Свобода выбора

      Я упал неудачно, от удара о развороченные каменные плиты правое плечо прошило острой болью, из груди выбило весь воздух. Несколько мгновений я просто лежал, скрючившись и пытаясь вновь научиться дышать. Хорошо, что Редклиф был заброшен уже десятки лет — если бы вокруг оказались враги, меня можно было бы брать голыми руками.       Прошла, казалось, уйма времени, прежде чем я, наконец, смог перевернуться на бок. Хрустальное крошево больно впилось в щеку; я выдохнул и с трудом поднялся на ноги, оборачиваясь к зеркалу.       Проклятье.       Поверхность все еще шла мелкой рябью, и, наверное, протянув руку, я мог бы снова почувствовать зыбкую податливость воды.       Дверь оставалась открыта.       Серый туман по ту сторону склубился и стал черным, оскалившись, жадно сверкнул багровыми огнями зрачков. И вдруг смялся, потек, как свечной воск, переплавляясь в невысокую фигуру человека.       Эльфа.       Я вздрогнул; под подошвой хрустнула лириумная россыпь.       Он неторопливо подошел ближе к зеркалу, остановившись в шаге от него. Чуть наклонил голову набок, пристально всматриваясь в мое лицо — взгляд у него был спокойным и уверенным и, как мне показалось, немного усталым. Впрочем, он вообще выглядел как-то непредставительно для существа, собравшегося уничтожить весь мир — простые походные сапоги, легкая броня, серый с меховой оторочкой плащ и странный костяной амулет.       Вот только у ног его лежала, скалясь, тень, и я отлично помнил, как эта тень бросилась на Фейнриэля.       — Фенрир, — хрипло сказал я.       Он едва заметно кивнул.       — Получается, мы с тобой в неравных условиях, Страж: я даже не знаю твоего имени.       Самым разумным было бы промолчать. Если волк не смог или не захотел убить меня сейчас, это отнюдь не значило, что он прекратит гон, и давать ему лишние подсказки было не самой хорошей идеей. Но…       Я не знал, что дернуло меня за язык. Возможно, это самое неуловимое между «не смог» и «не захотел».       — Хейден, — ответил я.       Отчего-то мне показалось, что он ожидал услышать другое имя. И, злясь на самого себя, я встряхнул головой — я терял время.       — Жаль, что мы встретились врагами, Страж Хейден, — спокойно сказал Фенрир. — Но признаться, я не ожидал, что ты сумеешь пройти Перекресток, даже с чужой помощью. Моя ошибка… я не думал, что в твоем друге все еще сильна кровь элвен. Но больше этого не повторится.       Я не стал спрашивать, жив ли магистр, или нет. Наверное, я не хотел знать. Эльф-волк лгал — или не договаривал — если он действительно был тем, кем я думал, вряд ли он мог действительно не предусмотреть подобного исхода. Мысль о том, что он попросту позволил мне уйти, мне искренне не нравилась.       Потому что следом за ней шел закономерный вопрос «зачем», и ответа у меня, конечно же, не было.       Фенрир смотрел на меня с каким-то задумчивым интересом, не делая попыток подойти ближе или использовать свои чары. Звериная тень у его ног почти истаяла и слилась с серым туманом, и на короткий миг я даже засомневался, а не привиделось ли мне все это.       — Я мог бы освободить тебя от власти Старшего, — вдруг негромко сказал Фенрир. — Вывести скверну из твоей крови.       Мне надо было побыстрее убираться отсюда, но одна лишь мысль о том, что придется повернуться к зверю спиной, вызывала холодную дрожь. Я помнил слова Фейнриэля, что волк не посмеет пройти туда, где растет красный лириум, но какой-то животный страх заставлял оставаться на месте.       — С чего такая щедрость? — глухо поинтересовался я.       Фенрир как-то неопределенно повел плечом. Мне показалось, что на мгновение в его ровном взгляде мелькнула тень.       Сожаление? Скорбь? Так друг мог бы скорбеть по другу.       — Я не знаю, что именно ведет тебя сейчас, — негромко ответил он. — Не знаю, делаешь ли ты то, что делаешь, потому что действительно хочешь этого, или потому что уже просто не можешь поступать иначе.       — Это не имеет значения.       Фенрир покачал головой.       — Возможно. Но как бы то ни было, я не желаю причинять лишней боли никому из вас, даже тем, кто принял сторону Корифея. Лишь глупец или безумец исповедует бессмысленную жестокость.       — Вот только ты собираешься уничтожить наш мир, — сказал я; резко, резче, чем собирался. Внутри поднимала голову холодная злость, моя или разделенная надвое. — Какой же в этом смысл?       Эльф-волк не отвел взгляда.       — Каждый сражается за то, что считает справедливым, — так же спокойно ответил он; его голос не изменился. — Но это я создал ваш мир — таким, каким ты его знаешь. Разве я не вправе его уничтожить?       Я развернул левую руку ладонью вверх, заставляя себя посмотреть на месиво из лоскутьев кожи и запекшейся крови. Наверное, скверна как-то перебивала боль; случись это на несколько дней раньше, я вряд ли смог бы даже сдержать крик, не говоря уже о том, чтобы думать о чем-то, кроме целительных зелий.       Фенрир назвал Старшего его прошлым именем — Корифей. Я помнил из учений клириков: Корифей вместе с другими жрецами тысячи лет назад решил изменить старый мир, чтобы принести людям высшую истину.       Старшие Законы запрещали лгать: победитель всегда прав.       — Ты вправе попробовать, — согласился я. — Так же, как и мы вправе попробовать убить тебя.       Звериная тень шелохнулась у его ног, собралась черным комком. Я потянулся было за ножом, таким же бесполезным, как и все прочее мое оружие, но Фенрир не стал подходить ближе, лишь едва заметно кивнул.       — Когда-то у меня был друг, и мне кажется, он ответил бы так же. Время рассудит нас, Страж Хейден.       Резко отвернувшись, он отступил и исчез в сизых лохмотьях тумана. Почти сразу же мелко рябившая поверхность зеркала потемнела, сгустилась и застыла обычным, ничем не примечательным стеклом. И что-то мне подсказывало, что еще раз открыть эту дверь у меня уже не получится.       Плевать. Я позволил себе на несколько мгновений прислониться к ближайшей стене и выровнять дыхание.       Я все еще был жив.

***

      Единственным источником света здесь был лириум.       Признаться, я предпочел бы обычное солнце. Нижние коридоры были узкими, с тяжелыми низкими сводами, и приходилось пробираться медленно, почти вслепую. Я ориентировался на зов песни, шел, осторожно ведя по стене ладонью — сколы кристаллов были острыми и отчего-то горячими. Они едва заметно светились мутным багровым огнем, и мне казалось, что их свет становился ярче, стоило мне подойти ближе.       Было… жутковато. Даже в пограничных крепостях все еще были живые люди; здесь же остался только лириум. Приходилось снова и снова повторять себе, что он не причинит мне вреда.       Воля Старшего удерживала песнь, и воля Старшего жила во мне, пусть даже я и не был храмовником. Красный лириум рос повсеместно на землях Империума, и люди рядом с ним больше не превращались в безумцев — потому что так хотел Старший. Ну, разве что кто-нибудь пытался пить его вместо эля, но тут уж, как говорится…       Я не знал, что такое красный лириум на самом деле. Да и не особо интересовался. В Коракавусе такие же кристаллы могли бы сожрать и переварить человечью плоть быстрее чумы, а в Вейсхаупте они просто укрепляли крепостные стены. Минратосские маги порой говорили что-то про кровь Тени и скверну, но для меня все, что касалось Тени, не значило ровным счетом ничего.       Тем более, что рядом с лириумными садами обычно появлялся и Садовник, и одного этого было достаточно, чтобы отвратить от лишних вопросов.       Лестница повернула вновь. От нее отходил один коридор; я на всякий случай заглянул в темноту и решил туда не соваться. Надо было выбраться в относительно свободный зал, заняться, наконец, собственной рукой и подумать над тем, что делать дальше.       Если я правильно рассчитал время, я должен был опережать эльфийку Дженни где-то на два дня. Срок немалый, но лучше было не тянуть.       Через пролет пришлось остановиться — ступени выше ярусом обрушились, словно по ним пришелся удар огромного молота. Проход вел направо, покореженная дверь висела на одной петле. Я осторожно сдвинул ее с места, и ссохшиеся, обитые насквозь проржавевшим железом доски упали с оглушительным грохотом, взметнув тучу пыли.       Я невольно отшатнулся назад, прижимаясь к стене. Эхо разлетелось на весь Редклиф, такое громкое, что пробудило бы и мертвого.       