***
Сону беспокойно смотрит на Кана. Весь путь от Пусана к Сеулу тот тарабанил пальцами по клавиатуре, сверяя данные и внося новые правки. Даниэль замирает на секунду, а затем закрывает ноутбук с тихим хлопком. — Ничего? — Сону пытливо смотрит на друга. Тот кивает: — Я просто не понимаю, он же не призрак. Уверен, он даже как-то был связан с ними, раз уж это второй человек из одной и той же компании, но найти ничего не могу. Такое чувство, что мы что-то упускаем. Сону пересаживается на сиденье рядом и берет его за руку, улыбнувшись: — Не торопи себя, — он склоняет голову набок, глаза лисьи щурит. Даниэль не отвечает улыбкой, понимающе кивает: — Думаешь, мы уже встречали его? Сону отрицательно качает головой, затем ложит ее на плечо Даниэля и прикрывает глаза: — Кто знает? Возможно, — он улыбается. — Не беспокойся, мы скоро поймаем. Новые факты всплывут обязательно... Кан невзначай трелет ему волосы, жест по-домашнему теплый: — Нам скоро выходить, не вздумай засыпать. — Хорошо, — Сону смеётся тихо, дыхание шею щекочет, но глаз не открывает, — куда поедем в следующий раз? — Япония, — говорит Даниэль шутливо. Они так быстро меняют тему, что у него мурашки по коже от этой беззаботности или от лёгкой щекотки. — Неплохой выбор, только у меня просьба. — М? Какая? — Кан переплетает их пальцы, разглядывая чужую руку. — Давай хотя бы так обойдёмся без дел. Закончим все здесь и поедем действительно отдыхать, ладно? Даниэль улыбается, легонько касается губами лба и улыбается вновь: — Ладно. Вставай, наша остановка. Сону открывает глаза, ему приходится отпустить руку, собирая вещи, но даже так он действительно рад. Иногда ему кажется, что эти чувства невозможно скрыть. Будь то ситуация, когда они наедине или когда в людных местах, как сейчас, чувства, что копятся в них, заметны всем или только им?***
Хёнвон сидит у допросной, беспокойно теребит край куртки, оглядывается по сторонам, и люди в форме кажутся ему врагами. Вчера их друга вызвали сюда из-за смерти родителей. Сегодня они всей компанией должны дать показания. Пугающе и неприятно. Вонхо толкает его в плечо, улыбается широко: — Хватит себя накручивать, Чангюн ничего не сделал. Они просто проверяют все варианты. Чжухон в этот момент утвердительно кивает, сам пальцами трещит нервно. Шону сжимает его плечо ободрительно. Дверь допросной открывается — Чангюна выводят в наручниках, они все вздрагивают от этого вида. Шону подходит с улыбкой немного натянутой: — Ты в порядке? — он старается звучать уверенно, как полагается лидеру, но они все всего лишь дети. Чангюн не в порядке. У него чувств выжженное поле внутри, маки алые в пепле. Он оглядывает друзей, пытается улыбнуться, но не выходит — скулы сводит судорогой, слезы на глаза так и не наворачиваются. В нем что-то сломлено навсегда. — Надеюсь, вас не задержат надолго. Знаю, это место не из приятных. Не волнуйтесь, меня скоро отпустят, — этой рассудительности внутри нет конца. Чангюн хочет уснуть надолго, потом открыть глаза и увидеть, как родители ссорятся в гостиной — все как обычно. Мир обычный. Этот самый обычный мир он смог бы полюбить со временем, опираясь на надежные плечи друзей. Хенвон взгляда от наручников не отводит, руки за спину заводит и беспомощно смотрит на Вонхо, когда офицер зовет их: — Пожалуйста, пройдите в допросную. Они идут всей компанией. Мать Шону жалостливо качает головой, проходя мимо Чангюга. Взрослый — условие, при котором подростки могут давать показания, но так как не у всех вышло, пришла только она. Чангюн кланяется, — вежливость или благодарность, — идет за следователем в другую комнату, где его просят подождать. — Мы практиковались вместе, — кивает уверенно Шону. — Думаю, часов шесть подряд, — Чжухон добавляет за лидером. У него сомнений в этом в сказанном нет. — Даже свидетели найдутся, — говорит Вонхо деловитым тоном, точно телевизор пересмотрел. Следователь почему-то улыбается на это. Остальные кивают. Череда одинаковых по смыслу вопросов сбивает с толку, и приходится повторять одно и то же ровно до тех пор, пока тебе поверят. Хёнвон молчит, смотрит на свои ладони, странное чувство зарождается