До дня Терры.

Мы шли вперед. Позади нас остались врата когда-то законсервированного блока. Ныне это открытая зона беззаконности и абсолютных свобод. Здесь, во тьме, где потухли фонари, и угас свет, никто не услышит сдавленный крик, и калёная сталь так легко входит под ребро, прямо в сердце. Найдут ли тебя здесь, средь развалин и обрушенного потолка? Мы шли дорогой средь обломков. Везде были следы разрушения и бедствия, но что здесь произошло? Многие в своё время говорили об этом, ведь для города-улья, это была настоящая катастрофа, ставящая под угрозу жизни всех его обитателей. Без предупреждения в одну из тёмных ночей, был выставлен кардон, а к утру, когда на поверхности восходило солнце, блок был законсервирован, вместе со всеми, кто был внутри. Их лишили еды, лишили воды. Обесточили и оставили задыхаться затхлым, застывшим воздухом. Их обрекли умирать, чтобы ни один не вышел наружу. Именно это стало последней каплей. Именно тогда, произошла революция. Но это было так давно. Вдали засверкали огни. Я ускорил шаг, чтобы догнать Гантса, остановившегося возле одного из таких огоньков. Это была свеча, чем-то похожая на те, что зажигают религиозники по праздникам. И таких были тысячи. Они освещали путь, хоть света от них было недостаточно, чтобы увидеть дорогу целиком. Только обломки поблизости, проржавевший транспорт и массивные, застывшие поршни, опавшие потолки и потрескавшиеся стены. - Что здесь произошло? - Произнес я тихо, и эхо подхватило мои слова. - Это уже не важно. - Сказал Гантс после недолгого молчания. - Здесь были заживо похоронены люди! - Прокричал я, но уже слабее, чем раньше. Я всё слабее сопротивлялся Гантсу. Почему? Он так влияет на меня, или я сам теряю остатки человечности? Я уже не помню, когда в последний раз плакал по мертвому человеку. - Они умерли, хоть им можно было помочь, спасти их, во чтобы то ни было. - Нет, не могли.- Отвечал он, не сбавляя шаг, переступая через обломки и голые кости. - Откуда вам знать?! - Потому что они были уже мертвы. - Он на мгновение обернулся. В это мгновение, мне показалось, что в его глазах сверкнул багровый свет. Такой же свет, как у синтетиков, в момент, когда механические зрачки переключаются на ночное инфракрасное видение. Но я погнал эту мысль прочь. Он ведь религиозник, один из этих фанатиков! Ни один религиозник не потерпит в своём теле имплантов. Будет умирать, будет страдать и биться в агонии, но никогда, никогда не заменит плоть пластмассой, нановолокном и металлом. - Они были угрозой, которая, должна была быть устранена. - Что за угроза? - Они оказались слишком близко к поверхности. - Он остановился, когда жёлтые огни загорели вслед за свечами, освещая остатки недолгого пути. - Обрушился потолок, и радиация с поверхности пошла внутрь, поражая каждого до кого могла дотянуться. Ночью, они ещё не могли этого понять, не чувствовали, как ионизирующее излучение проникает в ткани и разрушает их изнутри, поражая органы и плоть… Но к рассвету, когда взошло солнце, многие ощутили на себе жар и смертоносную силу светила, дававшего жизнь. Им просто не повезло, что именно их блок стал самым слабым звеном во всём городе-улье. - Лишь не повезло. - Без какого-либо презрения произнёс я. Лишь со злобой. Но этого, не достаточно. Я меняюсь. Чертовски сильно меняюсь. Вскоре, Гантс остановился. Я поравнялся и ним и увидел окраины заброшенного блока. Кто бы мог подумать, что здесь ещё есть жизнь. Больше. Больше нигде нет её. Я представлял развалины. Представлял город, после великой войны, великого опустошения, депрессии. Такие города можно увидеть на черно-белых фотографиях двадцатого века, когда была вторая политическая война. Но нет. Город – улей, середины двадцать первого века гораздо превышал города середины двадцатого века и в каждом блоке