Coldrain — gone
Клянусь, я отдал вам все, Каждую мельчайшую частичку себя, Но все, что вы сделали в ответ — это отвернулись.
— Как часто ты думаешь о нем? Каспбрак переводит взгляд с молодой девушки за окном на мужчину лет сорока в кресле напротив. Ни эмоций, ни мыслей, ни реакции. Там, за панорамным окном кабинета психолога, зеленая поляна с кустами красных роз и белых лилий, с дорожками и деревянными скамейками. Там синее небо над головой и легкий ветерок, путающийся в листве крон деревьев и волосах. А еще подростки и молодые люди, парочка взрослых людей и несколько служащих. Эдди насчитал трех медсестер, двух садовников и одного уборщика, пока мистер Пакс наливал ему воды в стакан, заполнял документы и искал в своем ежедневнике раздел с записями об Эдди. — Вашими усилиями я вообще почти не думаю, — беззлобно отзывается Каспбрак, наблюдая за тем, как колпачок ручки дергается из стороны в сторону, словно маленький маяк в море, пока врач делает запись. — Недавно у тебя был нервный срыв, — напоминает тот в ответ. — Что случилось? — Я устал. Я хочу домой. — Но твои родители привезли тебя сюда именно для того, чтобы ты отдохнул. Что именно тебя здесь выматывает? — Вы. И так каждый раз, когда он заходит в этот кабинет. Эдди иногда даже было жаль этого мужчину, он наверняка встречается с такими людьми ежедневно по десять раз, и каждый из них его люто ненавидит. Хотя это была всего лишь его работа. Но Каспбраку — как и всем остальным — было, по большому счету, глубоко на это наплевать. Потому что все, что он делал, так это калечил каждого из них, вбивал в головы заученные фразы и обещал, что «завтра будет лучше». Но лучше не становилось. Ни завтра, ни через неделю, ни через месяц. Родители Эдди не приезжали к нему повидаться ни разу. Сначала он думал, что отец продолжает злиться. Потом решил, что это из принципа. А потом понял. Они просто ждут, когда его исправят. Когда им вернут снова правильного сыночка, хорошего мальчика с вновь подкрученными гайками и без всех тех «глупостей» в голове. Они ждут, когда специалисты исправят то, в чем они сами так сильно облажались, что не смогли с этим смириться. А Эдди же без всех этих глупостей, как оказалось, откровенно ломало. Вот так вот они за пару недель смешались с его кровью, что из-за изоляции от них он был словно наркоман в острой ломке. Из-за перекрытого доступа к кислороду он попросту задыхался. Хотя, в самом начале, еще когда он только приехал в этот злосчастный санаторий, Эдди надеялся на лучшее. К примеру, на то, что у него будет возможность связаться со своими друзьями или хотя бы написать им несчастное письмо. Надеялся, что это какое-нибудь оздоровительное учреждение в стиле тех, где он был раньше, но его родители переплюнули просто все. И заодно перечеркнули те отношения, которые между ними были, этим поступком. Само по себе место, где его закрыли, не было плохим. Оно на самом деле мало чем отличалось от всех тех санаториев, куда съезжаются люди разных возрастов, чтобы попросту отдохнуть, оздоровиться благодаря разного рода процедурам и, возможно, завести новых знакомств ввиду разного рода небольших мероприятий, прогулок в саду и игр в настольные игры. Только вот помимо всего прочего в список услуг, оплаченных его семьей, входил и сеансы у психолога, который должен был исправить Эдди, наставить, так сказать, на путь гетеросексуальный. Проблема была лишь в том, что Каспбрак никак не хотел на этот самый путь вставать. Эдди было тошно. От того, что его собственные родители могли так с ним поступить, от того, что ему пытались вбить в голову, что он неправильный, что он испорченный, и только полное отвращение к однополым связям очистит его от тотального одиночества, что поглотило его в этом месте. У него не было никакого желания с кем-либо общаться. Казалось, каждый, к кому он подойдет, отшатнется, словно от прокаженного, будто бы у него на лбу написано «я влюблен в парня». Отец считал его больным, мерзким, грязным, отвратительным и, в общем-то, недостойным своей фамилии. Мать, скорее всего, свято верила, что это лишь дурное влияние и после санатория ее милый, правильный Эдди вернется домой, объявляя о скорой помолвке с Нори или, может, еще с кем. А потом еще и начнет грезить о большой семье и своем будущем, в котором он по общим несомненно весомым решениям должен стать преемником отца в бизнесе. В общем, все вернется на круги своя и о чем тут еще можно говорить вообще. Одна лишь проблема. Эдди не был болен. Загадка века, как при таком воспитании у Эдди вообще сохранился здравый рассудок, не говоря уже о сексуальном воспитании, которое заканчивалось на «секс после свадьбы, невеста должна быть из хорошей семьи, детей аист приносит». Может, дело в том, что родители попросту и предположить не могли, что нечто подобное их коснется, а их сын достаточно «адекватен», чтобы считать любое отклонение от нормы — как называл это мистер Пакс — мерзким по умолчанию. Стоило ли им сообщить для проформы, что мерзким это не было, а целоваться с Ричи он мог бы бесконечно, если бы мог…? Удивительно, в какой геометрической прогрессии рос в нем гнев. Каспбрак даже представить не мог, что когда-нибудь будет испытывать нечто подобное по отношению к кому-либо. Тем более, по отношению к своим собственным родителям. Людям, которые вырастили его. Но осознание того, что им нужен был не любимый ребенок, а гордость семьи, пример для подражания и по шаблону вырезанный идеальный сын, перечеркивало все, что было когда-либо между ними. И это было сложнее всего. Несмотря ни на что, Эдди любил своих родителей. Но теперь он их ненавидел за то, что они любили не его, а лишь то, что им в нем нравилось. А то, что не нравилось, любыми способами выскабливали, оставляя если не пустоту на том месте, то искусственный заменитель. Первые несколько недель Эдди плакал почти каждую ночь, свалившись, кажется, на самое дно отчаяния. Он не мог принять этого. Не хотел принимать. «Отец просто погорячился», — вот, что он повторял себе из раза в раз, пока его не начало тошнить от этой мысли. Это то, что сказала ему Соня. И это тоже было тем, что она хотела, чтобы он думал. Но это не было правдой. Потом он долгое время не мог в принципе понять что чувствует. Может, виной тому были препараты, которые ему выписали из-за нестабильного состояния