внутри, и память подбрасывает Чангюна в наручниках — сомнения съедают изнутри. Следователь пристально смотрит на него: — Вам есть что добавить? Хёнвон поднимает удивленный взгляд: — Мне..? Следователь кивает. — Нет… — Хёнвону вдруг становится страшно: что, если они ошиблись, что, если их обманули, обвели вокруг пальца? — Все так, как сказали мои друзья. Мы долго практиковались, после разошлись по домам. Было холодно, но весело. Офицер ставит точку в блокноте. Хёнвон ставит знак вопроса в голове. Так зарождается крах преданности. — Спасибо за содействие, вы можете идти домой. — Чангюн… — начинает Шону, — его скоро отпустят? — Не беспокойтесь, мы проверим информацию, данную вами, и, думаю, к утру завтрашнего дня он будет свободен. Все кивают, все же расходятся по домам со временем. Слух так же, как и сомнение, созданное заблуждение, имеет свойство пятнать воспоминания. Находясь под чьим-то воздействием долгое время, можно перестать верить самому себе. Чангюн тоже постепенно перестает верить себе. У него допрос за допросом, слова бесполезные, молчит упрямо. [ — Я был с друзями, мы практиковались, родители поехали отдохнуть. — Я был с друзьями… — Я был… — Что вы хотите от меня услышать… — Можно мне поспать? ] Вонхо обнимает Хенвона, который остался на ночь у него — тот дрожит. — Хён, не может же быть такого, что он виноват? — он поворачивается к Хосоку лицом, в темноте пытаясь уловить его выражение лица. Вонхо кивает, треплет Хенвону волосы тепло: — Какая глупость пришла тебе в голову! — Ну, просто знаешь, мы же не были все время вместе, может он правда сделал это? Или сделал это до встречи с нами. В конце концов, они умерли в пути, может и с машиной было что-то не так сразу? — Похоже, ты витал в облаках, когда слушал объяснения офицера, — Вонхо берет его за руку, жест дружеский, жест уместный, — они проверили машину, с ней все в порядке. Хёнвон вздыхает, и легче совсем не становится, у него взгляд мечется по комнате. Вонхо думает, что это на него не влияет. Ему кажется, что он помнит все совершенно точно. Засыпая, он сжимает ладонь Хенвона, ему спокойно от того, что кто-то сегодня есть рядом. Наверное, в этом тепле, проснувшись завтра, они смогут проведать друга, наконец улыбаясь. Хосок не слышит, не чувствует, но его подсознание воспринимает даже сквозь сон: — Хен, я думаю, он убил их, как нам теперь быть? — бормочет Хенвон в чужую ладонь, касаясь её губами. Это в конце концов дает о себе знать. Вонхо снится сон. Чангюн поджигает спичку, Чангюн кидает ее на розлитый бензин, Чангюн улыбается. В полицейском участке наконец-то слышится долгожданный щелчок, наручники снимают, принося извинения. Чангюну они в самом деле не нужны, но он кланяется и жмется, забитый в угол зверь. Шону смотрит на это все, кивает ободрительно: — Теперь домой? — он улыбается по-братски, в нем еще не изменилось ничего, но Чангюн чувствует это паранойей в задворках сознания. Рано или поздно все предают. В воспаленном уставшем сознании это как пятно, нефть, пролитая в море, все живое на своем пути убивает, все разумное — тоже. Когда его забирают в приют, натянутость достигает предела. Вонхо и Хенвон лишь кивают, на деле с ним больше не говорят. Шону держится, Чжухон держится за веру лидера, Кихен смотрит презрительно. Эти пятна сомнений и слух, брошенный так невзначай, расползаются кислотой, разъедают то шаткое совместное, что было до. — Это мой адрес, я буду ждать вас, — Чангюн все еще пытается, улыбка — оскал. Он правда хотел бы в это верить. Справедливости ради, мир, который он мог бы полюбить, давно рухнул, стоя на его руинах, хотелось бы верить хотя бы это. Но что-то неуловимо идет не так. — Мы навестим тебя, но, прости, не сможем делать это часто, — отвечает Шону за себя или сразу за всех. Чангюн понимающе кивает и он же отказывается это понимать: — Вы же знаете, что я этого не делал, да? — спрашивает он напоследок недоверчиво. — Знаем, — Чжухон отвечает, кивая, — береги себя. Это последняя капля тепла, доставшаяся Чангюну тогда. Последнее прощание, на которое они были способны, а дальше месяцы ожидания встреч, которых нет.***
