До дня Терры.

“Мы не должны приносить людям право, иначе, они пожелают большего. Дайте им зрелищ. Дайте им кровь и слезы. Пусть по всем мостовым и улицам пройдут колоны клеймённых и предателей, кои не клеймились и не предавали. Пусть их закидывают камнями. Пусть ненавидят. Пусть презирают. Пусть ненавидящие сплотятся и в своей ненависти, станут едины. Пусть ненависть станет их отдушиной и единственной свободой. Они продадут свою свободу, своё право и свою индивидуальность за право закидывать камнями тех, кто желал им принести свет и знание. Пусть каждую ночь они поджигают факела и кричат на улицах. Пусть те, кто верны, идут с ними. А те, кто нет, дрожат и боятся. Толпа должна быть ослеплена зрелищем, покорна под бичом. Ради нас они должны быть готовы идти на смерть, когда это потребуется и убивать тех, кого потребуется. Но не задавать лишних вопросов и не думать. Мы дадим им ответы раньше, чем будет задан вопрос и будет время для осмысления”. Таковы были слова, с которых начиналась книга, данная мне незнакомцем. “Что это? - Тревожно раздавалось что-то внутри меня. - Что это значит”? Не найдя ответа в своей голове, я опустил голову в книгу и перевернул страницу. Страницы чуть ли не крошились в руках и на каждом листе, был ещё один лист, с примечаниями, вставками и обозначениями, видно сделанными либо под самый конец, либо в насмешку тому, кто будет это читать. “Они мнят себя свободными. Они верят, что сами избрали этот путь. Люди никогда не избирали путь сами. За них. Все было избрано за них. Когда они родились, за них была избрана вера, отец и мать. За них было избрано место, где они проживут свою молодость и убьют свою зрелость. Всё было выбрано за них до самой гробовой доски… Но вот беда. Бывают те, кто противятся порядку. Их мало. Всю свою историю человечество избавлялось от подобных. Свободомыслие, сила воли, жажда жизни - то, за что их пытались истребить... Но, несмотря на тысячелетние гонения, сожжения, истребления, они рождаются вновь и вновь, внося своё, новое слово. И зачастую те, кого не истребили, те, кто выстоял, становятся королями. За ними идёт толпа, что когда-то бросала в них камни… одним из таких, был он. За ним, мы пошли. За ним, последовал народ… но его время подходит к концу, и кто-то, должен занять его трон. “В городе улье существовала монархия? - Чуть ли не сорвалось с моих губ”. Я продолжил читать: “В прошлом велись политические войны. Люди воевали за право одной партии царствовать над другой. Они уже смеялись над войнами религиозными, но ещё не смеялись над войнами политическими. Они ещё не знали, что как всякая религия сводится к невежеству и смерти, так и всякая политика приходит к диктатуре и разрушениям. ” Желая узнать больше я вновь зарылся в книгу, вчитываясь в каждое слово, в каждый символ, но дальше что-то прочитать было невозможно. Одна запись ложилась на другую, и понять что-то, было мне не под силу. “Я должен встретиться с ним. - Стрелой пронеслось во мне. - Я должен пойти и встретиться с ним прямо сейчас, пока”... - Что это? Я застыл в ужасе и смятении. Она подкралась бесшумно, что при всём желании, при всей тишине, я не смог расслышать ни звука. Я обернулся. В её глазах не было злобы или ошеломления. Нет. Она отлично знала, что это значит, но не показывала своих чувств. Вела свою игру, в которой я мышь, а она кошка. Кошке, поймавшей мышку, не подобает показывать своих чувств. Но нельзя скрыть биения сердца. Кровь отлила от лица и кожа побелела. - Что это?