на фоне стресса. Эдди в буквальном смысле чувствовал себя овощем и был им, проводя в постели день за днем. Не было желания ни есть, ни выходить в сад подышать свежим воздухом, ни даже просыпаться. Хотелось оставаться в той части реальности, в которой он не помнил, где находится и при каких обстоятельствах. Сон у него, к слову, тоже был ужасно тяжелый. Либо его мучила бессонница, вынуждая начать принимать снотворное, либо он подрывался несколько раз за ночь из-за череды кошмаров. А последние, к слову начали сниться ему с завидной регулярностью. Ему снилось убийство: то снова и снова он убивал того мужчину и не всегда одним и тем же образом, периодически он вообще заново поднимался; то на его месте были Ричи, Беверли, Билл, Стэн или даже собственный отец, каждого из которого Каспбрак непременно убивал и просыпался в слезах от ужаса произошедшего, настолько все казалось реальным; то убивали Ричи, а Эдди наблюдал за этим со стороны, не в силах сдвинуться с места или даже произнести хоть звук; а иногда он сам оказывался тем, кого убивают. Как-то раз ему снилось то, что на месте того мужчины был его отец, и он пытался вывернуть руки Тозиеру. И снова у Эдди был выбор: либо убить отца, либо позволить ему причинить боль Ричи, а может даже убить его. Стоило ли описывать то, какие панические атаки вслед за этим его посещали. Редкие спокойные сны были не такими уж и безмятежными: Эдди чувствовал себя в них ужасно тревожно. Чаще всего там он разговаривал со Стэнли, которого в его жизни сейчас явно не хватало. Он был именно тем человеком, которому можно было все рассказать, и который в ответ помог бы распутать клубок мыслей. Он никогда не требовал ничего взамен, вот только… Эдди все испортил. Когда Урис пытался о нем позаботиться, он отверг его чувства и теперь испытывал вину перед ним даже во сне. При чем там, в подсознании, чаще всего он молчал: попросту не мог говорить, либо не слышал своих слов, но Стэн всегда отвечал ему, или же пытался высказать о своих сожалениях, но всегда что-то мешало, снова и снова попадая по чувству вины Каспбрака. Видимо, в своем невольном заточении у Эдди все-таки был один большой плюс. Он мог, наконец, все спокойно проанализировать и никуда не бежать. Чаще всего он, конечно, падал в состояние раздрая и «все потеряно», но благодаря какой-то паршивой имитации дня сурка, Каспбрак возвращался к одной и той же мысли по миллиону раз и каждый раз по-новому на нее смотрел. Он думал об отношениях Билла и Стэна, которые они успешно скрывали черт знает сколько лет от него, и о своем поведении, которое и сподвигло его друзей к подобному решению. Вспомнил о каких-то неосторожных высказываниях, которые могли задеть, или, может, факт его отношений с Нори мог как-то повлиять. Эдди вообще, кажется, перелопатил всю свою память в поисках ответов, в результате чего вообще пришел к тому, что все его поведение абсолютно неоднозначное и он бы тоже не стал рисковать. Хотя, что самое странное, сейчас он вообще не помнил, как от мысли «целоваться с парнем странно» он пришел к тому, что влюбленность в Ричи казалось самым важным чувством. И он настолько его принял, что даже был готов его переболеть — а, может, именно этот момент и сподвиг его принять свои чувства? — после ситуации в квартире Тозиера. И из-за отсутствия этого кусочка, этой стадии некого принятия собственных чувств, это выглядело так, словно что-то в нем просто резко переключилось. К слову, Эдди испытывал разный спектр чувств по отношению к Тозиеру. Просто огромный. Но он никогда не был ему противен, его прикосновения не вызывали чувства отторжения и неправильности. И разве этот факт не говорил уже сам за себя? Он просто не понимал как вообще можно было считать мерзким… чувство? Ведь люди не осуждают друг друга за то, что кто-то испытывает радость, встречая старого друга? Или возвращаясь домой. Ведь чувство влюбленности и было похоже на это чувство, когда после долгой поездки возвращаешься домой. Потому что тебе также тепло, комфортно рядом с кем-то. — Это как игры в шахматы, — попытался как-то раз провести параллель доктор Пакс. — Ты играешь за одну команду против другой. Только вместо того, чтобы повергнуть противоположный пол, являющийся командой-противником, ты создаешь с ним ячейку общества. — Тогда… получается, что я играю за обе команды? Да, пример врача был просто отстойным. Это не то, что не впечатлило подростка, скорее, даже рассмешило. Оба знали, что мужчина крупно облажался с примером, из которого даже ребенок бы вышел победителем. А Эдди еще и шахматы терпеть не мог. В какой-то момент до Эдди дошло, что чем больше он сопротивляется, тем хуже ему будет, тем дольше он здесь задержится. Наверняка результаты его бесед с врачом передавались родителям, как и общее поведение, которое первые полтора месяца оставляло желать лучшего. Так что пришлось начать придерживаться новой тактики. Взять себя в руки было не просто. Но понимание того, что только так он выберется отсюда, вернется в Сент-Пол и восстановит свою жизнь с нуля обратно, мотивировало. Он хотел помириться со Стэном, хотел выпить кофе с Биллом и погулять в парке с Беверли. Хотел увидеть Ричи. Эдди просто хотел вернуться домой. Да, отношения с родителями больше никогда не вернутся на круги своя, но если постараться, то еще год можно было как-то перетерпеть, а там поступление и расстояние, которое освободит их от обязательства терпеть друг друга. Потому что произошедшее навсегда оставит в их семье разлад. По крайней мере, Эдди не простит отца никогда, как и тот сына. Так он и начал выходить из своей комнаты. Начал общаться с другими людьми (старался даже преимущественно с девушками), ходил на приемы и повторял за мистером Паксом буквально все, что тот нес, какой бы чепухой это не было. Никогда он не думал, что притворяться на самом деле так трудно. Притворяться круглыми сутками — еще тяжелее. Единственной передышкой были сны, которые, однако же, точно также не давали никакого спокойствия. Эта гонка в попытках выбраться из заточения выжимала из него все силы, но он знал ради чего это делал. И вот, первые результаты дали о себе знать уже через две недели. К нему впервые приехала повидаться Соня. Выглядела она безумно обеспокоенной, а при виде похудевшего, осунувшегося сына и вовсе чуть не потеряла сознание. Она с