Когда дверь открывается, Минхёк складывает вещи в сумку, собираясь наконец выписаться из больницы. Хёнвон смотрит на него пристально. Чжухон входит в палату первым, будто разделяя между ними пространство на безопасные части. Эта мнимая безопасность успокаивает Мина, он кивает. — Пришел? Они до сих пор не говорили о важном, совсем ни о чем не говорили. Минхёк перестал что-либо понимать еще в полицейском участке. — Так быстро выписываешься? Притворялся больным, что ли? Только от этих слов его бросает в дрожь. Кихен стоит, окровавленный, за спиной Хёнвона, зубы скалит. Мину от этого видения страшно, и Чжухон подходит ближе, опускает руку на плечо, ободряюще кивает. Мол, это всего лишь шутка. У каждой шутки, как известно, есть другая сторона. — Можно и так сказать, — он улыбается своей детской улыбкой, в ней боли давно через край, — а ты так долго шел, потому что было стыдно? Хёнвон смотрит на него, затем слегка улыбается, глаза закатывает: — А разве должно было быть? Слов недосказанных становится больше. Проблема, наверное, в том, что каждый такой вопрос, сказанный несерьезно, слишком серьезно звучит. Отсюда расстояние между ними, два метра с препятствием, ощущается как дорога в несколько тысяч километров. Хёнвон почему-то вспоминает смутный образ, из-за которого когда-то он был очень напуган. Образ, который было решено забыть, преследует его мыслями, полными подозрения. Если бы он захотел услышать друга, он наверное услышал бы. Но вся суть в том, что слушать себя намного легче. Бывают мысли, которые не становятся правдивыми, даже если веришь в них всем сердцем. Потому что не все, что находится в голове, может стать реальностью — так устроен мир. Хёнвон об этом не знает, он считает: [ — Если что-то пришло в голову, значит, это правда на 90 процентов. ] Это странное заблуждение, отпечатанное в сознании, он воспринимает давно как истину. Наверное, поэтому сейчас, когда никто не сдерживает, никто не любит его, никто не защищает его, он решил: «Мой друг убил моего парня. Он рассорил нас намеренно» Хенвон улыбается, берет сумку Мина с кровати и говорит: — Я отведу тебя домой, примешь это в качестве извинений? Минхёк поглядывает на Чжухона, тот кивает, мол, не бойся, мы все еще друзья. — Спасибо. Доходит до драки, и Чжухон оттаскивает Хёнвона на пороге, когда тот в очередной раз набрасывается на Мина, входя в квартиру. За мгновение до этого еще слышно, как сумка падает с глухим ударом на пол, с таким же глухим звуком сердце уходит в пятки, когда Мин видит выражение лица Хёнвона, и впервые понимает, что перед ним совершенно незнакомый человек: — Хватит! — кричит он, слезы текут по его щекам. — Уходите оба! Хёнвон одергивает руки и улыбается: — Мы все равно встретимся вновь рано или поздно в каком-то темном переулке. С Кихеном тебе нравилось по таким ходить. Истерика стучится в двери, очередной приступ не за горами, и ему интересно, когда они смогу решить все мирно. Эти самые мирные пути не находятся. Мину интересно, как давно Хёнвон знал о том, что его избивали. И если знал, то почему не защитил. Чжухон смотрит с сожалением, закрывает дверь. Минхёк слышит, как внутри со скрипом закрывается другая дверь. Он чувствует удушье. Клетка, открытая с таким трудом, захлопывается вновь.Тюрьма, раны в которой продолжают кровоточить даже когда проходит время. Шрамы, вспоротые словами, брошенными небрежно, сочатся гноем. Мин тоже гниет изнутри. Без него самого было бы лучше, да?***
Ай Эм знает — однажды предавший предаст вновь. Глядя на выходящего из его дома Хёнвона, он уверен, что в квартире живет Минхёк. «Удачное стечение обстоятельств», уготованное судьбой. Чжухон хватает Хенвона за руку, заставляя обернуться: — Да, что с тобой не так? — он смотрит в глаза, пытаясь хоть что-то понять. Хенвон улыбается: — Ты не поймешь, — эта улыбка крошится на кусочки, — ты никого не терял. — Может и так, но я тоже человек, и сейчас ты заставляешь страдать того, кто мне нравится. Зачем? Ты же знаешь, он не может быть ни в чем виноват. Почему поступаешь так с ним? Они, не стесняясь, кричат, а Чангюн наблюдает, теребит фишку в руках — на ней красуется «N». В