- спросила она. Была в ней такая черта, которую я ненавидел всегда и у всех. Она задавала риторические вопросы, на которые нельзя отвечать сарказмом или иронией. - Ты знаешь, что мы уже давно изолированы от прочих городов-ульев. - Сказал я, стараясь избежать ссоры, хотя она была уже неизбежна. - Я лишь ищу ответы. - Ответы… - Сказала она, чуть ли не с насмешкой. Губы чуть приподнялись. Дрожащая улыбка – прорывающаяся истерия. - Зачем тебе ответы? - Прошу, не начинай. - Ты всегда был ужасно любознательным, но никогда не был гуманистом, которого волновала судьба мира. Ты предпочитал разрушить этот мир, чем пытаться сделать его лучше. - Это было в прошлом. - Мой голос становился все ниже. Я уже не пытался избежать ссоры. Это было уже бесполезно. - Теперь, это не важно. - Вот именно. Мир уже не важен. Какая разница, что творится там, в других городах-ульях и на поверхности, когда мы здесь, под землей, под толщами камня, известняка, пепла, песка, за километрами стен. Какая разница, что творится там, если мы уже никогда не вернемся на поверхность? Ее голос срывался на крик. Она не могла уже сдерживать себя. Бессонные, тёмные ночи, постоянные перебои, перегрузки и тяжелое, угнетающее чувство, что она крыса в клетке, а вокруг вода и она тонет. Ей не сбежать. Ей не скрыться. Ей остаётся тонуть и животный инстинкт, как бы его не хотелось заглушить, постоянно говорит об этом, напоминает, гонит. Я понимал. Все понимал, но не был готов принять этого. Не желал признавать, что нет другого пути и единственное, что нам остаётся, это только ждать гибели. Энергоблок работает в разнос и скоро погаснут последние огни. Смерть настигнет нас, здесь или на поверхности. Но я не готов её ждать просто так. Эта книга, мое нежелание сдаться на волю судьбе, заставила её вспомнить об этом. Заставила вспомнить всё, и ужаснуться до глубины души, до истерики. - Я... - Ты хочешь уйти? - Я опустил глаза. - Скажи мне, что это не так. - В ее дрожащем голосе звучала мольба. - Пожалуйста, посмотри на меня. Посмотри на меня и скажи, что это не так. Я поднял на неё глаза. Её глаза, полные застывших слез дрогнули и сомкнутые в полоску губы разжались, издав погребальный вздох. Я понял, что это начало конца - Наш город-улей умирает. Возможно, выбравшись на поверхность, мы сможем найти челнок или другой город-улей, где мы найдём пристанище и сможем дальше искать спасение... - Убирайся. Настало время дрогнуть мне. Отчаяние и мольба сменились железом, и оно накалялось с каждым мгновением. - Рея... - Уходи. - Чуть ли не прошипела она. Бледность её кожи сошла, и щеки зарозовели от гнева. Пламя сжигало её изнутри. Ненависть, злоба и ярость от бессилия. Дальше, всё было как в тумане. Я ушёл и впервые в своей жизни почувствовал невыносимую горечь. Так горько мне никогда не было. Мне не было так горько, когда на моих глазах рушился старый мир в пламени холодной войны. Не было так горько, когда узнал, что больше не увижу солнечного света. Мне хотелось сгореть. Мне хотелось умереть. Поэтому я отправился в место, куда не решался ступить. Прямо в блок религиозников. Мне было уже всё равно. Я был готов ко всему. Но не к встрече с ним. Не к встрече с Гантсом в таком состоянии. Я слышал его громкий, чуть хриплый смех и слышал, как он внезапно умолк, но ничего не сделал. Почувствовал, как крепкая ладонь легла на моё плечо, и я ощутил силу, что заставила меня остановиться и поднять глаза. Всего лишь мгновение понадобилось ему, чтобы всё понять. - Выпьем. - Сказал он, и я безмолвно согласился. Мне понадобилось не так много, чтобы разговориться. Он слушал молчаливо мой рассказ, да и рассказывать тут было почти нечего. А затем произнёс, в своей привычной манере: - Её предал последний, кому она доверяла. Она имеет право рвать и метать. - Я её не предавал! - Однако так всё и вышло. - Я всё исправлю. - И что вы сделаете? Падёте на колени и будете умолять о прощении? Скажете животрепещущую речь, и с мокрыми глазами попросите о прощении? - он говорил, не давая права на оправдание - Вы предали её, и она вычеркнула вас из своей жизни и видно не зря. Может вы что и смыслите в законах нашего мира, но не в женщинах. Судить этих созданий по себе, ваша глупейшая ошибка. Если женщина может вновь заслужить доверие, то мужчина уже никогда. Вы для неё мертвы. Похоронены под толстым слоем земли, и гневные мысли ещё станцевали на вашей гробовой плите. Вы