час расспрашивала его о самочувствии, о том, как он проводит свое время в санатории — Эдди, конечно, умолчал о первых неделях при ответе, — и не нужно ли ему что-то. Потом рассказывала о том, как дела дома, но ни словом не обмолвилась о его друзьях или об отце, откровенно избегая этих тем, словно они могли спровоцировать какую-то неадекватную реакцию. Отец так и не приезжал его проведать. Он презирал Эдди, считал омерзительным, позором семьи. И Каспбрак знал: если он не вернется домой «чистым», отец вычеркнет его из этой семьи. Отошлет куда-нибудь, лишь бы не видеть и вообще забыть о том, что потратил на это уродство семнадцать лет своей жизни. И в этом Эдди был как никогда прав. Потому что после санатория он был зачислен в частную школу, о чем узнал только тогда, когда заказанный семьей автомобиль довозит его не до дома, а выезжает на шоссе по направлению в другой штат. «Нет, нет, нет…» «Вы не можете так поступить, черт, нет!» Могли. Еще как могли. И Каспбрак до последнего не верил в то, что его семья действительно могла так с ним поступить. Он же так старался! Он буквально сделал все, чтобы «образумиться», так в чем была проблема? Почему его отослали в эту чертову школу? — Твой папа боится, что ты… не до конца пришел в себя, — слышится тихий, чуть потрескивающий из-за перебоев связи голос матери в трубке стационарного телефона. — И что возвращение в город не пойдет тебе на пользу, поэтому лучше будет, если ты доучишься последний год в частной школе. Мы заберем тебя на каникулы зимой, малыш, не переживай. Уверена, к тому моменту он перестанет бояться, что ты все еще подвержен дурному влиянию своих… старых знакомых. — Я просто хочу домой, мам, — Эдди едва сдерживает слезы, чувствуя себя так паршиво, словно его предал кто-то очень значимый, кто-то, ради кого он отдал все. Может, именно из-за осознания того, что все его усилия были напрасны и вереница кошмаров для него еще не закончилась. — Почему вы так поступаете со мной?.. Голос срывается на дрожь и проседает до сиплости. Грудную клетку сдавливало болезненными спазмами, вызываю нехватку кислорода и затрудняя дыхание. Эдди всхлипывает, пытается вдохнуть воздуха, но в итоге только закашливается. — Эдди, пожалуйста, я тоже очень переживаю из-за всей этой ситуации, но… Эдди? Малыш, ты в порядке? — встревоженно повышает голос Соня, когда задушенный кашель переходит в истошные попытки втянуть воздух в легкие. — Боже мой, там есть врач?! К счастью, внимание к себе он привлек сразу же, как ослабшие ноги подкосились, и он упал на пол. Эдди даже представить не мог, что отреагирует так болезненно на слова матери, но даже этот приступ не заставил родителей передумать. Точнее, отца, поскольку, была бы воля матери, она примчалась бы за ним еще в санатории. — Паническая атака вызвала приступ психосоматической астмы. Судя по твоей карте, с ней ты уже знаком, и не нужно объяснять, как она работает, — с легкой, почти успокаивающей улыбкой говорит врач. На этот раз перед ним женщина пятидесяти лет, выглядящая удивительно свежо при своем возрасте. Она кажется Каспбраку более человечной в отношении и даже интонации голоса, нежели мистер Пакс. Может, потому что работала в основном с детьми и имела представление что такое психика подростка, или у нее тоже были дети. Так или иначе, со своей работой она справлялась явно лучше, так как могла расположить пациента к себе. — Я выпишу тебе препарат, он, по сути, пустышка, так что не навредит даже при частом использовании, если приступы будут повторяться. Но лучше не частить, конечно. Носи ингалятор пока с собой, хорошо? — она копается в своем шкафу в поисках чего-то, пока не достает коробку с леденцами и не протягивает один Каспбраку. — Держи. За то, что остался с нами и дождался помощи. — Эдди на это лишь вяло улыбается, но сладкое все-таки принимает. — Не расскажешь, что же все-таки вызвало такое волнение? — Я просто… расстроился, что еще долго не увижу маму. — Давно вы не виделись? — Кажется… больше двух месяцев. — Она всегда сможет приехать навестить тебя. — …Не сможет. Подросток снова оказался в пучине отчаяния. Снова чувство безысходности, что буквально сжирало изнутри его каждую секунду, осознание безвыходности положения и концентрированная горечь потянули его на самое дно. Он не знал, что ему делать. Оценки начали падать из-за невозможности концентрироваться, учителя не понимали, что с ним происходит, — ведь зачислен он был с идеальными рекомендациями, — а классный руководитель пророчил ему такими темпами неаккредитацию и отчисление из старшей школы, а там уже либо захудалый колледж, либо работа в KFC. И все бы ничего, только это последнее, о чем Каспбрак мог думать. В какой-то момент он очень отчетливо понял, что поступление в престижный вуз, жизнь американской мечтой и бизнес отца никогда не сделают его счастливым хоть на сотую часть того, каким делали его друзья. И без них все это было абсолютно бессмысленно. — Я только что выиграл тридцать долларов у малышни, только куда их девать, понятия не имею, — делится с ним сосед по комнате, кидая купюры на прикроватную тумбочку. — Хоть бы магазин какой сделали, какой смысл в богатых родителях, если деньги тратить некуда. Эдди слушал эти размышления в полной апатии, не будучи уверенным, что разговаривали вообще с ним. Сосед у него был довольно забавный малый, будь Каспбрак здесь при других обстоятельствах, они бы наверняка сдружились, но сейчас у него не было совсем никакого желания заводить новых знакомств. На это элементарно не было сил и желания. — Тебя впервые сюда запихнули? — интересуется он спустя две недели попыток разговорить своего нового знакомого, ответы которого были либо односложными, либо никакими вообще. Эрик — так его звали — вообще был на удивление общительный и открытый парень. Вел он себя совсем по-простому, что резко контрастировало с большинством всех тех подростков, что Эдди встречал в своей школе или даже здесь. А встречная необщительность замкнувшегося в себе Каспбрака его, кажется, совсем не смущала. Может, он просто думал, что тот все никак не переживет разлуку с родителями, которую и сам, вероятнее всего, пережил когда-то. Это было даже мило с его стороны, что он был так дружелюбен к своему соседу, пытался с ним говорить и как-то растормошить, хотел помочь освоиться. — Вроде