нем вскипает злость и еще чувство, которое он пока что не способен понять. — Знаю я? Откуда мне знать? А? — Он был с тобой на берегу в тот момент… — Чжухон отпускает руку, хмуро смотрит, бессильно пожимает плечами. — Зачем придумываешь причины? Если хочется на ком-то сорваться, — он отводит вгляд, — так и скажи. Может мы и не способны понять твоих чувств, но у нас тоже они есть. Мы все скучаем по нему. На последних словах его голос срывается, не от волнения, а от удара, прилетевшего от Хёнвона. — Скучаете? Не смеши меня. Вы никогда не ценили его, — он разворачивается, уходит сплевывая. Чжухон не идет за ним вслед. Он возвращается к Мину, стучится тихо в дверь и просит впустить. Делая правильный выбор за них двоих.***
Открыв глаза, Хенвон не чувствует затекших запястий, вспомнить, как попал в это здание, тоже не выходит. Кто-то подходит к нему со спины, слышен хруст разбитых окон под ногами. Холод бежит по затылку, у страха глаза велики. — Очнулся? — интересуется голос, и Хёнвон вздрагивает, у его страха всегда был пронизывающий взгляд последнего вошедшего в состав участника, — Я думал, долго валяться в отключке будешь. Как поживал? Чангюн скалится в маску, потеря самоконтроля, потеря рассудка окончательная, если ему нужно защитить Мина — он сделает это. Оправдание, заслуживающее уважения. Однако это не голодные игры, если посмотреть правде в глаза. На нее давно никто не смотрит, правду расчленили и в хаотичном порядке разбросали по полкам в подвале. — Кто ты? — Я дам подсказку, — Чангюн смеется, в этом смехе ничего нормального не осталось. Он ведет пистолетом по шее Хёнвона, тот дергается, — я хотел быть ваши другом, но ты возненавидел меня, потому что мне уделяли внимание. Так же было, да? Чангюн встает перед ним, даже маску снимает. Хёнвон вжимается в стул, у его страха все тот же взгляд. Ай Эм бьет его по лицу рукояткой, продолжая улыбаться: — Вспомнил? — Тебе просто не было места рядом с нами, а я открыл на это глаза другим, я был прав. Видишь, ты совсем не изменился, — его голос звучит непривычно жалко. Чангюн поднимает его голову за волосы, оттягивает назад, смотрит в глаза, и отблески прошлого, отражаются в них. — Не заблуждайся, ты был одной из причин, почему я стал таким. Совсем не изменился. Думаешь, можешь выдать любую мысль за правду? — он улыбается, глядя на лицо, искаженное болью, — Мне стоит поступить так же. Хочешь расскажу тебе секрет? Хёнвон непонимающе качает головой, хочется сбежать, но выхода нет. — Вонхо, — начинает Чангюн, и Хенвон подскакивает на стуле, слыша имя, хочет пошевелить ногами, но те связаны. Челюсть болит от удара, привкус крови во рту, но он уверяет себя, что не поверит ни одному сказанному слову, — перед смертью сказал мне кое-что... — Ублюдок, — вскрикивает Хенвон, и второй удар приходится в солнечное сплетение. Он сплевывает кровь, говорить нет сил. — Перебивать невежливо, — Чангюн приподнимает его подбородок пистолетом без капли сожаления. — О чем это я… Он даже чешет затылок, будто и правда усиленно вспоминает что-то: — А… Сказал, что любил тебя. Хёнвон сглатывает кровь, обещание не верить ни одному слову рушится в нем, ещё немного, и его вырвет. — Купился? — звук смеха неестественно режет слух, Хёнвон дергается от него так сильно, что стул падает на пол. Чангюн склоняется над ним, улыбается во все тридцать два. Пистолет привычно приставляет к чужой груди, и Хенвон пытается отрицательно качать головой, когда звучит выстрел. Затем еще один. — П-правда? — хрипит он, дыхание сводит, кислорода давно не хватает. — Правда, — отвечает Чангюн, внезапно смягчаясь. Хёнвону даже удается улыбнуться, глаза так и остаются открытыми, слеза течет к уху, впитывается в волосы, высыхает, не оставив следа, и этот невидимый след похож на его умение любить. Фальшивое умение, которым он пытался кормить свой эгоизм. Ай Эм прикрывает ему глаза заботливо, фишку бросает рядом. — В следующий раз давай станем друзьями. Ответа не следует, его просто не может быть. Чангюн уходит прочь. Сирены гудят у здания через неделю по жалобам охранника на вонь. Сирены гудят слишком поздно, когда не способны помочь.