последние пару недель, и в поход они ходили совсем не так невинно и по-детски, как это показывают в детских фильмах, по которым родители только и имели представление как выглядят эти самые походы.       И судя по поджатым губам матери, ее лихорадочно мечущемуся взгляду от мужа к ребенку, не так уж далеко он был от истины.       — Так… о чем речь? — все же подает он голос, когда пауза затягивается.       Мужчина молча вырывает из рук жены конверт, который Эдди заметил в ее руках еще на входе в комнату, и кидает на кофейный столик. Измятые нервными судорогами пальцев бумажки разлетелись по матовой поверхности стекла. Это были фотографии. Со знакомым качеством съемки и знакомым корявым почерком на поломанными линиями сгибов конверта.       — Это…       — Очень интересные подробности о твоей личной жизни, молодой человек.       Каспбрак даже не берет фотографии в руки. Он видит со своего места уже знакомые ему фотографии. В его комнате лежали точно такие же, погребенные под книгами в дальнем углу полки шкафа. Пара из них были новыми — знакомые свет фар, забор, через который Эдди должен был перелезть, и их последний поцелуй, оставшийся на губах необъяснимой ему самому горечью. Словно было в нем нечто зловещее и роковое, так и не позволившее заснуть той ночью.       — Пап, я…       Соня, которая действовала по принципу «в каждой бочке затычка» на удивление молчала. Эдди даже решил, что от подобных новостей она и вовсе дар речи потеряла.       «Что ж, мам, не только мне сегодня узнавать неприятные секреты других людей пришлось», — думая он, пытаясь не воспринимать тот факт, в какую чертову задницу он только что вляпался. Эдди даже представить не мог во что выльется этот разговор и, четно говоря, не очень-то хотел.       Как эти фотографии вообще оказались в руках его родителей? По той теории, что была у него с помощью идей Ричи и Стэна с Биллом, этот кто-то просто хотел содрать с него денег. Ему было бы не выгодно рассказывать об этом родителям Эдди, ведь так пропадает стимул ему найти деньги и заплатить шантажисту. И вряд ли он не знал, что Эдди не было дома, ведь он всегда рассчитывал время доставки письма так, чтобы его получил нужный получатель. Каспбрак просто не верил, что это как-то неловкое совпадение, глупая ошибка со стороны преступника.       Или, может, этот человек вовсе не денег от него добивался? Может, кто-то специально это делал, желая за что-то отомстить Каспбраку? Да ведь у него и врагов никогда не было. В школе он общался только со своими друзьями и некоторым одноклассниками, а политика в заведении была такова, что даже при личной неприязни к кому-то, никто не устраивал из этого цирк на виражах. Да и из-за того, что тебе не нравится чем-то человек из-за собственных претензий, тараканов, никто бы не стал ему ломать жизнь!       «Боже, да какого же…»       — Ты понимаешь, что это значит?       Эдди вздрагивает, когда грозный, низкий, почти рычащий голос отца вновь раздается в тишине комнаты, вырывая сына из размышлений. Но он не знал, что должен был ответить. Нет, он не понимал, что это должно значить. Только знал лишь, что так просто это ему с рук не спустят. Не в этот раз и не в этой жизни.       — Ты опозорил нашу семью одним нахождением рядом с этими людьми, в этих местах, Эдвард, — Эдди едва не кривится от звучания полного имени. Как же он это ненавидел. — Но этого тебе не хватило, и ты пошел до конца. Ты опустился на самое дно, мы с твоей матерью даже подумать не могли, что нам придется столкнуться с подобным в своей жизни!       Он повышает голос так, что Каспбрак неосознанно сжимается, пытаясь быть еще меньше, чем был по факту. Словно это как-то могло бы помочь избежать гнева отца.       — Дорогой, — наконец, подает голос Соня. — Ты хоть понимаешь, что это… не нормально?       — Не нормально что? — вырвалось у Эдди так едко и неожиданно, что он обомлел от такого своего ответа наравне с родителями.       Кажется, от общения с Тозиером он все больше перестал понимать, что иногда необходимо держать язык за зубами. И эта ситуация была именно таковой. Когда он мог избежать максимально плохих последствий, но стал дополнительным провокатором.       — Вся твоя жизнь стала ненормальной, ты сам стал ненормален! — он делает большой глоток, выпивая алкоголь из своего бокала и с громким звоном ставит его на столик. — Бросил прекрасную девушку, околачиваешься в каких-то помойках, общаешься с прогнившим сбродом, который в ближайшие пару лет загнется от передоза в подворотне, связался с каким-то бандитом и… и позволил ему себя соблазнить?!       От концентрации омерзения собственного отца к нему, от того, какими словами он все это высказал и как видел то, что стало для Эдди новым миром… все это словно одним сильном ударом отдалось ему в животе. Словно он бил его не словесно, а физически. Эдди даже чувствовал как от боли сдавливает легкие, он едва мог вдохнуть воздуха, нос защипало, а на глаза навернулись непрошеные слезы. Как бы он не хотел выглядеть в этот момент сильным, все это задело его за живое.       — Ты хоть представляешь, как мы будем выглядеть в чужих глазах, если об этом хоть кто-то узнает? — продолжал напирать он. — Твои мерзкие похождения всплывут, и наша семья из-за одной твоей идиотской прихоти будет опозорена навсегда!       Горячие слезы в один момент скатываются по щекам, и Каспбрак едва заставляет себя протолкнуть немного кислорода в легкие. Нет, нет, нет, он больше не может это слушать. Ему было так плохо, так больно от этих слов. Он и сам успел почувствовать себя мерзким, а каждое новое слово мужчины оставалось словно новым ножом в спину.       Нет, Эдди не питал радужных надежд и прекрасно знал, что его родители никогда бы не позволили ему встречаться с парнем, не приняли бы его и не поняли бы этого выбора. Но если бы он и сказал об этом, то тогда, когда его жизнь перестанет зависеть от них. И в данный момент обстоятельства не были такими.       Новые хлесткие, жестокие слова продолжают сыпаться со стороны отца, пока Эдди не выдерживает. Он срывается с места и бежит, едва видя пол перед собой из-за застеливших глаза слез. Казалось, он вот-вот умрет, его сердце просто остановится от такого количества боли и унижения, которые он испытывал в эту минуту.       — Куда ты побежал! Немедленно вернись! Не смей сбегать, когда я с тобой разговариваю! — кричал в след отец, из-за чего Эдди оступается на лестнице, падая.       Он сбивает коленку, ударяется носом и скулой, но совсем не замечает этого. Спешно поднимаясь, всхлипывая, хныча в истерике, чтобы добежать до своей комнаты и захлопнуть за собой дверь.       Эдди не может сдержать слез и не видит в этом никакого смысла. Все эти отвратительные слова крутились в его голове с такой скоростью, что его начинало мутить. Он кашлял, задыхаясь, хныкал и смазывал слезы с щек, пытаясь взять себя в руки. Безуспешно. Эмоциональное напряжение, и без того преследовавшее его долгое время, наконец, нашло выход и теперь собиралось отыграться по-полной.       Скулу и переносицу жгло, но Каспбрак не обращал на это никакого внимания. В груди болело намного сильнее. Словно его туда очень сильно ударили или будто бы что-то выжигало ему грудную клетку. Хотелось вырвать собственное сердце, чтобы не испытывать всех этих чувств.       Он падает возле кровати на пол, утыкаясь лицом в покрытую пледом постель, пытаясь заглушить собственные рыдания в надежде, что отец не пойдет за ним и не добьет и без того ужасное состояние. Кажется, еще хоть одно слово и Эдди бы задумался о более страшных вещах.       Тем не менее, это его сломало. Отношение родителей, их оценка его жизни, их непринятие того, что Эдди отличался от всего того общество, в котором они выросли и в котором рос сам Эдди. Внутренний, еще хрупкий и не сформировавшийся мир был изничтожен в пух и прах, а почва, на которой он и так стоял едва-едва, была вырвана из-под ног одним рывком. Его сломало, потому что он не видел никакого выхода, никакого пути назад или хотя бы возможности смягчить удар.       Это было концом. Он точно это знал, потому что его отец был человеком радикальных нравов и не остановился бы на нотациях, свято веря в то, что это как-то изменит сына. И как же он на самом деле был прав.       Спустя минут сорок, когда от истерики остались лишь рваные всхлипы, плед под ним промок от слез, а кожу лица стягивало тонкой коркой соленой влаги, в его комнату постучалась мать. Он узнал ее по мягкому стуку и шагам, когда она подходила к двери.       