того. — Да ладно тебе, к новогодним каникулам ты поймешь, что не хочешь видеть своих родителей и вообще живется не так уж и плохо тут, — он смеется, доставая из рюкзака тетради по литературе. — По опыту говорю. И Эрику очень хочется верить. Только у Эдди совсем не получается. Потому что ни через пару недель, ни через пару месяцев он не успокаивается. Старые друзья начинают казаться миражом, приснившимися когда-то историями, но не реальностью, когда деревья начинают терять свою листву, а легкая одежда сменяется свитерами и куртками. Учебные дни тянутся друг за другом серыми картинками, которые даже в памяти никак не откладывались. Уже через месяц Каспбрак вдруг понял, что весь сентябрь остался в голове черным пятном без каких-либо намеков на жизнь, а в октябре он и вовсе начал чувствовать себя роботом, потому как делал все словно по прописанной программе. На автомате делал уроки, на автомате ел и спал, ходил к психологу и на уроки, не испытывал никакого интереса к жизни и в общем-то перестал надеяться на то, что это когда-нибудь закончится. День сурка вновь овладел его жизнью, и если в санатории это сводило его с ума, то в школе врач начала выписывать ему антидепрессанты в попытке спасти положение. Только это не было тем, что на самом деле было ему нужно. И, кажется, единственный, кого это почему-то волнует, оказывается все тот же Эрик. То ли от общей сердобольности, то ли от заскоков альтруизма, но в покое сосед его не оставляет. Хотя Каспбрак искренне не понимал не только его мотивов, но и что он собирался с этим делать. Помочь он бы ему никак не смог, рассказывать психологу нет смысла, она и без того все знала, а засмеять за это вряд ли хоть кого-то было реально. — Если ты расскажешь мне, я попытаюсь тебе помочь, — уверяет Эрик, когда они сидят в час ночи на полу между их кроватями. Сам он пил какой-то алкоголь, обменяв тот на пачку сигарет у девчонки из параллели. Эдди же просто составлял ему компанию, укутавшись в плед и откинувшись спиной на собственную кровать. — Ты мне не доверяешь, да? — Просто не понимаю, зачем тебе это. — Хочешь честно? — Эдди вяло кивает. — Просто верю в карму. А еще я думаю, мы могли бы быть клевыми друзьями, потому что мне тоже нравятся Хроники Нарнии, и я терпеть не могу Marvel и DC. Но в твоем амебном состоянии с тобой совсем неинтересно. Каспбрак лишь устало выдыхает. Какие-то глупые причины, учитывая, что все, чего он хочет, так это свалить отсюда подальше. И тогда они с Эриком не то, что не подружатся, но и, скорее всего, никогда больше не увидятся. Да и какой в этом смысл? Они друг другу никто, и зачем при всем этом раскладе вообще кем-то быть. Так что он просто рассказывает все, как есть. Уверенный в том, что Эрик не только потеряет интерес к дружбе с ним, но и в принципе не захочет в глаза его видеть. А, может, таким образом он неосознанно пытается найти себе жилетку, в которую можно поплакаться. Он рассказывает про своих друзей, про то, как начал втихаря от родителей гулять с ребятами и вылезать на вечеринки, как встретил парня, с которым у них завязались отношения, о том, как родители об этом узнали и отправили в санаторий перевоспитать, а после и сюда. О том, как он хочет сбежать из этого места, но понятия не имеет как. Умалчивает, конечно же, про убийство и что парень его — парень ли все еще? — сейчас пытается не сесть, если еще не сел. И все это было так ужасно в общей картине, что едва подсохшая корочка ран вновь была сорвана, вызывая в нем нестерпимую боль и горечь. Они ведь наверняка все думали, что он испугался. Что убежал от ответственности, скинул все на Тозиера и исчез из их жизни. Поджал хвост как последний трус. Вот как выглядело его исчезновение из города, и это делало ситуацию еще хуже. Эдди боялся, что они действительно могли подумать, что он бы так поступил. — Ты же понимаешь, что если сбежишь отсюда, то потеряешь все? — после почти часового монолога интересуется Эрик. В бутылке у него остается буквально на пол стакана напитка, как он вдруг протягивает ее Каспбраку, мол, держи, заслужил. — А мне есть что терять? — Эдди усмехается и принимает алкоголь. — Конечно. На кону твое будущее, друг мой. Ты либо бежишь к своим друзьям и лишаешься всего: родителей, оплаченного дорогущего университета, своей квартиры или даже дома и прочих плюшек, которые полагаются при рождении в обеспеченной семье… либо остаешься здесь и забываешь о том, что вообще когда-то их встречал, принимаешь взгляд на жизнь от своего отца и действуешь согласно его плану: школа, универ, бизнес, красотка жена и трое детей, которых по вторникам и средам нужно возить на сольфеджио, а малышку в театральную студию по пятницам. Другими словами: настолько ли ты уверен в своей любви и дружбе, что готов потерять такую выгодную мягкую перину, подстеленную родителями и пойти по пути натурального выживания? Эдди не успевает удивиться поддержанию разговора со стороны Эрика без каких-либо неловких пауз, потому что тот его грузит новыми мыслями, которые в голову Каспбрака даже и не приходили ранее. Не то, чтобы он был несерьезен и относился к своему желанию так, словно все подстроится под него само, но до этого он и не задумывался насколько может изменится его жизнь, если он решится и пойдет наперекор родителям. Готов ли он отказаться от того блестящего и богатого будущего, что пророчили ему родители? Готов ли он пойти по пути наибольшего сопротивления из-за вспыхнувших чувств и того опасного, полного неожиданностей и требующего неимоверной ответственности за свои решения мира? Хочет ли он такой свободы, которую искал все это время? Не той мнимой свободы, что купят ему родители, а той, что нашел он сам, которая причинила ему столько же боли, сколько принесла радости. Грубо говоря, он стоял перед выбором: все или ничего. Эрик был прав, ему было что терять. Удивительно, на самом деле, насколько их ход мыслей был отличен друг от друга в одном возрасте. Может, дело было в том, что Эрик большую часть жизни провел отдельно от родителей, — Каспбрак имел честь узнать всю историю этого парня до настоящего момента, — в то время как самого Эдди растили, как тепличное растение. Конечно, он ничего не знал о таких моментах выбора, но даже сейчас, столкнувшись с ним нос к носу, он… точно знал, чего хотел. — Первая мысль — лучшая мысль*, — когда