ходите, вы дышите, говорите, но вы лишь призрак и уже никогда не оживете. Вам её уже не вернуть. Вы утеряли её навсегда, не оправдав её надежд. - И что теперь делать. - Не дайте этой жертве стать напрасной. Исполните то, ради чего всё начиналось. А если этого будет недостаточно, то пожертвуйте ещё большим, чтобы найти ещё большую цель, чтобы забыть меньшую жертву. - И как много жертвовать? - Пока не останется ничего. И оставшись ни с чем, потеряв всё, кроме жизни и свободы, вы принесёте самую великую жертву, и вас воспоют в веках. - Жаль, что к этому моменту некому будет нас воспевать. Ведь... Я осекся. Я понял, что сболтнул лишнего, и чуть было не рассказал самый большой секрет. Секрет, что скоро мы все умрём. И не потому, что закончатся запасы, случится землетрясение или взорвётся энергоблок, испепелив всё в ионной вспышке. Есть вещи и пострашнее, и от них не сбежать на этой планете. - Все мы скоро умрём. - Произнес Гантс. Нельзя было сказать, понял ли он всё или нет. - Но ещё будет кто-то после нас. - С чего такая уверенность. - Кто-то был до нас. Кто-то будет и после нас. Это неотъемлемый закон жизни. Раскапывая древние захоронения, находя технологии, что совершеннее наших и древнее на тысячи сотен лет, неволей начинаешь понимать, что всякой империи, цивилизации, роду и рассе, приходит свой конец. Это то, чему нас поистине учит история. - Может они просто ушли. Гантс посмотрел на меня. - Может, они никогда не исчезали, а просто ушли. Что-то заставило их уйти, оставив только тех, кто не способен пойти с ними. Поэтому мы и находим останки древних цивилизаций и думаем, что если они такие умные, то почему все мертвы. Просто что-то заставило их уйти и больше не возвращаться. Может, так что-то заставляет нас смотреть в звёздный свод. И это что-то тихо шепчет: “Не зарывайтесь в землю. Не уходите вглубь. Оставьте это времени, а сами, летите в неизвестность, в пустоту. Там, вас ждёт новый дом. Там, вас ждёт иная жизнь”. И если это так, то мы, лишь приближаем свой смертный час. Мы уходим вглубь, отдаваясь прошлому. Мы слишком цепляемся за старое. За порядок. За устои. За Терру. Все это нас погубит. Все это, обратит нас в историю. Скоро. Совсем скоро… Гантс ещё несколько мгновений смотрел на меня, а потом, чуть усмехнувшись, произнёс: - Так значит, космос? Я кивнул. - Но от этого мало что изменится. - Вдруг раздался чей-то голос совсем рядом со мной. Я оглянулся. Это был тот человек. Он шёл, упираясь на палку и присев рядом с нами, сначала взглянул на Гантса, а потом на меня. - Человечество может и спасется, но как долго будет длиться покой? На этой тихой планете мы привыкли, что владеем всем, и мы хозяева этого мира. Вирусы – единственные наши враги. Но там, нас ждет кое-что ужаснее. Бубонная чума, скосившая треть народа Европы, там покажется просто детской забавой. Лев, коего мы здесь называем царём всех зверей, там будет милой, домашней кошечкой, иногда подающей голос. - Он отхлебнул и продолжил: - Мы выросли в этом мире, привыкли к этой природе, к этому климату. Кто сказал, что запасов топлива хватит, чтобы найти планету с подходящими условиями, и нам не придётся высаживаться на планету, о которой мы ровным счетом не знаем ничего. Гантс усмехнулся. - Представь первый вдох. Неизвестные газы и элементы наполняют твои легкие. Но даже если ты сможешь дышать, страшно не это. Кислород. Даже если ты сможешь дышать, долго ли? Сколько потребуется времени, чтобы произошло кислородное отравление? Хватит ли тебе первого глотка, успеешь ли ты ощутить адскую агонию, когда внутри разгорится пламя, и легкие сожмутся? А может это растянется на часы и дни.