Эдди ничего не отвечает, надеясь, что она решит оставить его в покое, но, к сожалению, все не могло закончится так просто.       Женщина тихо открывает дверь, замирая на минуту на пороге. Вид измученного терзаниями, убитого горем ребенка ранил ее сердце, но внутренне она понимала, что должна была быть сильной, не поддаваться сентиментальностям. Она слишком любила своего мальчика, чтобы позволить ему разрушить собственную жизнь по глупости.       — Малыш, — зовет она, проходя внутрь. Женщина садится на кровать рядом, кладя ладонь на взъерошенный затылок. — Ты в порядке?       Эдди поднимает заплаканные, покрасневшие, опухшие глаза на мать, не утруждая себя ответом. Конечно, он не в порядке! Он ненавидел все происходящее, он был разочарован и растоптан собственной семьей, а его ценности сожгли, как паршивую рукопись третьесортного писаки на костре. Он был не в порядке. Он был убит горем.       — Понимаю, отец был слишком резок, он просто… слишком остро воспринял эту новость. Понимаешь, он так заботится о нас, об имидже нашей семьи, что… немного позабыл о том, что мог ранить твои чувства. Даже несмотря на то, что сначала его чувства ранил ты. Понимаешь меня?       Она пододвигается еще чуть ближе, приобнимая сына. Соня убирает мягкие пряди волос за ухо подростка, касается подушечками пальцев покрасневших щек и тяжело вздыхает.       — Он успокоится, не переживай. Он поймет, что все мы иногда совершаем неправильные поступки и даже родители не способны уберечь нас от них. Как бы я сама не хотела этого признавать.       — А если это не было ошибкой, мам?       — Не говори ерунды, малыш, это все подростковые глупости. Тебе лишь семнадцать, и ты думаешь, что в этом всем заключается весь мир, но это не так. Все это — лишь мимолетное увлечение, которое может по глупости перерасти в довольно большую ошибку, совершенную по молодости. Именно поэтому он так злился, он не хотел бы, чтобы ты сожалел об этом. Ты слишком увлекся, понимаешь? Я простила тебя за тот инцидент, но и представить не могла, что все так далеко зашло…       Ее голос был спокойнее обычного. И это было слишком странно для Сони. Она вела себя слишком сдержанно и слишком понимающе рассуждала. Скорее всего, его родители уже приняли решение что делать со всей той ситуацией, а Соня выплеснула свои эмоции ранее. И это-то пугало Эдди так сильно. Словно это была не его мама, а какой-то робот, диктующий шаблонный текст, введенный создателем в базовых настройках.       — Но, мам, я не…       — Тише, Эдди. Послушай, пожалуйста, — перебила она его. — Прислушайся к моим словам хотя бы сейчас, хорошо? Нам с отцом далось это решение нелегко, правда. Я не хотела этого, но это и правда лучший вариант для тебя. Мы решили оградить тебя от всего этого дурного влияния, поэтому через два дня мы отправим тебя на лето в санаторий. Ты должен собрать вещи. Без лишних препирательств, чтобы снова не разозлить отца, ты знаешь, он импульсивен и горд, может принять менее благоприятное решение, а потом не станет его менять, чтобы не упасть в твоих глазах. Поэтому, пожалуйста, послушай меня и сделай так, как я сказала, хорошо?       Эдди не мог в это поверить. Они отправят его черт знает куда, чтобы он не виделся с Ричи и своими друзьями? Ссылают в прямом смысле слова. Именно тогда, когда он так нужен Ричи! Именно тогда, когда он должен быть в городе и, в случае чего, быть готовым что-то делать, если в никому не озвученном плане Тозиера что-то пойдет не так. Да, черт возьми, он просто должен был быть в этом городе, потому что это последнее лето с его друзьями! Он даже со Стэном еще помириться не успел.       Но Соня его совсем не слушает, когда он пытается что-то сказать. Накрывает пальцами рот, призывая замолчать, перебивает и начинает хмурится, явно сдавая позиции в своем спокойствии. Все-таки с Эдди так уж спокойно поговорить было сложно, он был не менее эмоционален, как и его родители.       — У тебя есть время успокоиться и прийти в себя, дорогой. Завтра мы проведем день дома, чтобы спокойно поговорить и провести вместе время перед долгой разлукой, а это… — она забрала его телефон и стоящий на столе ноутбук. — Я забираю с собой. Тебе нужно отдохнуть.       И на этом все обрывается.       Его история.       Его жизнь.       Его мысли.