Каспбрак допил алкоголь, прервал тишину сосед. — А ты, кажется, не сильно колеблешься в своем решении, а? Они еще какое-то время сидят в тишине, пока Каспбрак пытается понять, к чему они пришли кроме того факта, что он, кажется, в буквальном смысле был готов отречься от собственной семьи — как и она от него, похоже, — ради собственных идей о лучшем, но далеко не идеальном мире. Решимости Эдди давал больше тот факт, что поступок его семьи был ничем иным, как предательство. Они были готовы сделать все, чтобы исправить своего сына. Они хотели отрезать от него ту часть личности, что делала его самим собой. И речь шла не только о бисексуальности, но и обо всем, что делало его неудобным для своих родителей. Поэтому вопрос перед ним стоял несколько в иной формулировке: выберет ли он себя? — Ну, знаешь, зато к двадцати ты не будешь сидеть на антидепрессантах и кокаине, чтобы подавлять свою депрессию, а к тридцати не перейдешь на виагру, чтобы шпехать женушку и казаться нормальным любящим отцом и мужем, — наконец, выдает Эрик. Эдди едва заметно усмехается. И то правда. Сосед, кажется, замечает эту реакцию, иначе объяснить нельзя было его внезапный подъем сил, когда он подскочил с пола, чтобы залезть в тумбочку у кровати. Он роется там минут пять, пока не находит сложенные пополам купюры и на кладет их между собой и Каспбраком. — Это еще зачем? — Ты разве не хочешь отсюда свалить? — Да, но… — Если хочешь, то возьмешь. А я тебе помогу. Только если ты точно готов к последствиям и всевозможному грядущему дерьму, что ждет тебя. Включая вероятный поиск родителями, если они не забьют, конечно. Как думаешь, не забьют? — Папа забьет, наверное, он и так меня презирает. А мама… вряд ли, — все еще с сомнением отзывается Эдди, смотря на купюры на полу. Там было всего сорок долларов, которые были в наличке у Эрика. У школы имелись счета на каждого ученика, так что отдать Эдди свою карту, чтобы где-нибудь по пути снять с нее еще денег, он не мог. Но по подсчетам, ему как раз должно было хватить на четыре пересадки, чтобы добраться до Сент-Пола и даже пару раз перекусить в каких-нибудь дешевых забегаловках. Днем побега они выбрали понедельник, который всегда был самым тяжелым для учителей и учеников, что, соответственно, отвлекло бы внимание от мельтешений Каспбрака. Эдди собрал рюкзак и записал все контакты Эрика, обещая связаться с ним. Эдди делал это больше из чувства долга и в желании позже вернуть деньги, но, может, они и правда в будущем могли бы сойтись через эти контакты и закрепить дружеские отношения? Кто знает. Эдди знал одно: этот момент и этого парня он запомнит на всю жизнь. План был прост как никогда. В компьютерном классе по информатике они нашли все данные о необходимых пересадках и том, как добраться из каждой точки путешествия Эдди до другой, что он сразу же записал в блокнот. Омрачал ситуацию разве только тот факт, что все это затянется почти на двое суток, что сильно его вымотает, но сдаваться из-за этого он не был намерен. — Не будем звонить и заказывать заранее, если тебя будут искать — отследят, — посоветовал сосед таким голосом, словно они были секретными агентами из какого-то фильма, и он помогал своему приятелю покинуть город, не оставшись замеченным врагом. — Накинем час или два к каждой поездке, но зато у тебя будет время перекусить или, может, вздремнуть, там по ситуации посмотришь. Какая-то тревожность охватила Каспбрака от всей этой атмосферы планирования побега. Он словно был уверен, что ни черта у него не получится и все это затеять — гиблое дело. Однако, Эдди просто не мог не попытаться. Если его поймают, то отец явно будет в бешенстве, а если нет, то вдвойне в бешенстве. Но второй вариант был более желателен, потому что в таком случае он собирался порвать все контакты со своей семьей. Звучало просто дико. Особенно для него, всю жизнь зависящего от них. Но выбор был сделан. Каспбрак пытался подбадривать себя тем фактом, что его страх, что смешался с его кровью и циркулировал по венам уже со скоростью света, означал лишь то, что его решение обдумано, и он четко осознавал все риски. И вместе с тем адреналин придавал ему сил, чтобы разорвать цепи, которыми сковал его этот ужас. Эдди просто не позволял себе остановиться. Лучше быть живым и постоянно рисковать чем-то на свободе, чем оказаться мертвым в золотой клетке. Эрик помогает ему сбежать, заказав пиццу. Они проскальзывают мимо коменданта на первом этаже с грацией ниндзя (и Каспбрак едва не подхватывает в этот момент новую порцию приступов астмы от стресса), чтобы выйти на улицу. Сосед забирает заказ и накидывает сверху восемь долларов, чтобы курьер довез на велосипеде Каспбрака до города, от которого сама школа находилась минутах в двадцати езды. — Только не забудь связаться со мной, я делаю это только потому, что рассчитываю на нашу дружбу, — он хлопает Каспбрака по спине, когда обнимает на прощание. И это почему-то так трогает Эдди, что он едва заставляет себя оторваться от этого странноватого парня с замашками альтруиста и сесть на мопед позади курьера. На его удачу, курьер оказывается славным малым и спрашивает, куда конкретно его подвезти, так что Эдди добирается до вокзала без дополнительных проблем и, что самое важное в данной ситуации, денежных трат. Зато сам ночной вокзал совсем не был гостеприимным и только подпитывал тревожность подростка. На сидениях было не мало спящих людей, часть из которых, очевидно, ждали своего рейса, а часть были никем иным, как бомжами. Причем, условия сна последних были куда комфортнее, учитывая то, как каждый из них улегся на сидениях, подкладывая под голову сложенную одежду и укрывшись какими-то грязными пледами. Полицейский, к слову, тоже дремал в самом углу зала, убаюканный, как и все остальные, спокойной музыкой из колонок. — Простите, — Эдди стучит в стеклянное окошко кассы, где, подперев щеку ладонью, точно также дремала кассирша. Ему приходится постучать еще пару раз, чтобы та отреагировала на него, подождать, пока она сообразит, что происходит, и только потом попросить билет на нужный его автобус. — Когда ближайший рейс? Женщина даже не поднимает взгляда на подростка, принимая документы, чтобы пробить билет. Удостоверившись, что тому уже было шестнадцать минимум, она проверила ближайшие отправки автобусов, периодически