X - привет из прошлого.

Родители все же уезжают. Уезжают без предупреждения. Минхёк узнает об этом рано утром: пустые полки в шкафах, записка на кухонном столе, карманные деньги. Мину интересно, почему все складывается именно так, почему они не дают время подготовится к неизбежному, когда он сможет спокойно жить, но ответ так и не приходит в голову. Тогда он просто сбегает из дома на день, потому что у Кихёна глаза мутные, рвет и мечет. У него кулаки то и дело сжимаются. Минхёку страшно. Он поет в переулке, практикует танцы, воздух проходит раскаленным металом по горлу, непривычно и неприятно. Зима на подходе. Он больше не встречает Ай Эма. Не видит его в толпе, и пустота невыносимым клеймом растет в груди. Ему кажется, что он потерял друга. Кажется, но у него не было этого друга — горечью во рту отдает осознание, Мин заболевает и ненавидит это. Чангюн обходит десятой дорогой переулок и улицы возможных встреч. Он даже к метро перестает ходить, потому что стоит увидеть того парня, и в груди бьется, пульсирует, бурлит. Защитить. Защитить. Защитить... Это наваждение просыпается, стоит только увидеть. Чангюн забывает свои обиды, забывает себя и боится даже представить, к чему все это может привести. Потому что руки в крови, стоит только взглянуть на них. Потому что... (Хватит меня преследовать, я собираюсь убить твоего брата). [ — Хватит за мной идти, — рычит он, резко останавливаясь. Все та же маска красуется на лице, Минхёк дёргается в сторону инстинктивно и замирает. — Я... Ай Эм... Тебя ведь так зовут? Чангюн смотрит на него долго, мягкость разливается в груди, и он ступает к нему так близко, что их носы соприкасаются. Минхёк чувствует дрожь в теле, боится этих темных глаз, но не отступает. — Хватит за мной идти, — голос мягче, ласковее, словно с ребенком говорит. — Пожалуйста, не приближайся ко мне, будешь сожалеть. Чангюн, воображение играет с ним злую шутку, убивает Кихёна своими руками, ненавидит его так сильно, мотает головой и уходит. Убивает разными способами. Ай Эм все ещё не готов поступить так с ним. Минхёк следует за ним. Минхёк стоит на месте. ] У Минхёка не задаётся день. Рождество должно было радовать, но забыло об этом окончательно. Вот уже несколько дней, Кихён глаз с него не спускает — слишком долго они уживались спокойно. Мин даже успел привыкнуть к этому Кихёну. Этот, который готовит завтраки и просит помыть посуду, этот, который помогает со связкой [работай усерднее, Минхёк], этот, который выключает ночник, и спать совсем не страшно. Минхёк настолько привык, что на несколько мгновений совсем перестал бояться. А потом Кихёну звонит отец, они беседуют долго, и тот меняется на глазах, рушится, наверное даже кричит мысленно. — Они не собираются возвращаться, — шепчет он, злость проскальзывает, голос повышается, Кихён вдруг смеётся, и Минхёку становится страшно. Мину интересно, зачем родители говорят им об этом в канун рождества. Почему поступают так беспечно. Разве они не знают, как тяжело мириться с таким отношением. Они и правда не знают, понимать даже не хотят. Минхёк хочет утешить Кихёна. Хочет, но... Вечером двадцать пятого они готовят специальное выступление. Около метро людей больше обычного, Минхёк немного смущён. Хёнвон толкает его в плечо легонько, улыбается: — Ты справишься, мы верим в тебя, — Мин благодарен, но тревога растет в груди. Кихён смотрит, оставляет на нем протяжные тяжёлые взгляды, напряжение достигает предела. Что-то рвется. Минхёк танцует — пропускает связки, поет — пропускает ноты, улыбается, ничего перед собой не видит. У него температура сорок, он этого не знает и продолжает винить себя. Винить, потому что Кихён больше не сдерживается, хватает его за шиворот в переулке, рвет пару пуговиц, швыряет на землю и скалится. — Братец, — ухмылка такая знакомая, что хочется скулить