***
Просыпаться отчаянно не хотелось. Исак лежал, накрывшись одеялом с головой, и дышал через маленькую щель, стараясь игнорировать стекающие со лба капли пота. Никто его не тревожил. Это было приятно. Полная свобода действий: хочешь — лежи, никто тебя не тронет, никому ты не нужен. Исаку стало невоносимо жарко, и он скинул с себя одеяло, липкую кожу неприятно обволок чуть прохладный влажный воздух. После душа дышать стало легче, Исак позавтракал в компании миссис Монтгомери на терассе и вернулся в свою комнату с десятком яблок в подвернутой футболке. Жар на улице спал, Исак закинул на плечо рюкзак и отправился к Дину. К его великому разочариванию, дверь снова открыл отец: — Дина нет дома, — пробасил он, и хотел было уже уйти, но Исак схватился за ручку и потянул дверь на себя. — А где он? — раздражаясь, спросил юноша. — Я уже несколько дней подряд захожу — его все нет! — Он у бабушки, — мужчина сжал руку на дверной ручке. — В Мексике? — полувзвизгнул от негодования Исак. — Да как же?! — Именно там, а теперь иди своим путем. Дверь закрылась, оставив Исака расстеряно смотреть на ее отодраный кусок кожаной обивки.***
Эвен стоял на балконе в одних лишь плавках и курил. Губы нежно обхватывали скрученный папирус, он выдыхал сизый дым колечками и наблюдал, как они рассеиваются в воздухе. Притаившись у окна, Исак выглядывал из-за шторки, не решаясь показаться. Эвен оперся локтем на перила боком к Исаку и даже не поворачивал головы в сторону его окна. «Ты такой красивый… — думал Исак, стоя на коленях у подоконника, поддев пальцем темную штору, — как лебедь. Куда уж мне до тебя. Но я знаю, что ты тоже чувствуешь искру между нами, поэтому перестань отбиваться от меня. Ты будешь моим, я знаю, ты будешь. Просто нужно время». Не имея сил отвести глаз, Исак оперся подбородком о подоконник и наблюдал. Эвен докурил самокрутку, выпрямился, потянулся, зевнув так, что Исак из-за закрытой двери услышал, и вернулся в свою комнату. Исаку никогда не было скучно с собой наедине. Он сидел в комнате и пытался читать, проблем бы не было, если бы голова не была забита чужими образами и обрывками фраз. Он пытался понять, проанализировать свои поступки. Почему Эвен отвернулся от него, почему больше не пытается идти на контакт, что он сделал не так? Возможно, Исак был слишком навязчив, но ведь это Эвен сделал первый шаг, он показал, что юноша ему небезразличен. Найшейм говорил об ответственности, об осторожности, но что именно он имел в виду, Исак так и не понял. В нем всегда была загадочность, таинственность, неясность, это притягивало и отталкивало одновременно. Он что-то скрывает? Он болен кем-то другим? Чего он боится? Что ему мешает прийти сюда, обнять Исака и сказать, что с этой минуты все будет хорошо? «Итак, — мысленно решал для себя Исак, — я сейчас пойду к нему в последний раз. Если все пройдет хорошо — я буду и дальше бороться за нас, если он снова оттолкнет меня, выгонит — я не стану, словно баран, биться в закрытые ворота». Он встал, перепрыгнул расстояние между открытыми перегородками и тихо постучался в полуоткрытую дверь. Спальня Эвена была пуста, поэтому Исак набрался смелости и прошел внутрь дома, ступая тихо, чтобы не привлекать к себе внимание раньше времени. Пройдя в тишине коридора несколько комнат, Исак вдруг услышал знакомый голос, но слов разобрать не смог. Прислушавшись, он подошел к едва приоткрытой двери. — Нет-нет, не меняйте позу, — командным голосом говорил Эвен, — вот так хорошо. Поднимите голову чуть выше, выпрямите спину. Для кого, если не секрет? — Для мужчины, — послышался отдаленно женский мягкий голос. — Вашего или чужого? — Исак чувствовал, как Эвен потешался, насмехался снова, поддразнивал, но уже не его — от этого болело где-то внутри. — Не задавайте лишних вопросов, — шикнула на него женщина. В щель была видна только полоска света и кусок бирюзового платья, Исак не решился приоткрыть более, он развернулся и, скрипя сердцем и половицами, на цыпочках направился восвояси. «Не буду тебе мешать, работай. Мое присутствие только напрягает тебя. Возможно, мне больше не стоит сюда приходить, это был знак» — перепрыгивая на свой балкон, думал он, сжимая кулаки.***