откровенно залипая. — Автобус через полтора часа до автостанции Хомвуд подойдет? — Да, давайте. И с чувством выполненного долга он садится на одно из свободных сидений спиной к полицейскому и подальше от всех находящихся в зале. Из-за бушующего в нем адреналина, Эдди даже прикрыть глаза не мог, настолько ему было одновременно неспокойно, и при этом переизбыток энергии не позволял ему даже сидеть, не ерзая от нетерпения. Ему хотелось скорее сесть в автобус и оказаться как можно дальше от этого проклятого места. В любом случае, его ждала поездка почти в десять часов, и время выспаться у него было. Все время ожидания он разглядывал стены с потрескавшейся краской и плиточный пол под ногами, то и дело дергаясь от любого шороха со стороны. Эдди почему-то казалось, что вот-вот его схватит за плечо кто-нибудь из учителей, директор, полицейский или даже отец. Он был до смерти напуган фактом того, что его могли поймать, а потому полтора часа растянулись в бесконечность напряженного ожидания оповещения о посадке. У Каспбрака словно была установка: стоит ему попасть в автобус, как можно будет расслабиться. Вплоть до этого момента он просто не имел права на подобную роскошь. Когда же объявление о начале погруза автобуса раздается над головой, Эдди чуть ли не срывается со своего места, выходя на улицу к нужному транспорту впереди всех полусонных пассажиров. Нервно искусав губу до крови, он буквально едва-едва дождался, когда контролер примет его билет, позволяя пройти в транспорт и, закинув рюкзак на полку, уместиться у самого окна. «Еще совсем немного, буквально десять минут, и мы поедем». «Спокойно, главное не нервничать». Он повторял это все время, что наблюдал за мельтешащими сонными людьми за окном. Часть из них ожидала погрузки массивных сумок в багаж транспорта, другие курили в стороне, кто-то уже все-таки занял свои места или только-только на них располагался. Следующие десять часов поездки он и правда просыпает. Уже через полчаса езды адреналин перестал такими бешеными количествами поступать в кровь, и усталость, накопившаяся, кажется, в каждой мышце его тела, резко навалилась на подростка. Чем дальше он был от станции, тем больше тепло и усталость разливались по его телу, позволяя привалиться к окну и, устроившись поудобнее на сидении, уснуть под тишину салона с такими же уснувшими пассажирами. Штат Алабама в половину девятого утра не кажется ничем особенным. Эдди первую секунду задумывается о том, не вернулся ли автобус обратно в Новый Орлеан, куда он и был сослан любимыми родителями, и ловит с этой мысли мини-панику. Однако, как только прислушивается с негромким переговорам с сидений позади себя — мать рассказывала дочери о том, как у их тети Мэдисон чудесно в доме и что у нее можно будет погладить кроликов — понимает, что все нормально. Более того, через минут двадцать они уже будут на станции. Сон оказывается той еще панацеей от откровенной неврастении, потому что даже после пробуждения и выхода на улицу, Эдди чувствует себя странно. Он бы назвал это дереализацией*, настолько все вокруг казалось ему нереальным, почти бумажным. Казалось, закрой он глаза на пару минут, а после открой, снова окажется в своей школе, а все произошедшее окажется лишь плодом его встревоженного воображения. Ведь такое безумство он мог вытворить только во сне. — Выглядишь потасканно. Каспбрак вздрагивает, когда напротив садится незнакомка. Ее ярко-красные волосы были завиты и всклочены, это свидетельствовало о том, что она собиралась на рок-концерт, а яркий, чуть смазавшийся макияж и скомкавшиеся тени в складках век — о том, что она только что с него. — Ты тоже, — сипло отзывается Эдди, и девушка на это совершенно по-доброму усмехается. Они встретились в кафе, названия которого Эдди даже не помнил и не то чтобы пытался. Он отправился в первую попавшуюся забегаловку сразу же, как только купил себе билет на следующий автобус до Нашвилла, штат Теннесси. Поездка обещала ему пять часов бессмысленного разглядывания мимо пролетающих улиц и дорог и одну остановку на «покурить и в туалет», как выразилась сонная, но отчего-то веселая кассирша. — Ты что, из дома сбежал? — она откусывает от своего бургера огромный такой кусок, явно не пытаясь произвести на своего невольного собеседника хоть какое-то положительное впечатление, в то время как уже остывшая картошка фри все никак не лезла в глотку, и подросток лишь вяло потягивал банановый милкшейк. Вкуса, к слову, он почти не ощущал, а мысли настолько забили голову, что он бы и не надеялся с такими успехами распробовать хоть что-то. — О господи, какая же вкуснотища, кто вообще легально подает такую охренительную еду? Ела она с таким аппетитом, словно это первый ее прием пищи за последнюю неделю. Хотя, если учесть ее наряд, — что-то между панком и роком, — она, скорее всего, была на концерте. Опыта у Каспбрака было в этом мало, но представить, какой там можно нагулять аппетит, было не трудно. Каспбрак поднимает на нее взгляд второй раз только после того, как она снова спрашивает, не сбежал ли он из дома, и тяжело вздыхает. Повезло же ему на разных странных личностей. Особенно болтливых. Эрик не затыкался все их совместные пару месяцев от слова совсем, и замкнувшийся из-за своих проблем Эдди его ни капли не смущал. Это был какой-то особенный тип людей, который словно знал или чувствовал таких, как Эдди: не то, чтобы он был против компании, нового знакомства или ничего не значащего разговора, но в данный момент он был слишком погружен в свои проблемы и думы о них, чтобы сместить фокус внимания с них на собеседника. — Что-то вроде того, — засовывая в рот картошку, наконец отвечает он и едва-едва улыбается лишь уголками губ. Чувствовал он себя почему-то совсем обессиленным, даже не смотря на десятичасовой сон, оставшийся в теле воспоминанием в затекшей шее. — И куда направляешься? — В данный момент в Теннесси, — незнакомка слушала его внимательно и с таким интересом, словно он и правда рассказывал что-то важное. Очень странная особа, определенно. — Круто, — едва прожевав, комментирует она. — А я в Нью-Йорк поеду к своей подруге по переписке, представляешь? Родители такие: «Интернет-дружбы не существует, ты занимаешься фигней» и бла-бла-бла, думаю, они вообще не шарят, что такое дружба, раз у них нет ничего, кроме выпивки с