- Он говорил тихо, размеренно, расставляя интонации. - Нужно понимать, что всякий мир – живой. И он чувствует, когда его пытаются колонизировать. Колонизация подобна атаке вирусов с одной единственной целью. Конечно, мир будет биться из последних сил, и истреблять людей. - А если человек всё же победит в этой борьбе? - С надеждой спрашиваю я. В ответ, мой собеседник смеется. Я никогда не слышал такой смех. - Нам никогда не победить в этой борьбе. Ведь даже здесь, спустя миллионы лет, мы не способны победить, и теперь укрываемся под землей. Нам понадобилась великая трагедия, чтобы понять всё до конца. Всё это время борьба даже не начиналась. Мы не представляли угрозы и то, что мы называем природой, не ограничивается планетой, солнечной системой, а распространяется куда дальше. Галактика молчала, потому что не чувствовала от нас угрозы. В нашей природе заложено самоуничтожение. Она надеялась, что так, мы исчезнем, уничтожив самих себя. Но галактика не знала, что, уничтожая себя, мы совершенствуемся. Теперь она это поняла. Она не даст нам сойти с этой планеты и сделает всё, чтобы этого не допустить. Даже если для этого придётся опустошить всю солнечную систему, обратив прахом и пылью… но возможно, нам что-то и удастся. Он отхлебнул, поставив жирную точку в своей речи. Одной это речи было достаточно, чтобы хоть немного понять его. Реализм с легкой ноткой оптимизма. Он посмотрел на меня, а потом, на книгу в моих руках. - Вы еще не уничтожили её. - Сказал он так, словно это был какой-то подвиг. - Я думал, что уже не увижу её, а вместе с ней вас. - Я смогу разобрать лишь несколько страниц, - виновато сорвалось у меня.- но дальше… - Понимаю. Я сам иногда не понимаю, что пишу. - Расскажите мне. - И о чем же? - О том городе-улье. - Из которого вышел я? - Да. Расскажите мне о нем. Я смог понять лишь о том, что у вас было какое-то восстание и главарь восстания стал умирать. - А-а-а.- Протянул он.- Это долгая история. – А, на ещё один раз меня уже не хватит.- Вырвалось из Гантса. Он поднялся. - Куда вы? - Невольно опешил я. - В заброшенный квартал. Может, ещё увидимся. Тогда удачи. - Сказал мой собеседник. - И вам. Мой собеседник ещё какое-то время смотрел ему вслед, а потом развернулся ко мне, улыбнулся, и мягко произнес: - Эту историю стоит начать с того, как сформировалось наше общество. Я побывал во множестве городов ульев и те, что уцелели, были весьма разнообразными. Общество, устои, традиции, цели, способы достижения цели и даже то, какое правительство, как был обустроен город-улей, зависели от того, как будет выглядеть общество и мир внутри. Наш город-улей был склонен к религиозному аспекту. Наше правительство, народ, устои, всё было склонно к поклонению, и в конце концов всё сложилось в монархию и многоликому верованию, что подразумевало тысячу разных богов, сотни вероисповеданий, десять учений и один голос, но так, чтобы не было вражды. Чтобы любители клубничного мороженого не осуждали и не убивали любителей шоколадного, а те в свою очередь, молочного. Он глубоко вдохнул и продолжил, но уже более отстранено: - Я был священным Рузи. Среди вас, таких называют священником с высоким саном. Я принадлежал к не очень знаменитому религиозному течению, и поклонников у меня было, не слишком много. Я был скромен. Не прыгал выше головы, ни враждовал с прочими, никого ни осуждал, проповедовал в силу своих возможностей. Я пытался коснуться сердец людей и порой, у меня даже получалось. Он умолк и брови опустили на глаза. Он что-то вспоминал. Что-то старое, почти забытое. - Но что-то пошло не так?.. - Догадался я. - Да... Что-то пошло не так. - Произнёс он уже тише. - Умер наш голос, и началась борьба за власть. Сначала это походило на холодную войну. Каждая сторона искала врагов в своих рядах и сплачивалась как могла, пока это не вылилось в открытое противостояние. Это… была не битва. - А что же? - Битва - это борьба за какую либо цель. Битва за честь, за деньги, за любовь, за власть. Не важно. Но когда цель забыта и есть лишь неотвратимое желание истребить, уничтожить, разрушить, это уже не битва. Это бойня. И иначе, я не могу это назвать. Это была бойня для людей и игра для безумцев. Каждый клочок земли был поделен, и на этих клочках велась