***
— В этот раз «S», — говорит Кан, складывая аккуратно фишку в пакет, — он был слишком жесток, повреждений так много. — Кажется, скоро это закончится, нам нужно скорее прошестерить список, иначе он не остановится. Думаю, он теряет остатки здравого смысла, действует все более грубо, и мне даже немного жаль. Даниэль бросает на него долгий пристальный взгляд, в нем почему-то полно сожалений и интереса к очевидным вещам: «Если бы два года назад мы не встретились, ты смог бы избежать такой судьбы?» — думает он и бросает еще один взгляд на тело. — Но, знаешь, он все еще заботится о них, будто бы бережно хранит воспоминания, — говорит Кан, чем намеренно пытается вывести партнера из себя. Залезать в чужую сферу знаний совсем не его стиль, но если так продолжится, то они вечно будут грустить об этом деле. Сону, словно пробуждаясь от какого-то сна, сужает глаза, превращаясь в хитрого лиса мысленно: — Нарываешься? — эта грубость в нем совершенно незаменима, она всплывает, когда сложно и когда слишком легко, когда чувство свободы подкрадывается близко. — Конечно, — он улыбается, становится немного легче думать об этом всем. — Но ты прав, он всегда закрывает им глаза. Даже когда слишком зол, закрывает глаза, будто не хочет, чтобы они видели. Интересно, пытался ли он хотя бы однажды защитить кого-то?.. — Все пытаются кого-то защитить, — Даниэль знает, что утверждение слишком легкомысленное, но доля правды в этом есть, ведь иногда люди ложно воспринимают насилие за защиту и наоборот. Каждый видит мир таким, каким хочет его видеть, и следует прилагать слишком много усилий, чтобы увидеть истину, а на это способен не каждый. — Говоришь о разнице убеждений, значит, — Сону чешет затылок. Кан наигранно прижимает ладонь ко рту, смотря испуганно: — Неужто мысли читать научился? — он улыбается в ладонь. Они смеются вместе, покидая место преступления. Чжухона накрывают черным, но он сам давно поглощен тьмой. Офицеры оглядываются на двоих детективов, каждый из них не уверен, что капля здравого смысла вообще осталась в этом всем. Кан наливает им соджу, пока Сону раскладывает мясо на гриле и спрашивает, слегка недоумевая: — Почему мы здесь? — Я проверяю камеры, чтобы найти зацепки, да и на последний автобус к первому приюту мы уже опоздали. — Хм-м, — кивает он, — звучит логично, но, чувствую, в этом есть подвох. Они выпивают по стопке, закусывают мясом, и выглядит это все обыденно, настолько обыденно, что груз, взваленный на плечи, падает к их ногам. — Не хочу, — говорит Даниэль тихо, — не хочу, чтобы сегодня ты представлял то, что не должен представлять. Сону смотрит на него, вспоминает его детскую беззаботную улыбку. Кан по-детски дует губы: — Опять мысли пытаешься читать? — Конечно, — он улыбается ему, опрокидывая еще одну стопку соджу в себя. — Ну так, о чем я сейчас думаю? — Даниэль опирается подбородком на руки и смотрит в глаза. — Я люблю тебя, — Сону говорит о своих чувствах, а не о чужих мыслях, и ему так странно. Он думает об этом, наверное, с тех пор, как шары улетели в небо, и та улыбка, что привлекла его внимание, была невозможно яркой. Кан молчит — сложно ответить на такое спокойно, сложно вообще оставаться спокойным, когда Он напротив наблюдает так серьезно и внимательно за каждым жестом. Потому что это правда, признание или шутка — совсем не ясно. — Я тоже, — бормочет Даниэль, тоже глотая очередную стопку соджу. Они оба пьяны, а завтра, если кто-то из них решит об этом забыть, выпивка станет отличным оправданием. Но сейчас Сону берет его за руку под столом, они смотрят друг другу в глаза, и время останавливается ненадолго. В их офисе, в углу комнаты, ноутбук оповещает сиреной о возможном подозреваемом, и мир продолжает свое движение.***
Шону надевает этот черный костюм слишком часто за последнее время. Вот почему какими бы сильными не казались ему его собственные убеждения, этот черный костюм говорит, что на данный момент он самый слабый из людей. Переживать это снова и снова, подобно проклятию, в которое он уже готов поверить. Потому что все, что его беспокоит, это вопрос: — Когда все пошло не так? Минхёк заходит ближе к поминальной службе, на нем лица нет, он словно призрак бледный и худой, кажется сломленным и раздробленным изнутри. Повязка на руке — символ их утраченной дружбы, след так и не взросшей любви. Мать бросается на них, стоит только переступить порог. Бьет по груди Мина в попытке достучаться, он терпит и понимает, что это его вина: — Наш сын ушел к тебе, ты должен был его защищать, раз стал другом! Тогда почему ты здесь? — женщина захлебывается слезами, отчаянно пытаясь выбить ответ. Минхёк молчит, Шону придерживает ее за плечи. — Матушка, он ни в чем не виноват, пожалуйста, позвольте нам проводить Чжухона с миром, — он пытается сгладить эти углы, но они совсем не сглаживаются, и женщина продолжает плакать, так как это горе невозможно исчерпать или испить до дна. Этот мир невозможно изменить, если самое драгоценное уже утеряно. Минхёк обнимает ее, опускаясь на колени рядом: — Я расскажу вам, насколько прекрасным человеком он был, поэтому прошу, не прогоняйте меня сегодня, — шепчет он, его слова отдают гулом где-то в ушах, кровь пульсирует ближе к затылку, и ему так страшно. Он почти готов сказать: «Это все моя вина, ведь я был слишком неосторожен в своих желаниях, я должен был спасти его, должен был остановить все еще до того, как это началось». Готов, но слова так и не