коллегами в баре по пятницам. Ужас, да? Меня, кстати, Вайолетт зовут. А тебя? Собственно, Вайолетт оказывается двадцать лет, ей нравился рок и разные неформальные тусовки. Она закончила среднюю школу и бросила колледж, но не считала это ошибкой. Наоборот, жизнь ей казалась куда более ценной и клевой, чем для того же Каспбрака, и она не считала нужным тратить ее на непонятные сертификаты и корочки, которые требовали ее родители. — Ты можешь добиться чего угодно, но иногда сложно не поддаваться всем этим «сколько тебе лет и что ты делаешь со своей жизнью». Иронично, что сложнее всего просто наслаждаться своей жизнью, а? Нам так просто вбили в голову, что нужно обязательно состояться в жизни и иметь определенный перечень заслуг, делающий из тебя приличного гражданина. Еще она работала одно время визажистом, как-то консультантом в магазине уходовой, а потом и декоративной косметике, а в Нью-Йорке очень хотела найти работу в каком-нибудь зоомагазине. Просто потому что ей так хотелось. — Конкретно в этот период жизни я хочу поработать среди клеток с хомячками и всякими игрушками для песелей, — говорила она, и глаза ее так горели от этой идеи, что не восхититься было просто невозможно. — А потом, может, стану чертовски охренительным барменом! Я подумываю проучиться курсы, пока буду возиться с кормом для попугаев, знаешь. В общем и целом, встреча с ней оказалась очень уж странной. Они с Эдди все два часа, что у него были на обед, рассуждали на тему того, что требует общество, того, что мог бы хотеть каждый из них и о борьбе со всем этим. Не смотря на свою жизненную позицию, Вайолетт признавала, что иногда даже ей казалось, что она шла или уже даже пришла к тупику. Но справедливо подмечала, что это просто момент, который тебе говорил, что пора что-то менять. Что это не тупик, потому что ты «все просрал в жизни и уже поздно что-либо хотеть», а застой, болото, из которого нужно выбраться. И болото это называлось «ты взял из этого момента жизнь все, что мог, иди дальше». Потому что если ты стоишь на месте — становится слышно, что говорят за твоей спиной. Это было интересно. И странно. Но Каспбрак к концу разговора на самом деле почувствовал себя удивительно воодушевленным. Он почувствовал себя так спокойно, потому что вдруг осознал, что был не один на своем перепутье жизнь, и, если верить словам его новой знакомой, сейчас как раз происходил мощный толчок к чему-то новому. А сопротивление в виде стресса — это нормально. Так всегда происходит, когда человек покидал зону комфорта своего болота. Она оставила контакты своих социальных сетей и номер телефона Эдди, а еще подарила тонкую цепочку-браслет с красивой серебряной подвеской в виде буквы «В» на память, стребовав с него обещание обязательно с ней связаться как только будет возможность и вообще надо им встретиться в Нью-Йорке. Предложила приехать к ней, если в Теннесси не выйдет. Эта встреча была словно каким-то контрастом со всем происходящим в последнее время в жизни Каспбрака. Контрастом по отношению к школе и ребят там, ситуации с родителями и общим самочувствием Эдди, в первую очередь ментальным. И даже после, когда в автобусе рядом с ним села какая-то бесконечно ворчащая женщина с жутко недовольным всем происходящим лицом и бесконечными претензиями ко всему миру, а впереди ждала пугающая неизвестность и огромный список проблем и последствий, Вайолетт стала маленьким лучиком в этой беспросветной тьме, подарив ему надежду на лучшее. Поездка до Нашвилла оказалась более сложной, нежели первая чисто в силу того, что Эдди никак не мог уснуть и был вынужден слушать окружающий его гомон да наблюдать за сменяющейся время от времени картинкой за окном. Вид был довольно унылый, все конечности его невозможно затекли и даже остановка на перекус и туалет ему не помогла в этом деле. К четырем часам они уже были в городе, и тот час, что ему пришлось ждать свой автобус до Индианы (он опоздал буквально на десять минут на посадку в предыдущий рейс!), Эдди решил все же потратить на прогулку по округе. Он сходил в туалет, умылся, выпил кофе и еще раз сходил в туалет минут через тридцать. И чувствовал себя восьмидесятилетним, едва-едва разгибая ноги и спину, то и дело устало садясь на скамейки. Ему нужна была приличная кровать и нормальный сон, но дорога все еще обещала быть долгой, хотя подросток старался об этом не думать. Больше ему нравилась мысль о том, что, во-первых, половину он уже преодолел, во-вторых, он уже был достаточно далеко от своей школы, чтобы бояться, что его вот-вот схватят за руку и потащат обратно. Интересно, его пропажу уже заметили? Позвонили ли родителям? А если да, то что они решили предпринять по этому поводу? Или, может, отец плюнул на него, окончательно разочаровавшись, и велел ничего не делать? Эдди на самом деле даже не был уверен, что хотел знать ответы на все эти вопросы, они вызывали лишь тревожность и горечь. Дорога до Индианы (пересадка у него была намечена в Индианаполисе) занимала собой семь часов. Ровно в двенадцать он уже должен был быть там, но и в этот раз уснуть не получилось. Ближе к концу его начало немного клонить в сон, но засыпать уже не было смысла, когда они въезжали на территорию штата. Попутчики тоже не отличились спокойствием. В этот раз в автобусе была шумная компания ребят под кайфом, которые приставали буквально к каждому, кого видели. И Эдди они пугали до такой степени, что он буквально пытался слиться с сидением, а на двух остановках не рискнул выходить в туалет из-за страха попасться им на глаза, так что дорога оказалась тяжелой не только для него, но и для его мочевого пузыря, в который ранее влили кофе. Но Эдди совершенно точно не хотел даже потенциально оказаться объектом их внимания. Часа за три до прибытия в другом конце автобуса начал истошно орать ребенок, что раздражало всех вокруг и веселило банду нариков. И как-то Каспбраку совсем не хотелось знать, почему тот замолк, когда парочка парней из компании решили сходить проведать бедного родителя. Так что дорога была до ужаса напряженной, высосав из подростка все возможные и невозможные силы, из-за чего еще полтора часа, что он был вынужден ждать свой автобус, он провел в кошмарных муках. Эдди ужасно хотелось спать, но он слишком сильно боялся попросту проспать последний свой транспорт до цели, а