и плакать, — ты же сказал, что справишься. Кихён бьёт больно. Будто последний месяц ничего не значит, будто они не жили бок о бок, понимая друг друга. Он вкладывает силы столько, что Мин то и дело вскрикивает в руки, глотая привкус крови. Тот, что обычно молчит, не может терпеть. Кихён, ледяной воды на сознание вылили, прекращает бить, дышать тоже прекращает, ему вдруг так жаль. — Прости... — он приседает рядом, пытается поймать взгляд Минхёка, пытается понять, что же на него нашло, осознание так и не приходит. Кихён гладит его по голове, слишком ласково для того, кто... Мин на него не смотрит, он вообще открыть глаз не может, потому жар по телу и железо во рту, потому что его бы в больницу, под капельницу на пару дней. Что-то щёлкает в голове, Кихён уходит, но страх ли это или жестокость, вернувшаяся на прежнее место, никто ответить не может. Ай Эм смотрит. Просто смотрит, потому что Мин, привалившийся к стене дома спиной в переулке, не двигается и, кажется, даже не дышит. Просто смотрит, потому что зол. Оставить бы этого ребенка так, чтобы в следующий раз дал сдачи, чтобы перестал терпеть. Но что-то подсказывает, что если он поступит таким образом, — голову поднимает, взгляд мутный, — Минхёк умрет. Чангюн не задаётся вопросом, что здесь забыл, почему не вмешался, почему медлил. Он вообще не хочет задаваться вопросами, потому что те неизбежно приводят к странному выводу. Поэтому приседает около Минхёка на корточки, тянет за руки на свою спину и несёт домой. Бережно, словно ноша за его спиной — драгоценность, он взваливает его на кровать. И потом вновь долго смотрит, прежде чем начать рыться в аптечке. Жизнь в приюте все же научила его полезным вещам. Он делает Мину укол жаропонижающего, обтирает его влажными полотенцами, втирает мазь в живот бережно, недовольно цокает. Чангюн бьёт его легонько по щеке: — Открой глаза, парень, — его голос властный и терпеливый, с нотками отчаяния где-то на подсознании. Мин морщится, глаза все же открывает, но сфокусироваться не может. У него размытое чёрное пятно вместо лица перед глазами. — Тебе нужно сесть, — Чангюн пытается поймать его взгляд — безуспешно. Но Мин с покорностью в движениях садится. Ай Эм ощупывает его ребра, недовольно морщится, а тот хихикать начинает, потому что ему щекотно, и боль не чувствуется — лекарства действуют. Чангюн смотрит вновь долго, тянет за руки, мол, вставай. Минхёк встаёт и улыбается почему-то по-детски. Чану это не нравится, он перетягивает ему ребра бинтом, сильнее, чем необходимо. Затем отпускает и начинает заново, только более осторожно. Мин не двигается, следит за руками, улыбка не слезает с лица. Он вдруг бормочет: — Я думал, что потерял друга, но вот ты опять рядом. Ай Эм, тебя же так зовут? Ты знал, что я с тобой дружу? Чангюн не знал. Он замирает, бинт стискивает в руках, а сердце сжимается в тисках — ему так жаль. Сожалеет, что вообще встретился на его пути. Он укладывает Мина в кровать, укрывает одеялами. Укрывает, но сам будто душу свою обнажает: «Вот ты даже этого не вспомнишь, но это я. Поверь, я отвратительный, поэтому просто уйди утром и забудь сюда дорогу». Посреди ночи Минхёк начинает всхлыпывать и ворочаться. Чангюн вздрагивает в кресле, пугаясь чужого присутствия, но быстро берет себя в руки. Делает ещё один укол, ложит новое полотенце на лоб и размышляет о том, что никогда ещё ни о ком не заботился. Наверное поэтому вся ситуации кажется ему абсурдной. Мин хватает его за руку, цепляется за нее так, как за жизнь обычно цепляются те, кто уже летят с моста. Ай Эм вздрагивает, зубы сжимает, руку оставляет в плену. Ему хочется курить, а ещё не видеть ничего. В комнате и так темно, вместо занавесок плед тёплый, на улице ночь, но он отчётливо видит в темноте, и это раздражает. Потому что Мин, черт бы его побрал, улыбается сквозь сон.