С этого момента его жизнь разделилась на два периода: «до встречи с Эвеном» и «после встречи с Эвеном». Исак стал ощущать себя по-другому. Он уже не тот — другой. «Не позволяй ему сделать из тебя кого-то другого. Не дай ему превратить себя в тифозного цвета амебу. Не дай…» — часто шептал сам себе Исак. Но он чувствовал, как меняются его мысли, как меняется вся его система. После того пренеприятного инцидента Эвен больше не предпринимал попыток сблизиться, Исак — тоже (не считая минутного порыва, когда заявился в его дом и решил расставить точки над i — ничего не вышло). Они не виделись даже мельком: не пересекались на балконах, не встречались глазами, когда выходили на улицу, не говорили. Исак изводился, порывался пойти снова, пусть ночью, окунуться носом в волосы, прижаться тесно, выплакать свои чувства к нему. Однажды Исак почти сорвался: он поймал себя у окна спальни Эвена, где стоял и вглядывался в спящий силуэт. Тогда он спешно вернулся в комнату, закрылся изнутри и попытался заставить себя забыть о нем — ничего снова не вышло. Его игры и состояния мыслей сменялись так часто, что Исак и сам не поспевал за происходящим, но сейчас был тот самый период депрессии, застоя, когда единственное, о чем он мог думать, был Эвен. Так прошло около недели. То ли Эвен избегал его, то ли Исак не оказывался в нужном месте в нужное время. Он много часов проводил в своей комнате, погрязнув в мыслях. Интерес к книгам пропал, ко всему остальному — тоже. Наступила апатия и полное нежелание что-либо делать. «Ты поддался, теперь ты та самая тифозная амеба, какой не хотел быть всего неделю назад», — Исак лежал на постели и днём, и ночью и думал. Шла восьмая ночь, когда дверь балкона вдруг скрипнула и впустила в его спальню взбудораженного Эвена. Исак не спал, поэтому сразу почувствовал, что его руки трясутся. Эвен быстро сел на кровать и накрыл его своей грудью, обнимая за голову и прижимая к себе. — Прости меня, прости меня, прости… — быстро зашептал он, прикладывая губы к щеке Исака, — я тебя больше не оставлю. Исак чуть не заплакал от радости, обнял его в ответ, а затем… проснулся. Дверь не скрипела, Эвен не был взбудоражен, его руки не тряслись, он не накрывал Исака своей грудью и не целовал его. Когда осознание пришло, Исак зарылся лицом в подушку и все-таки разревелся. От собственного бессилия, душащего его; от слабости перед происходящим; от своей затаенной глубокой влюбленности, которая разрушала его, казалось, час за часом.***
Днем следующего дня Исак сел за стол и написал записку: «Нам нужно поговорить». Затем вымарал ее и переписал: «Я хочу увидеться». Потом все снова показалось не тем: «Я могу надеяться на что-то?» «Давай объяснимся», — приписал он сверху. Не давая себе времени на переосмысление, Исак за несколько секунд оказался на чужом балконе и сунул листик под дверь, надеясь, что его не занесет под кровать сквозняком. Ответа не пришло к обеду. Исак даже знал причину: Эвен вернулся домой под утро, выкуривая самокрутку и пошатываясь на недержаших ногах, судя по всему, он был пьян. Исак вернулся в комнату после ужина с миссис Монтгомери, когда заметил на своей постели свернутый вдвое листок. «В полночь у Мерсед», — гласила записка. Исак тихо выругался. От воспоминаний об этом озере поджались пальцы на ногах. «И почему всегда в полночь?» — юноша смял записку и откинул ее в угол спальни. Глаза предательски блеснули.