денег на следующий у него бы уже не хватило. Да и они нужны были ему, чтобы по городу добраться до нужного ему района. От Индианы до Миннесоты с конечной в Сент-Поле дорога занимала четырнадцать часов. Но, даже несмотря на то, что первые одиннадцать часов Каспбрак проспал, поездка была тяжелой. Тело было безумно вымотано, все, что могло затечь, затекло, сон был беспокойным и прерывистым. Эдди то и дело просыпался в отвратительном состоянии и настроении, а после снова проваливался в рваную полудрему. Состояние у него было крайне нервозное и приближение к родному городу, кажется, только способствовало этому. Если до этого он боялся, что кто-нибудь из школьных работников мог схватить его за руку во время побега, то в родном городе было еще страшнее от того, что кто-то из знакомых мог увидеть его. Тем более, он будет в городе в разгаре дня — автобус по расписанию приезжает в два часа дня. И оставшиеся три часа поездки, когда он бросил попытки хотя бы попытаться нормально поспать, Эдди думал о том, что его ждет. Думал о родном доме и о своих друзьях. Подумал о том, как было бы здорово, если бы он просто возвращался с какого-нибудь летнего оздоровительного лагеря домой, и не было в его жизни той огромной пропасти, в которую он вот-вот должен был упасть. Но реальность была куда более прозаична. Он оказался позором семьи, бельмом на глазу. Ребенок с отклонением. Досадный итог того, во что его родители вложили так много ресурсов, но получили взамен лишь горькое разочарование, о котором хотелось поскорее забыть, стереть из своей жизни. Да он и сам уже это сделал по сути. Только вот… осталось лишь решить, что он собирается делать дальше. В городе он оставаться не мог, но и ехать ему было абсолютно некуда. Перспектива, конечно, не сильно хорошая для его положения. Эдди старается не паниковать раньше времени, когда на выходе из автобуса наперевес с рюкзаком его встречает холодный ветер и запах KFC прямо напротив от выхода на стоянку. Живот скручивает от тошноты. За последние двое суток единственной его едой были картошка фри, банановый милкшейк и кофе. Паршивый набор, конечно, но из-за стресса Каспбрак в принципе не мог в себя что-либо впихнуть. Его скорее бы стошнило, попытайся он заставить себя поесть. На автостанции было не очень много народу, человек десять. Две семьи и парочка туристов с огромными такими походными рюкзаками, набитыми чем попало под гордым званием «все самое необходимое для жизни». Эдди тратит пару минут на туалет и договаривается на парковке с таксистом о поездке. В кармане у него остается буквально шесть долларов, и Эдди понятия не имел, что ему делать, если что-то пойдет не так. У него буквально не было ни денег, ни телефона. Он останется на улице. Между тем, поехал он к Марш. Пораскинув мозгами, он пришел к решению, что ехать в свой район к Стэну или Биллу было бы просто безумием. Его увидят либо местные, либо кто-то из родственников его друзей, что обязательно и очень быстро дойдет до родителей. Нет, так рисковать было нельзя. Даже если они уже знали о его побеге, не факт, что они были уверены в том, что он в городе. Он ведь мог просто сбежать куда угодно. Мог ехать в Сент-Пол, а по пути передумать и отправиться в Нью-Йорк вместе с Вайолетт. Теперь его уже ничто не могло остановить. Еще был вариант поехать к Ричи. Но и эта идея ему показалась плохой. Он не знал точно, что происходило сейчас в его жизни. Он мог думать, что Эдди его кинул и не хотел бы его видеть. Или, может, дело все еще шло, и, покажись Каспбрак у дома Ричи, — это привело бы к необратимым последствиям. Или Тозиер мог крупно влипнуть из-за него… Могло вообще быть что угодно, и по итогу единственным здравым вариантом оставалась лишь Беверли. Марш точно бы его выслушала, даже если бы считала последним говнюком из-за того, что он слился. Но она знала, что ему позвонили родители в тот день и именно после той напряженной просьбы вернуться домой все случилось. Оставалась надежда, что Беверли сложила два и два. И связываться с ней было безопаснее всего — в ее районе бы точно не было знакомых семьи Каспбрак, никто бы не сказал его семье, что он в городе, да и вряд ли полиция следила за ее домом. От вида последнего, к слову, Каспбраку стало в разы легче. Он даже не заметил, как шумно выдохнул, заприметив знакомый (как-то раз они заходили к ней из-за забытого кошелька, когда собирались пойти вместе в кофейню в последнюю неделю) четырехэтажный дом уже совсем близко. Будто бы его могли снести за время его отсутствия. Словно его не было здесь не четыре месяца, а четыре года. Даже парадная не изменилась. Стены были все также изрисованы непонятными граффити, на двери висело пара объявлений о пропавших людях и коте, а дорожка неизменно вытоптана ровно по центру. Никаких машин в округе, даже велосипедов не было. Все были либо на работе, либо по своим делам. Разгар недели. С этой мыслью Каспбрак и стучит в дверь, готовясь к тому, что ему никто не откроет и придется ждать до вечера, когда Беверли вернется домой. Или, на худой конец, даже утра. Но сейчас это, вероятно, было меньшей из его проблем за последние двое суток. Вот только замок неожиданно щелкает, и, не успевает Эдди обрадоваться своей удаче, перед ним оказывается высокая женщина лет так сорока или даже пятидесяти. — Тебе чего? Я печенье не покупаю, — сухо отзывается она, завязывая пояс халата потуже, как это делала Соня на своей шелковой накидке, когда нервничала в споре с Эдди. Сначала Каспбрак думает, что это какая-то ошибка. Возможно, он перепутал квартиры? Он не знал точно номера, но по памяти они были именно здесь. Или на этаже выше. Или, может, он вообще парадные перепутал, и они тут все одинаковые были? — Простите, я ищу Беверли Марш, — сипло отозвался он, окидывая взглядом женщину еще раз, словно и она могла ему просто показаться, а это на самом деле была Беверли и у него уже начались галлюцинации на почве голода. Хотя, вероятно, он был бы и на это согласен, если бы мог выбирать. — Съехала она. Два месяца уже как, — все с той же незаинтересованностью отозвалась она, абсолютно всем своим видом давая понять, что никак не заинтересована в разговоре с подростком. — Проваливай. И хлопает входной дверью перед его носом с таким же грохотом, с каким лопается его надежда на лучшее где-то внутри. Это был тупик.