***

Кихён бежит, у него дыхание давно сбилось, лёгкие сводит спазмом. Он проснулся около девяти вечера и осознал, что Минхёк так и не появился дома. Он обошел его, осмотрел все комнаты. Написал в общий чат: — Я где-то потерял Минхёка Хёнвон: — Ты что, потерял брата? Шону: — Поверить не могу, где ты его потерял? Вонхо: — Хён, тебе не кажется, что в таком возрасте терять братьев противопоказано? Чжухон: — Почему ты просто не позвонишь ему? Кихён хлопает себя по лбу, морщится из-за лёгкой боли и набирает номер. Гудки на том проводе приводят к автоответчику. Вот почему он бежит сейчас сломя голову. — Надо было его забрать... — бормочет он, почти задыхаясь. Потому что вот он, знакомый переулок, воспоминания в тумане, вот он, телефон, вибрирует на земле. Вот место, где он его оставил. Но Минхёка на этом месте нет. Кихён дышит глубоко, пытается успокоится, но спокойствие не торопится возвращаться в его дом.

***

Минхёк просыпается с утра, сквозь тонкую щель свет ложится на его глаза, что-то приятно греет его руку, и ему не хочется это отпускать. Он поворачивает голову, полотенце скатывается со лба, тело кажется лёгким. Мин пытается повернуться, но боль возвращает к сознанию, он выдыхает сдавленно и оставляет попытки. Открывает глаза. Рядом с ним парень, волосы растрёпанные, на лбу капельки пота выступают, маска на пол лица. Маска, которую он так хочет снять. Мин тянется рукой к лицу, та подрагивает, и вся ситуация кажется такой неловкой. Он вздыхает, когда наконец поддевает пальцами резинку за ухом, но то ли от этого звука, то ли из-за прикосновения Чангюн открывает глаза и молчит. Пальцы Мина подрагивают, всё ещё касаются чужого уха, и он не знает, как поступить. Парень напротив ведь уже не спит, он даже не запретил ему сделать это, но теперь почему-то сохранить лицо в тайне кажется Минхёку лучшим вариантом: — Отпусти мою руку, — Ай Эм не то шепчет, не то шипит — эмоций меньше, чем необходимо, чтобы понять. Мин трясет головой из стороны в сторону, взглядом умоляет: — Я больше не буду, пожалуйста, можем мы ещё немного так полежать? Чангюн смотрит на него пристально. У Мина глаза бегают, щеки то и дело розовеют, все это так странно и смешно. Впервые за долгое время он смеётся. — Я никуда не уйду, просто отпусти руку, мне отлить нужно сходить, — он смеётся, наблюдая, как Минхёк разжимает занемевшие пальцы. Смеётся, когда тот пытается развернуться и ничего не выходит. Смеется, когда тот обижено отворачивает голову. Чангюн падает обратно на кровать, больше не смеётся, серьезность так и плещет в глазах, и Мин берет его обратно за руку, вновь цепляется, словно боится чего-то. — Расскажешь что произошло? Они молчат. Минхёк заколдован заклинанием «идеальная семья». Чангюн не пытается узнать больше, чем уже знает. Они молчат, это молчание такое привычное, комфортное. Что любой звук будет похож на взрыв в башнях-близнецах. Мин смотрит в глаза напротив, так не хочет рушить это все, но осознание догоняет его, когтями цепляется за спину и не отпускает. — Мне нужно позвонить, — говорит он, и башни рушатся, трещат, гремят, кричат. Утопают в тумане. Чангюн легко освобождает свою руку и встаёт. Бросает на кровать сотовый. Минхёку так одиноко. Гудки: — Алло? — Брат, это я, — Чангюн слышит отголоски криков на том проводе, внимательно следит за выражениями лица Мина. Кажется, в доме собрались остальные. — Я остался ночевать у друга, прости. Кажется, потерял свой телефон. [ — Мелкий ублюдок, — кричит Чжухон, явно шутит, — ты чего нас так пугаешь?! — В следующий раз надеру тебе задницу, — Вонхо выдирает трубку, Хёнвон поддерживает его смехом. Шону принимает телефон: — Ты, я так понимаю, в порядке. Жду на тренировке. Все как обычно. Кихён говорит последним: — Я так понимаю, ты сегодня не вернёшься? ] Он слушает внимательно, иногда сжимая одеяло рукой и кивая: — Да, я вернусь немного позже, — Мин глотает последнюю фразу, кладет трубку и пытается улыбнуться, но ничего не выходит. Они ничего не знают, они считают его виноватым, но это так несправедливо. Чангюн молча достает сигарету, открывает окно и выдыхает злость дымом. Он явно это ненавидит. Минхёк не пытается на него смотреть. Не пытается увидеть лишнее, у него нет сил сказать: [ — Прости, можно я полежу у тебя ещё сегодня? ] Выдавить получается только: — Прости... — Оставайся у меня сегодня, позже я схожу за рамёном, в холодильнике есть сосиски, если ты голоден сейчас. Прости, у меня не слишком уютно. У Чангюна голос низкий, успокаивающий — Мин расслабляется и прикрывает глаза. Он засыпает, даже не замечая этого, и Ай Эм смотрит на его спокойное лицо. Смотрит и не знает как поступить.

