***
Имя Катлин — ровные округлые буквы, кокетливые завитушки — появляется у неё на руке утром дня, который больше никогда, кажется, не станет для неё праздничным. Годовщины её рождения всегда отмечали с размахом. Большой стол, нарядные одежды, торжественные речи, пара айлейдов совсем рядом с отцом… но та, что предназначена ей судьбою, в этом году не разделит с ней самую свободную и светлую часть дня. Не будет плести в поле венки и брызгаться водой из озера. Да что там — даже в глаза ей не взглянет. Видеть тебя больше не хочу. Уходи. Не приближайся никогда, высокомерная ты сволочь. Эти слова на её теле были бы куда честнее. Имя… в имени слишком мало и слишком много, оно жжётся под длинным расшитым рукавом, и слишком больших усилий стоит не тянуться то и дело, чтобы почесать. Ещё бо́льших — не поднимать глаза туда, где точно так же уткнулась в свою тарелку её не-наречённая.***
Когда Серана перестаёт быть просто собой и становится Дочерью Гавани, имя на её руке выцветает. Вымывается из неё, точно так же, как необходимость дышать и способность подставить солнцу лицо. Только тогда она впервые позволяет себе всерьёз задуматься: а было ли на её теле имя-отражение, ставшее в ту же ночь из чёрного — серым? И если да, станет ли от этого хоть капельку легче?***
Нежданная и нежеланная пропасть в четыре эры оказывается куда глубже и больнее всех, что были до. Никого из тех, кто знал бы — кто хотел бы — знать её человеком, нет в живых уже несколько тысяч лет, и Серана не может, не может впустить в себя это знание, позволить ему укорениться. Ей кажется, оно её поглотит, уничтожит, испепелит на месте. Выйти обнажённой под полуденное южное солнце — и то было бы не так больно. Ей отвешивают фальшиво-почтительные полупоклоны, смотрят с уважением и опаской. Дочь лорда Харкона. Та, что принесла отцу Свиток. Та, на кого в их сложной и завязанной в насквозь прогнившие узлы игре нельзя ставить вообще, слишком непредсказуема, слишком долго отсутствовала. Та, кого сторонятся по этой (а, может быть, и не только по этой) причине. А с другой стороны — с другой, думает Серана, стороны баррикад, — женщина, сошедшая словно со страниц книг, живая и горящая внутренним огнём, от которого светло на метры вокруг. И сразу так просто оказывается решиться бежать.***
Месяцы спустя она снова идёт с северо-запада в форт Стражи рассвета. Снова одна, снова в неизвестность, но теперь дорога кажется куда легче и радостнее, чем в первый раз. Теперь не надо прятаться от солнечных лучей и любопытных случайных путников, не надо бояться, что её убьют на месте или выставят, даже не выслушав. В её груди бьётся и трепещет сердце, снова ставшее живым. Она больше не чужая и не изгой. Не монстр. И если бы всё было так просто… но под сердцем, на рёбрах, угнездилось новое имя, угловатое и чуть наклонное. Которого не было до дня, когда в неё вдохнули жизнь. Это, пожалуй, даже логично. Они обе чужие этому времени, обе пережили больше, чем готовы сказать вслух, обе — Серана точно знает, что обе, хотя об этом они тоже не говорили — прячут под одеждой выцветшие имена. А ещё с ней до невозможности тепло. К ней тянет неумолимо и непрестанно, словно именно она — маяк, спасение, единственный язык пламени, способный разрезать обступившую Серану ледяную тьму. Никто, живой или не-живой, не был так же нужен и дорог уже очень, очень давно. Тем страшнее сломать, испортить, спугнуть. Лишиться хотя бы того, что у неё уже есть, пусть это до невозможности мало, пусть хотелось бы ещё, больше, глубже… Ближе. Вот только на этот раз Серана не позволит страху себя остановить, как бы ни сковывал по рукам и ногам. Она бы поблагодарила Катлин лично, да не знает, что стало с ней тогда, тысячи лет назад, и есть ли теперь куда прийти. Поэтому она легко касается губами рукава, под которым скрыто её имя, и улыбается. Теперь Катлин — уже не режущая душу боль, а светлая-светлая грусть, что легче пёрышка. «Спасибо, что была. Время двигаться вперёд». К женщине-огню. Женщине-спасению. Той, что сделала для неё больше, чем Серана была бы вправе принять — да только с ней не получилось не.***
Серана, кажется, всегда чуть-чуть отстаёт. Самую малость, которая и решает исход. Тем отчаяннее она надеется, что на этот раз — вовремя. Ярко-алые, как свежая густая кровь, глаза встречаются с её зелёными.