мог уместиться город-миллионник того времени. Моим глазам открылись огни тусклых фонарей, свечей и воздушных фонариков, поднимающихся под самый потолок. Воздушные фонарики то поднимались, то опускались, когда подхваченные порывом ветра их относило к стенам, а там, на потоках холодного воздуха они спускались, и вновь поднимались на горячих потоках. Средь освещённых улиц и аллей прорастали деревья. Вдали они казались такими маленькими, искусственными, но вблизи становилось понятно, что они настоящие. Слишком много деталей, и запах, и их нельзя повторить при всём желании. Строения возвышаются на сотни метров вверх, напоминая, на что было способно человечество. Здания, каждое из которых способно выстоять в ураган, шторм, наводнение, и когда буря утихнет, останется всё также непоколебимо и твёрдо. Лишь серые стены потускнели, и где-то остались чёрные тени на стенах. Их не смыть. Тени тех, на кого пали рассветные лучи. Слабые отголоски того дня. Мы шли по улицам блока, и от грохота не было спасения. Вентиляционные винты гнали воздух по заброшенному блоку, насыщая кислородом биоников, и ржавый скрежет грохочущих винтов эхом отбивался от потрескавшихся стен и нёсся по переулкам, по улочкам блока, застывал в ушах. Словно крик умирающего гиганта. Крики стервятников, выставляющих свою цену, и вздохи биоников, когда те пытались торговаться. Шаг толпы, и смех детей. Все это было вокруг, кружило, вилось змеёй и окружало петлёй, из которой не вырваться, и не хочется уходить. Всё это было тем, что напоминало о старых временах. О временах, когда луч солнца, означал начало нового дня. Страх прошёл, и снова в душе воцарилась радость. Только Гантс оставался молчаливым. На его лице не дрогнул ни один мускул и ухмылка, так и осталась неподвижна. - Это вам ничего не напоминает? - Спросил я его, ступая за ним. - Что же? - Спросил он, не оборачиваясь. Я окидывал взглядом улицы на перекрёстке, впереди и позади. Они так походили на улочки старой Вены. Под ногами камни и глина, а по сторонам - лавки со стервятниками и толпами людей, и каждый пытается что-то выторговать для себя, обменивая один товар на другой. Многие обменивали еду на инструменты. Для биоников вновь почувствовать вкус, пусть и консервированных бобов, уже был праздник, а мясо, вовсе пиршество, которое растягивали на недели. Я вдохнул полными легкими. В воздухе летал аромат. Аромат чего-то далёкого и давно забытого. Запах чего-то родного. - Поверхность. - Сказал я, словно маленький мечтатель. Гантс застыл на мгновение. Он чуть повернул голову, но глаз я не увидел. - Идёмте. Нужно идти. Гантс стал спускаться к окраинам блока, и я последовал за ним. Это место выглядело совсем древним. Я знал, что наш город улей один из ранних и некоторым секциям более двадцати лет, но чтобы такое древнее… тридцатые года двадцать первого века – тот период, в котором застыло это место. Когда романтизм возродился на несколько лет и влился во всё. Полутусклые фонари, аллеи, хрипящая мелодия, доносящаяся из динамиков в концах улиц, всё то, что заставляло вспомнить прошлое. Вспомнить воздушные фонарики, уходящие высоко в звёздное небо и треск кузнечиков в листве. Всё, что напоминало о поверхности и жизни там, много-много лет назад. Всё это было здесь. Всё это сохранилось в старых стенах, в мощённых улочках, тусклых фонарях, пустующих аллеях и детском смехе, доносящимся из дали, куда уже не добраться. Я не заметил, как, ступая за Гантсом, расслабился, впервые за долгое время, почувствовав себя как дома. Я забыл эти смеющиеся, приветливые лица мужчин, женщин, детей. Забыл простые, ненавязчивые разговоры. Они не говорили о том, что их ждёт за стенами блока. Может, это и есть то, зачем сюда приходят все эти люди. За покоем для своего уставшего сердца и разума. Мы пробирались к