***

Тишина в комнате начинает давить на барабанные перепонки — Минхёк просыпается и не находит Ай Эма взглядом. Комната кажется неприметной. Кровать, кресло, одеяла вместо занавесок, порванные обои в некоторых местах, маленький стол с письменными принадлежностями, шкаф с кучей однотипной одежды и больше никаких деталей, указывающих на то, что здесь живёт парень. Он встаёт с кровати, обыскивает квартиру скорее взглядом, чем действиями, находит обещанные сосиски в холодильнике и начинает ждать. Мин садится в кресло, копирует вчерашнюю позу Ай Эма, но ерзает нетерпеливо и рукой нащупывает что-то жёсткое. Он достает вещь между спинкой и сиденьем, долго с интересом разглядывает ее, ложит в карман своей куртки и надеется, что его друг не заметит пропажу. Минхёка не интересует, зачем эта вещица здесь или откуда у такого молодого парня она. Ему просто нужно что-то для защиты. Дверной замок издает двойной щелчок. Мин как раз ложится обратно в кровать и улыбается: — Вернулся? Чангюн вздрагивает от неожиданности, всё ещё не привык: — Как ты? — Если ты принес рамён, то в полном порядке и скоро уйду домой. Спасибо, что разрешил остаться, — Минхёк улыбается искренне. Поднимается в кровати. Конечно, тело всё ещё болит, но в сравнении с тем, что было раньше, чувствует он себя хорошо. В сравнение с тем, каким он был раньше, он изменился всего за сутки в этой квартире. Чангюн готовит рамён и не знает, о чем обычно говорят люди, которые находятся рядом, поэтому просто исполняет желания. — Твое имя Ай Эм? — Минхёк не сдается. — Нет, но я не скажу тебе настоящее. — Почему? — огорчён, но заинтересован, точно ребенок. — Потому что вчера ты мне обещал больше не приходить сюда, — Чангюн врёт. Это его желание. Его искреннее желание защитить кого-то. — Правда такое пообещал? — недоверие в удивлённых глазах, — Мне, видимо, было очень плохо... Знаешь, я долго ждал нашей встречи. Чангюн ставит рамён на стол, подаёт палочки и качает головой: — Нет, не знаю. Ешь, а то остынет. Минхёк ест неспешно, Ай Эм наблюдает и улыбается под маской. «Точно ребенок», — думает он про себя, и ему не хочется прощаться. Глядя сейчас на себя, ему кажется таким глупым это желание. Он мог бы жить с ним спокойно. Сбежать из Сеула. Сбежать куда нибудь в Пусан, к морю. Купить там квартиру на деньги от страховки и жить счастливо. Чангюн вздыхает — Мин смотрит на него внимательно, выжидающе. А когда не слышит ответа, встаёт: — Я пойду, — говорит он. — Провожать не буду, устал немного, — Ай Эм склоняет голову набок. Сам внутри трещит по швам. И отпускает его. Минхёк уходит. Знает, что не вернётся. Знает, потому что...

***

Ребра все же болят. Хотя бинты, завязанные так бережно, спасают, в остальном боль то приходит, то уходит. Кихён не спрашивает где он был, отстранённость во взгляде: — Кажется, я виноват, — говорит он нерешительно, сам не верит в свои слова, но вина грызёт. — Да, ты виноват, — Минхёк улыбается, сжимает края куртки, мнется на пороге, — давай зайдём, холодно. Кихён поспешно отступает, больше они не говорят. Он даже уходит учтиво из комнаты, когда Мин снимает толстовку, потому что у него все тело в синяках и бинт промок. Минхёк снимает его и не находит в себе силы повязать новый. Падает на кровать и прикрывает глаза. Кихён заходит тихо, с бинтом в руках, и не знает как подступиться. Мин бормочет сквозь сон: — Ай Эм... Кихён улыбается, мол, что это его на английский потянуло, и не помнит то, что должен. Он тянет Мина за руки вверх: — Тебе нужно встать, — бормочет он, и уверенности в нем ноль, Минхёк встаёт послушно, будто делал это уже ранее. Кихёна не интересует, почему вдруг получилось, он завязывает бинт так, как умеет, выходит мягко говоря не очень, но, довольный собой, он опрыскивают бинт замораживающим средством и укрывает Мина одеялом. На какое то время его совесть перестает о себе заявлять и вообще что-либо говорить перестает. Кихён впервые с той ночи спокоен.