И мне показалось, что чуть иначе, чуть громче и вопросительнее, отозвалась разлитая в воздухе песня.       Нет, не песня — стон.       Я выждал несколько минут, пытаясь дышать беззвучно и не шевелиться. Вокруг было тихо, но оставаться на месте было так же опасно, как и продолжать путь — если тут кто и был, теперь он отлично знал, где я нахожусь.       Поэтому я набрал в грудь побольше воздуха и, сделав небольшой шаг вперед, рискнул осторожно заглянуть в опустевший дверной проем.       Наверное, когда-то это была приемная для гостей. Тот коридор, по которому я прошел, выводил чуть позади массивного кресла во главе расположенных подковой столов. Когда-то давно, эту дверь, скорее всего скрывали портьеры — тайный ход, по которому проще всего выбраться из замка.       И еще здесь было много, очень много красного лириума.       Он рос на стенах, безжалостно вгрызаясь в трещины плит, багровыми венами расчерчивая потемневшие от времени витражи и то, что осталось от дубовых столешниц. Заостренные сталактиты, больше напоминавшие копья или иглы, тяжелой кровавой бахромой свешивались со сводов. Я застыл, боясь вдохнуть — казалось, что одного лишнего звука будет достаточно, чтобы все это рухнуло вниз, пробив и плоть и камень.       Пол тоже был выстелен лириумной россыпью, мелкой, словно гравий у моря. И повсюду, по периметру зала, рядом со столами застыли совершенно огромные кристаллы. Они были неправильной, неестественной формы, и они слишком сильно напоминали…       Я заставил себя не отводить взгляд.       Я никогда не был в лириумных садах. Как вестовому, мне доводилось доставлять послания гарнизонам храмовников, но те, с кем я говорил, были все еще похожи на людей. Шептались, что с прочими занимался Садовник. Я не знал.       Воздух в зале почти звенел от напряжения, очертания едва заметно двоились. Рядом с лириумными глыбами дрожь усиливалась, пела, и колючий острый шепот иглами входил в хребет.       Мне хотелось бы верить, что все они были мертвы, но…       Когда я сделал шаг, они посмотрели на меня.       Теперь я запоздало увидел и еще одну фигуру в том самом кресле во главе стола, искореженную черную плоть, напрочь изъеденную струпьями скверны и лириумной коростой. Медленно, словно преодолевая мучительную боль, существо повернуло ко мне голову.       — Ст-арш-ий…       Голос был скрипом и скрежетом железа по стеклу.       Я попятился, усилием воли давя рвущийся наружу вскрик ужаса; лириум, остро застонав, хрустнул под сапогом. Выход был на другом конце зала, я видел дверь, и видел, что она была не заперта, но между ней и мной стояли они.       Стражи Редклифа, не мертвые, не живые, запертые в кровавом стекле одной неколебимой яростной волей.       — Взываю, — прошептал я одними губами. — Взываю, Старший!       Существо тяжело поднималось с кресла, разгибало изломанные конечности. Я попробовал было дернуться в сторону выхода, но острейший кристалл-сталактит вонзился в землю в каком-то полушаге от меня, раскололся на тысячи осколков — я едва успел прикрыть лицо.       Отчего-то я не сомневался, что следующий ударит намного точнее.       — Остановись.       Вздрогнув, я почти мгновенно узнал этот другой голос — он был слишком хорошо мне знаком, холодный и властный, не терпящий неповиновения. Пусть даже я слышал его один раз в своей жизни.       Призрачная фигура Старшего соткалась из воздуха и силы прямо передо мной, загородив от изуродованного скверной существа.       — Дай ему пройти, — резко приказал Старший. — Он исполняет мою волю.       Существо замерло. Воздух загустел настолько, что я едва смог протолкнуть его в легкие. Инстинктивно прижал руку к груди, выше — к самому горлу; такой бессмысленный и бесполезный жест. Казалось, острые грани кристаллов раздирают гортань изнутри, выскребают плоть.       Лириум кричал болью — боль отзывалась в каждом осколке алого, в каждой ноте песни, текущей по венам.       — Ст-арш-ий… — хрипло повторило существо. — Мы… испол-ни-ли… отпус-ти.       Сила и воля хлестнули обжигающей плетью. Я подавился криком.       — Еще не время, — сухо и холодно бросил Старший. — Редклиф не должен пасть. Твой отец и ты поклялись служить мне, помни же о своей клятве. Ты слышал меня: дай ему пройти.       