сердцевине заброшенного блока через лабиринты улиц, через трущобы и публичные дома, коих уже нигде не найдёшь во всем городе-улье. Стервятники заняли целый блок и установили здесь свои законы, которым следовал каждый, кто входил под своды этого места. Он не записан в древних манускриптах, а звучит на устах. Вокруг этого закона выстроился целый город, где каждый живёт, как сам пожелает. За пределами блока, жизнь, совсем иная, полная страхов и ужасов пред природой, пред солнцем и внутренним трением средь тех, кто отрёкся от старых предрассудков и тех, кто смотрит с надеждой в пустующие небеса. И с каждым днём, эти различия, эти трения, становятся все ощутимее. - Куда мы идём?- спросил я, заметив, что мы отдалились от крупных улиц и стали идти переулками. - К сердцу этого гнезда. - Произнёс он, переступая через лежащего человека. Я опустил глаза. Переулок был тёмен, но я смог различить лежащие тела, а после, услышал их вздохи и хриплые стоны. Они лежали, не в силах подняться. Сжимали животы и стонали от невыносимой боли. - Что с ними?- Я застыл на месте. - Это не все.- Сказал Гантс, отдернув ткань в стене. Тусклый свет ударил в лицо, и я увидел ещё тела. Некоторые ещё корчились, бились за жизнь, но другие сдались. Их кожа белела, вены вспухали синими жилками, а застывший взгляд был устремлён куда-то ввысь. - Ты когда-нибудь замечал, что кого-то не хватает? - Он стоял, держа ткань, и смотрел внутрь, и взгляд его был беспристрастен, бесчувственен. Словно не было грязи, гниения, отвратительного запаха. Словно он смотрел на картину. - Что кто-то исчезает, ничего не сказав на последок. Вот был, смеялся, ходил, пел и любил, а затем… исчез. Без следа. - Что это? - Они уходят. Уходят, не желая оставаться здесь, под землёй, словно крысы в клетке. - Мы не крысы. Мы… - Я осекся. Нет, Гантс не посмотрел на меня, а что-то внутри меня треснуло, как стекло, покрывшись россыпью трещин. Что-то внутри меня, словно замок. Стеклянный замок. Но что это, я не мог понять. Вера, надежда, самоуверенность или отрицание. - Идём.- Сказал он.- Мы почти пришли. Еще мгновение я стоял в ступоре, смотря на стеклянные глаза и бледную плоть. Окраины блока остались позади. Мы приближались к сердцу этого места. И если в начале, законсервированный блок казался мне крохотным уголком рая, то теперь я не знал, чем его считать. Смерть и веселье. Пир во время чумы. И чем глубже мы продвигались, тем больше я задавал вопросы. Тем тяжелее становился мой взгляд. Всё более жёстокими казались мне голоса стервятников. Всё более злыми голоса пришедших. Глубже трещины в стенах, тускнея освещение, темнее глаза. Но я шёл и следовал за Гантсом. Он лишь чуть качал плечами, и каждый шаг звучал как предыдущий. Так мы дошли до сердца старого города. Гантс остановился возле одного из зданий и, обернувшись, тихо спросил: - И зачем вам это? - Быть может, я не хочу быть крысой в клетке. Гантс только кивнул и открыл дверь, в которую сначала прошёл он сам, а потом и я. Место, в котором я оказался, было ни на что не похоже. Вокруг стелился полумрак и не потому, что не хватало освещения, а потому, что этого требовала атмосфера. Тишина, редкие удары струн и бесконечная, плачущая скрипка. Едва слышный шепот раздавался со всех сторон зала, удары кружок о стол, рюмок, блюд. Это был бар. Но что-то ещё. Слишком все были спокойны и слишком печальна мелодия. Люди пили и курили. Они откидывались на стулья, скрипучие диваны и иногда, раздавался смех. Это был притон. - Зачем ты привел меня сюда? - Только здесь, ты сможешь найти свои ответы. - Гантс посмотрел на второй этаж, где в тени, за маленьким столиком сидел человек.