***

Минхёк плох в танцах и в пении уже около недели, парни говорят, что в него кризис, и он согласен. У него физический кризис. Ай Эм не приходит. Кихён не обращает внимания. В начале января Шону собирает всех и смотрит, улыбаясь: — Нас пригласили на прослушивание в компанию. У Кихёна выпадает стаканчик с латте из рук. Разливается по заснеженному асфальту красиво. Он не то чтобы рад, просто это впервые, когда на них обратили внимание полным составом. — На это выступление предлагаю центром сделать... — Шону выдерживает паузу, — Минхёка. Мин с удивлением вскакивает с места: — Хён, я же так плох в последнее время, почему я? — Как лидер думаю, что это вдохновит тебя. Минхёк переводит взгляд на Кихёна и уже все знает. По пути домой они заходят в привычный переулок. По пути домой мир рушится брызгами крови. Чангюн замечает пропажу не сразу, замечает слишком поздно, потому что перестал думать о том, как кого-то убить. Его пистолет, который он каждый вечер рассматривал, начищал, примерял к руке, пропал. Паника бьёт в нем ключём, наконец нашедшим выход из под земли. Что, если Минхёк сделал это, пока он сидел в заперти? Чангюн хватает свои атрибуты, все, которые планировал. Все, которые давно были вписаны в план, и бежит к проклятому переулку. Он минует камеры, минует любую возможность попасться, потому что вот он, его план, сейчас рушится. За углом слышны крики. Минхёк направляет пистолет дрожащей рукой на Кихёна. И вид у обоих не лучший. — В чем я виноват на этот раз? — голос срывается, он молит, — Скажи мне, в чем? Фонарь освещает их лица, Кихён молчит. Молчит даже спустя минуту, и Чангюн думает: «Может все обойдется?» На улице темно, вокруг ни души — может, они разойдутся мирно. Будто это дурацкая шутка. Но Мин не опускает пистолет. Ай Эм видит как наваждение: вот Кихён сделал шаг навстречу, вот второй, вот он выхватывает пистолет, вот он стреляет, прижимая пистолет к груди Минхёка. Он видит это ещё до первого шага, начинает смеяться. Кихён дёргается, Мин оборачивает и привычно не видит лица. Не видит, но не боится. — А ты все такой же, Кихён-и. Все так же прекрасно находишь общий язык с другими, все так же отлично играешь роль идеального, да? Тот вздрагивает, отступает на шаг. — Кто ты ? — Разве ты забыл? — Чангюн скалится под маской и подходит ближе к Минхёку со спины, — Нехорошо красть чужие вещи, хён. Это впервые, когда он называет его так, и Мин вздрагивает, когда его руку с пистолетом накрывают сверху. — Рука не должна дрожать, — сообщает он, будто Кихёна здесь нет, будто под прицелом никто не стоит. Мин хочет развернуться, но его прижимают свободной рукой к телу. — Я не хотел... Прости, я не должен был... Чангюн скользит свободной рукой от живота к шее, сжимает ее слегка, а после закрывает Мину глаза. — Не беспокойся, ты же хотел это сделать, — он шепчет на ухо, Минхёк ощутимо жмурится. Кихён не знает, что делать, но сбежать в себе силы не находит. — Ну что, вспомнил? — Чангюн смотрит ему прямо в глаза, целясь из пистолета. Кихён не помнит. Разве был кто-то, кого он забыл? — Нет, — он уверен, что это правильный ответ. Настолько уверен, что первый выстрел отдает эхом в голову и болью в ноге. Тихий свист из-за глушителя. Он даже не вскрикивает. Минхёк начинает оседать, выпуская пистолет из рук, а Чангюн держит его глаза закрытыми, прежде чем всю обойму своими руками спустить в Кихёна. Затем опускается возле Мина, заглядывает ему в лицо и говорит: — Его убил я. Минхёк открывает глаза. Перед ним нет крови, нет ничего, только лицо Ай Эма. И ощущение теплых капель на щеках. Чангюн спрашивает: — Кто его убил? Мин медлит с ответом. Он ещё не видел брата. Не уверен, что это не шутка. Но отвечает: — Ты. Чангюн кивает: — А теперь иди домой тем же путем, что и пришел. Завтра утром позвони друзьям и скажи, что не можешь найти Кихёна. Вытри руки спиртом. Прими горячую ванную. Не переусердствуй. Вставай, не смотри в ту сторону. Просто уходи. — А ты? Чангюн улыбается: — У меня ещё есть дела, не беспокойся. Только когда Минхёк уходит, Чангюн вздрагивает, точно током бьёт где-то в районе сердца. Так больно. Он закрывает Кихёну глаза, накрывает его курткой и бросает черную фишку с графической буквой M. В какой-то момент радость посещает его сердце, мол, вот, все получилось, зачем только оттягивал, но после он вспоминает Мина, оседающего на пол, и не знает, как будет жить с этим дальше.