настоящая война, как снаружи, так и внутри. Внутри велась битва против еретиков, против голода, против страха и самих себя. Я не знал, на какие жестокости способен изощренный ум человека. Когда опускается ночь, смыкаются веки, не знаешь: проснешься ты или нет утром. И лишь одна мысль пронзает мозг, разрывает сердце, очерняет душу: «Как, это произойдет? Будет ли это газ в вентиляции или прекратится подача кислорода в закрытом блоке? Будет ли это ночной набег или нескончаемый, жестокий штурм? Умрешь ли ты, став едой для кого-то или умрешь от голода? Сорвут ли с тебя скальп, обварят в кипящем масле, сломают рёбра и вытащат легкие наружу или повесят на колючей проволоке?» И день, и ночь эта мысль в голове. Она не даёт покоя и заставляет делать выбор, действовать, отвечая безумием на безумие. - Он опустил глаза, поник головой. - Истреблялись целые блоки и сектора, то внутренней борьбы, то внешней. Кого-то разрывали на куски, а потом, несъеденная плоть тухла, превращаясь в гниль и, если вовремя не сжигали, распространялась эпидемия. И так, продолжалось долго. Пламя ярости сменялось ветром мора, дыханием эпидемии и касанием смерти, до той поры, пока не осталась жалкая кучка выживших. И обескровленным, обессиленным, им ничего не оставалось, как заключить мир между собой и объединиться, чтобы последняя битва, так и не состоялась. - Но что случилось потом? - После недолгого молчания спросил я. Он горько улыбнулся и тяжело вздохнув, произнес последние слова, которые я услышал, прежде чем он ушел: - Мы совершили последнюю ошибку, избрав в вожди волка, в овечьей шкуре.- Он потянулся ладонью во внутренний карман плаща. - Думаю, это будет интереснее. Он положил на стол книгу, а затем, осушил стопку и, хлопнув меня по плечу, удалился. Я посмотрел ему вслед, а затем взял книгу в руки. Эта была не такой потрепанной, не исписанной, как прошлая. Понятной, читабельной. Не задумываясь ни о чем, я открыл её и начал читать. “Власть упоительна. Пусть говорят, что хотят, а власть, людей не меняет. Разве голос человека поменяется от того, что скажет доселе скрытые слова? Разве лицо человека изменится, если он сорвет с себя маску. Власть – один из самых верных способов раскрепостить человека, узнать, кто же он на самом деле, за всей этой лестью, лицемерием, наигранной добротой. И человек непременно покажет себя. Власть полностью поглощает человека и у него уже нет ни времени, ни сил, ни желания прятать свое лицо, скрываться, обманывать. Но жаль, беспредельно жаль, что, только обретя власть, ты понимаешь это. Понимаешь, что, даже обретя власть, нужно всегда прятать лицо. Нельзя показывать истинного облика. Будь грешником, но кажись святым. Будь лицемером, когда от тебя ждут честности, и ты добьёшься большего, беспрецедентно большего. Если бы я знал это раньше, то всё могло бы сложиться совершенно иначе. Но теперь, я должен расплачиваться последствиями. Я, Нейн Сур, верховный голос города-улья “Пантеона” и моё правление, станет началом новой эры или станет причиной последней войны, за которой забвение”. Я не мог оторваться от чтения. В моей голове рождались мысли, ощущения, но даже осуждения, не могли меня оторвать от этих слов. Впервые, за долгое время, мне было интересно, что же будет дальше. Иногда, я перелистывал целые страницы, неспособный разобрать наречия и от этого, общая картина немного сбивалась, но не переставала быть понятной. “Всё время, которое я проповедовал - я лицемерил. Я делал это так искусно, что никто не смог догадаться, что скрывается за этой улыбкой, прилежанием, добродетелью. Как во мне кипит жажда власти. Как я расту в этом стаде, стремясь стать голосом, но моё правление не будет преисполнено милости. Я выждал, когда сменится поколение и можно будет начать с молодняка. Нам ещё долго томиться в этом подземелье, так почему бы не быть властителем этих туннелей, а не просто обывателем?! И когда сменилось старое поколение, ещё помнившее битвы