Медленно и неохотно звенящая тяжесть разжала тиски.       Я неловко шагнул вперед, едва не споткнувшись о еще один выступающий прямо из плит лириумный клык. Выдохнул и побежал — дверь на том конце зала все еще была открыта.       К счастью, больше я не чувствовал на себе их взглядов. Все они смотрели только на Старшего.       Верх башни был обвален, и каменная кладка пестрила пробоинами, но это было последнее, что меня беспокоило. Дернув на себя очередную дверь — эта, к счастью, выдержала — я вылетел прямо на крепостную стену и едва не задохнулся от ударившего в лицо ветра. Смаргивая выступившие слезы, торопливо прикрыл глаза рукой — после почти непроницаемой темноты редклифских коридоров даже это серо-облачное небо казалось чересчур ярким.       — Они не тронут тебя больше. Редклиф и его стражи до конца будут покорны моей воле.       Торопливо развернувшись, я склонил голову.       — Милорд.       Старший — полупрозрачный зыбкий образ, мерцающее сияние — возник передо мной вновь, почти такой же, каким я помнил его из своего сна-посвящения. Его взгляд был тяжелым, но сейчас я не чувствовал страха.       Или, может, я просто уже устал бояться.       — Осталось недолго, Страж, — глухо произнес Старший. — Но ждать в Редклифе нет смысла: та, за кем ты охотишься, может выбрать любую тропу, а чем дальше от замка, тем слабее песнь лириума. Перехвати ее на перевале.       Обернувшись, я посмотрел на горный хребет.       Я понял, о чем говорит Старший. Развалины старого Конклава, там, где в Темные Времена стоял храм Священного Праха. Это был наиболее удобный и быстрый проход через Морозные горы к Редклифу, проверенные и почти что легкие тропы. Когда-то храм был местом паломничества, и дорога сохранилась до сих пор.       Старший был прав, это было намного более удобное место для засады, чем если бы мне пришлось следить за целой деревней. Если только я смогу добраться туда за два дня.       Не то, чтобы у меня был выбор.       — Я успею, милорд, — сказал я. В груди странно сипело, то ли после лириума, то ли после холодного ветра.       Старший едва заметно кивнул.       — Не сомневайся, — ровно произнес он, и его песня и воля внутри меня отозвались силой, искристым огнем ожили в крови. — Если ты прошел Перекресток Фен`Харела и остался невредим, остаток пути будет легким.       — Мне помогли, — признался я. И с внезапной зыбкой надеждой вскинул голову, торопливо спросил: — Магистр Фейнриэль, из первой ложи венатори. Он все еще жив, он помог мне уйти. Милорд, может…       Не закончив, я оборвал фразу. Стиснул зубы, ожидая, что чужая сила сейчас хлестнет бичом за подобную дерзость.       Но холодный гнев, прозвеневший в песне, был направлен не на меня.       — Я знаю, что он жив, — резко сказал Старший. — Многим верным мне я не могу помочь и не могу вознаградить, как должно. Стражи Редклифа почти три десятка лет заточены здесь, их разум изнемогает, застыв на грани безумия. Но пока жив Фен`Харел, я не могу ослабить наши границы.       Он взглянул на меня, и мне вдруг показалось, что он уже знал наперед то, что должно было произойти.       Знал и… боялся?       — Исполни то, что должен, Страж, — приказал Старший, и его голос отчего-то прозвучал глуше обычного. — И не забывай, за что идет эта война.       Я покинул крепость через задний двор. Несмотря на слова Старшего, подходить к лириумным кристаллам мне не хотелось. Ужасающее изуродованное существо, почти ничем не напоминавшее человека, осталось где-то в недрах замка, и я не хотел вспоминать мучительную боль, отзывавшуюся в песне.       Того, через что пришлось пройти красным храмовникам Редклифа, я не пожелал бы даже врагу.       Но Старший сказал «не сомневайся». Разве наш мир, существующий уже полвека вопреки воле Фенрира, не стоил всех этих жертв?       Разве я сам не смог бы поступить так же?       Тропа изгибалась и уводила наверх, к хребту, изредка проглядывая щербатыми сколотыми ступенями. Я поднимался, мерно, шаг за шагом считая выдохи и вдохи. В воздухе начинало пахнуть снегом, ветер холодом колол кожу. Останавливаться было нельзя, у меня не было с собой ни теплой одежды, ни запасов провизии. Разве что скверна в крови — и воля Старшего.       Осталось недолго.