звучат, и женщина в его руках всхлипывает, обретает немного спокойствия. Правда, которую скрывают слишком долго, всегда находит трещины во лжи и начинает сочиться наружу. Правда, которую никто не должен узнать, всплывает образами в сознании. Шону на ум почему то приходит старый знакомый, и это предчувствие отдает стуком в груди. «Может быть тогда?» — спрашивает он себя [Чангюн в наручниках, у них веры совсем нет], — «Может быть тогда стоило сделать другой выбор? Может быть сейчас еще можно исправить хотя бы то недоразумение?» В этом бесчисленном количестве «может быть» проскальзывает странное убеждение, что исправить можно все — даже смерть. Если бы он был лидером, способным что-то изменить, ему бы пришлось поступать иначе, рассуждать по-другому, действовать в разрез предпочтениям других, чтобы привести их группу к мечте, если бы все это стало возможно, он бы сделал. Но заблуждения на то и заблуждения, что откладываются в голове, заполняют мысли и приводят к выводам, к которым не должны приводить. Они возвращаются домой по отдельности. Мин оседает у двери, квартира, заполненная мягким светом до этого, кажется до невозможного пустой. Время, которое было потрачено на то, чтобы решить, кто важнее, кажется ему бессмысленным. И хотя тяжесть эту преодолеть не выйдет ни сегодня, ни даже завтра, в одном он уверен точно — он не может умереть. Потому что Чжухон сказал: — Не поступай так со мной. Эта фраза, сказанная в такой важный момент, заставляет Мина жить. Пока что, пока еще есть силы все это выдержать, он собирается жить. Шону находит адрес приюта в коробке, спрятанной под кроватью, и там же лежит потертое фото, какие-то крышки от бутылок, брелок, парочка упаковок от конфет (предсказания, выведены красивым шрифтом). Он смотрит на часы, — время позднее, — но все же успевает на поезд в ту сторону. Поиски ответов всегда начинаются с неожиданных решений, его решением стало проведать старого друга. И хотя предположение, что это мог сделать он, где-то еще блуждало на задворках сознания, Шону искренне верил, что это не так. Только сейчас, когда несчастье забрало так много его друзей, когда ценность их возросла, а черный костюм будто прилип к телу и сидит, как влитой, даже если на самом деле бережно сложен в шкаф. Только сейчас он готов был поверить, что все было не так. Монотонное стучание колес, вид, открывающийся из окна, должен привлекать внимание. Однако усталость наваливается, сковывает и погружает в глубокий сон. [ — Может все же не будем голосовать? Просто поедем к нему и расспросим, что к чему. Может, даже потренироваться сможем. В конце-концов, он наш друг. Чжухон одобрительно кивает, улыбаясь: — Вы ведь не забыли, — он поднимает мизинец, — наше обещание дебютировать. Мы все еще должны попробовать, даже если нам сложно будет это все устроить. Все улыбаются, атмосфера в целом приятная и спокойная. Да, они были взволнованы, когда все случилось, но ведь невиновность доказана, преувеличивать нет необходимости. И это тепло разливается в груди каждого сладким белым вином. ] Шону открывает глаза резко, ощущение тепла исчезает, стоит реальности занять свое заслуженное место. Он вздыхает — на дворе ночь, до прибытии еще час, и всегда есть над чем подумать. Телефон звонит настойчиво в кармане, он поднимает трубку: — Это Мин, — звонить с домашнего непривычно в первую очередь потому что приходится представляться, даже если знаком с человеком, — Ты не дома? — Нет, пришлось поехать кое-куда, хочу найти одного человека. — О ком ты? — Минхёк сворачивается в кровати, становится невыносимо холодно где-то в районе сердца. — Это старая история. Раньше, до того как ты пришел в группу, у нас был еще один участник, — Шону отвечает искренне, потому что есть у него ощущение, что поговорить так по душам выйдет еще не скоро. — Правда? — Мин привстает на кровати, ему мерещится, что дверной замок щелкает. — Да, его звали Чангюн, но он сам назвал себя Ай Эм. Однажды случилась одна неприятность, и наши пути разошлись, но, кажется, мы все совершили ошибку в тот раз. Хочу узнать, все ли в порядке с ним? Кажется, он единственный, кто остался из нас, не считая тебя, — образы за окном мелькают слишком быстро, из-за темноты это немного угнетает. Минхёк сжимает простынь, испуганно глядя на дверной проем — там точно стоит Чангюн и смотрит на него, приложив указательный палец к губам, мол, продолжай, не беспокойся обо мне, вид у него даже в темноте абсолютно счастливый, и Мин чувствует это. Подавить в себе страх выходит не сразу, только когда его берут за руку бережно и ласково, посыл этих движений, «я не причиню тебе вреда», ощущается кожей. — Хён, как же так вышло, что вы его бросили? — он сжимает руку Ай Эма в ответ, и в нем все еще неконтролируемые чувства горят мягким пламенем. — Думаю, тогда мы думали только о себе, — признает Шону, перемен в голосе не замечает, но что-то его тревожит, — давай поговорим об этом, когда я вернусь. Время позднее — ложись спать. — М… — Мин даже улыбается, кивая, — давай встретимся, когда ты вернешься. Хорошей дороги тебе, — ему кажется, что такой расклад весьма удачный, ведь если они не встретятся, значит, все будет в порядке, значит, что у Шону будет шанс остаться живым, а у Чангюна будет шанс сдаться. Это будущее, за которое он готов уцепиться руками и когтями. Будущее, к которому он хотел бы прийти не смотря ни на что. Ведь дождаться кого-то не так уж и сложно, если очень сильно любишь.