и великую бойню пришло новое. Мне давно известны методы, которыми так легко превратить индивидуальность, личность, в биомассу, скот. Внушение общественных идеалов, общая, великая цель. Пропаганда наркотиков, убивающих нейронные связи, что лишит их возможности думать. Алкоголь справится с этим отлично. Также каждый должен быть обращен в религию, дабы в головах не рождались вопросы, а кто откажется, пусть будет презираем и ничтожен, чтобы никто его не слушал, никто за ним не шёл. Пусть они отдадут всех себя в потугах быть не такими, но что внешне, что внутри, будут единой серой массой”. Дальше было неизвестное мне наречие, символы, рисунки, но, не поняв их, я читал дальше, не замечая, как вокруг становилось всё тише, а люди уходили в свои отсеки, чтобы при первом гонге, подняться на службу. “Я решил идти по жестокому пути. Не стоило ждать, что кто-нибудь меня поймёт, пойдёт за мной, когда увидит моё истинное лицо. Я позабыл уроки истории и забыл, что диктатура, всегда рушится, как строй. Но не из-за всеобщего добра или праведного гнева. Нет праведного гнева и нет добра, как нет зла. Есть жажда жить. Есть осознание, что если сегодня уничтожили одного соседа, а до этого другого, то ты, будешь следующим. И, посмотрев на своего соседа, ты поймаешь его кивок. И нет здесь ни доброты, ни праведного гнева, а бесконечное, вечное, звериное желание жить, несмотря ни на что... Можно бояться, уничтожать людей сотнями и тысячами, убивать, ссылать и истреблять предателей, но это лишь вопрос времени, когда отец встанет за убитого сына, а жена, за убитого мужа. Это лишь вопрос времени, когда солдат уже не сможет выстрелить в грудь своему собрату и сам станет этим предателем. Это лишь вопрос времени, когда самый верный друг, товарищ, советник отвернётся и вонзит нож в спину. Ещё не один тиран не выживал, оставшись один, наедине с истреблённым, уничтоженным народом. Именно один, потому что в этой бойне, тиран один против народа. Один, потому что каждый вышел из этого народа. Может тысячу поколений назад, но каждый это помнит”… Я не смог читать дальше. Только ближе к середине, появился понятный отрывок. Он писался уже в другой манере. Размашистым почерком, местами, все зачеркнуто. Либо он писал это, спустя много времени, либо уже не он. “У меня осталось не так много времени. Но я расскажу то, что знаю. Расскажу всё. Это будет предостережение, но не наставление. Это должен понять каждый, чтобы избежать той участи, на который я, безумный гений, обрёк свой народ. Слушайте”… Дальше, я уже не смог читать. Было слишком темно и за всем этим, я не заметил, как воцарилась тишина. Обернувшись, я не увидел ни души. Все давно ушли. Я остался один, в тишине, в темноте. Огни давно погасли и только где-то ещё горели тусклые фонари. Ступая под ними, шаркающей походкой, я вышел из блока биоников. Но куда мне дальше было идти? Домой я не желал возвращаться. Там меня ждали глаза, в которые я теперь не смел посмотреть. Я бы и не смог, даже если бы захотел. Теперь, она не моя, хоть я до сих пор принадлежу ей. Вернуться в утопию для религиозников я не мог. Я не один из них и никогда не буду. Но также я понимал, что совсем скоро, мне будут закрыты все дороги. Наше общество не терпит тех, кто подвергает его риску и не выполняет свою работу. А скоро, я чувствую, стану задавать слишком много вопросов. Я уже не пожелаю вернуться к старой жизни. Я уже не желаю. Мне оставалась одна дорога – к стервятникам, и искать спасение среди них. Может, мне повезёт, и я найду свой путь у них. Гантс прав. Уж лучше так, чем молить о прощении и надеяться, что все вернётся на круги своя. Не вернется. Уже мертв тот, кто мог бы всё расставить на свои места. Во мне открылись другие глаза. Глаза в поисках свободы и жизни. Я вернулся в заброшенный квартал и в конце длинного, темного коридора, я остановился. Подул ветер. Он нёс что-то знакомое и давно забытое, и я впервые, почувствовал себя, как дома.