- Он даст тебе их. Я оглянулся. Были видны только очертания, и не понятно, то ли это человек, то ли синтетик. Но сомневаться было уже слишком поздно. Поднимаясь по скрипучим ступеням, я пытался разглядеть его очертания. Он сидел за низеньким столом, от которого исходил слабый, ионный свет. На столе располагались шахматные фигуры. Игра уже подходила к концу. Черный король был загнан в угол и лишь один ход отделял его от мата. - Ты любишь шахматы? - Спросил он хриплым, черствым голосом. Я смотрел на него. Сгорбившийся, весь в рванье, он водил ладонью по игральному полю, пытаясь решить, куда пойдет черный король. - Да. - И кто ты, в этой игре? - Разве это важно? - Важнее самой игры. - Черный король сделал свой ход, и игральное поле озарилось белой вспышкой. Черный король рассыпался на тысячу точек и испарился, также как белый король. - Каждая из фигур способна на то, на что не способна другая. Слон не сходит как ладья. А ладья, не сходит как слон. Пешка не слон, слон не офицер, офицер не ладья, а ладья не ферзь. Представь, какого королю, когда его фигуры не знают, кто они. В хаосе непонимания, невозможно будет победить. Только распределив все роли и приняв свою, возможна победа. Но готов ли ты принять её? Он протянул ладонь к свободному креслу. Я сел напротив него и вскоре, стол снова засиял неоновым светом. Он взял белую пешку и сделал первый ход. - Зачем ты здесь? Я сделал встречный ход пешкой. - Чтобы найти ответы. - На что тебе ответы?- Ход конем. Он говорил, растягивая каждый звук. - Ты хочешь сбежать или дать своей надежде силы жить? Ты дошел до отчаяния или до сумасшествия? Зачем тебе ответы здесь, в месте, где не задают вопросы? - Я хочу знать правду. - Знать правду. И какую правду? - Ход ладьей. - Что правда для одного, для второго ложь. Что истина для всех, для одного всеобщая слепота. - Что с другими городами-ульями. Он потянулся за неоновой фигурой, как рука застыла. Он молчал, а потом отдернул ткани на своей голове. В тусклом полумраке, отблеск давал увидеть очертания оголевшего черепа. Его лицо было обезображено, то ли огнем, то ли радиацией, а может всем сразу. Он смотрел на меня зеленым и слепым глазом, и в обоих, читалось одно и то же. Ярость, гнев, злоба загнанного зверя и усталость, боль, отчаяние. - Это рай. - Сказал он, опустив взгляд. Ход ферзем. - Что еще нужно знать. Это рай. - Рай? - Забытье в бесконечном дне. В вашем городе-улье есть понятие… как оно называется, когда синтетика списывают по неспособности вести полноценное существование. - НПЖ. - Точно. Прекрасное вы дали им определение, как диагноз. И у каждого города-улья есть свой диагноз. Здесь, это НПЖ. Бесконечная работа, и каждый завтрашний день, как прошлый. Это утопия. Настоящая утопия. Я не понимал его слов. Пытаясь их осмыслить, я пропустил ход и мне, был поставлен мат. - Я проиграл. - А быть может, выиграл? Я поднял глаза с потускневшего стола. Его костлявая ладонь держала потрепанную, старую книгу. Я осторожно взял ее. - Спрячь ее,- Сказал он, смотря мне прямо в глаза. - И беги как можно быстрее. Поднявшись, я напоследок посмотрел на него прямо у выхода. Стол снова засиял, и началась новая партия, а я, бросился прочь из заброшенного блока, забыв обо всем и о Гантсе. Только добежав до своего дома, я смог отдышаться. Рея уже крепко спала, и я засел на кухни. Потрепанная, местами порванная, местами переписанная книга была в моих руках. Я не знал, что было в ней, но уже понимал, что это изменит меня. Хоть чуть-чуть, хоть немного, но изменит. Это чувство, когда тело дрожит и кровь пульсирует в венах, я не забуду никогда, ведь в эту ночь, я получу ответы, на свои незаданные вопросы. На вопросы, которые я не посмел задать от страха, а может от неспособности задать. Я открыл книгу и первая строчка была: “Закон – враг свободы. Закон не хранитель жизни, ни хранитель порядка, ни хранитель права. Это цепь и этой цепью, должны быть скованы все. Абсолютно все”.