До дня Терры.

Прошло чуть больше месяца с того момента, как я ушёл из своего старого дома и поселился здесь, в заброшенном блоке. Большую часть времени я бродил, гулял и петлял по лабиринтам улиц и только иногда находил что-то интересное. Места, вещи, молниеносные события, которые меня все больше связывали с этим местом. Но освоился я здесь не своими силами, а благодаря моему новому знакомому и Гантсу. Они здесь были в почёте. Я пытался понять почему, расспрашивал, но так ничего не узнал. Сур дал мне крышу над головой, кормил меня, а когда я предлагал вернуть свой долг, он, только смеясь, отмахивался. -"Ты платишь мне своим общением. Сейчас, со мной так редко кто говорит“ – отвечал он. Он приглашал меня к себе каждый день, и я не отказывался. Мне было о чём его спросить, а ему, что рассказывать. Чаще всего он читал мне то, что я не смог перевести, а такого было больше половины. Часто, я спрашивал ещё больше, и мы говорили до того момента, пока один из нас уже не мог слушать или объяснять. Здесь не было счёта времени, всё выполнялось по плану. - Я писал это по молодости, по первым впечатлениям. Сейчас переосмыслил всё, я могу добавить гораздо больше. То был юношеский максимализм, а теперь старческий опыт подсказывает мне, что одним патриотизмом, целью и пропагандой народ сыт не был бы. Я это понял ещё и из-за Гантса. Он мне разъяснил эту плюшку на уровне психологии. Даже тогда, когда всё было кончено, а моя власть должна была оборваться с моей жизнью, я понимал, что он будет одним из немногих, кому смогу верить, хоть не всегда до самого конца. - Значит, Гантс тоже стервятник? - Я уже не удивился этому. Я уже перестал чему-то удивляться. - Да. Хоть тогда их было проще назвать мародерами, чем бродячими торговцами в поисках дома. - Значит, он не из этого города-улья? Этот вопрос был скорее риторическим. Всё равно, как бы ты не старался, а знать весь город-улей в лицо невозможно. Только синтетики способны запомнить всех и каждого. Три промышленных блока, один перерабатывающий блок, два ядра, закрытый уже более трёх лет блок, технический блок для синтетиков, заброшенный и шесть жилых, в каждом примерно по семьсот тысяч человек. Выходит, в среднем в этом городе-улье более четырёх миллионов человек. Я бы не запомнил Гантса, если бы видел его каждый день. Слишком много лиц. Слишком... - Твой ход - сказал Сур, сделав свой ход. Я посмотрел на него, но спустя несколько секунд отвёл взгляд. Я всё ещё не мог привыкнуть к его лицу. Шрамы на его лице могли ужаснуть самого стойкого. По его словам, с ним это сделала радиация от восхода солнца. Когда произошло восстание и тиран-голос пал, раздался взрыв под самым потолком и многие были погребены под толщами земли и плит. Он же, смог уцелеть, но не смог избежать солнечных лучей, из-за чего, большая его часть, стала похожа на прогнивший труп. Мясо свисало с костей, вены, неприкрытые кожей пульсировали прямо на глазах и если приглядеться, можно было увидеть, как сердце бьётся. Я не понимал, как он жив до сих пор. Как он ещё не свалился, как его не убила инфекция или боль. Он должен был умереть. Но он жил. Был живее многих и разум его не был затуманен безумством. О нет. Он был умнее многих здесь, кто никогда не испытывал ни ужаса, ни скорби. И это поражало воображение - на что способна человеческая воля. - Да.- Сказал я, опустив взгляд на игральную доску. Я коснулся доски и волей неволей, отдернул её и посмотрел на Сура, а тот печально улыбнулся, поймав мой взгляд. - Не бойся. Таким как я, не станешь. - Я не от этого. - Тогда от чего? Я не мог ответить. Нечего было отвечать. Он и так меня раскусил, а я не мог найти достойного оправдания и всё, что мог сделать, так это очередной ход. Дальше мы играли молча, пока я в очередной раз не проиграл. Он всегда выигрывал. Всегда. Я не мог что-то противопоставить его тактике. Как только я понимал одну схему, она менялась на совершенно иную. И так дюжину раз подряд, приводя к одному итогу. А моя тактика была одна и та же. Провести пешку в самый конец, пытаясь собрать как можно больше его фигур, потеряв, как можно меньше своих. Это скорее была игра на рекорд, чем на победу. - Ты пешка в этой игре.- Произнёс он в конце партии. - Это плохо. - Заключил я. - Вовсе нет. Пешка ещё не значит плохо. - Она самая слабая фигура. - Да. Это верно. Но посмотри с другой стороны. Пешка единственная фигура, которая может стать кем угодно. В этом и таится вся сила пешки. Она кажется беспомощной, не стоящей внимания, но проходя долгий путь от начала и до конца доски, она становится тем, кем хочет. Тогда как офицер, конь, ладья и ферзь на такое уже не способны. Это тебе ничего не напоминает? Как человек из слабого, беспомощного, познает себя и, достигая цели, раскрывает свою истинную силу. Даже пешка может стать самой грозной фигурой на игральной доске. Так часто и случалось со многими, великими личностями. Никто не ждал от пешки такой прыти. В каком-то смысле, это же можно сказать и обо мне. - Вряд ли я стану великим. - Это зависит лишь от твоего собственного желания и стремлений. - Но если они направлены на совсем другое. Он поднял на меня глаза. Его глаза, в которых перемешались все цвета и застыли, так не став чем-то единым. Каждый цвет, словно волна в водовороте цветов. - Что если я не желаю ни власти, ни господства. А ищу… - Спасения.- Закончил он за меня. - Да. - Ты не найдешь спасения. - Сказал он в тоже мгновение. - Когда в последний раз ты видел поверхность. Не этот затхлый закуток, что вы называете “поверхностью” из окон своих обсерваторий, выходящих на самый край тёмной пещеры? А настоящую поверхность. Где гуляют бураны и вьюга, сменяются песчаной бурей, а затем проливным ливнем и штормом. В мире на поверхности океаны свободно гуляют и их уже ничто не в силах остановить. Антарктида высушена, а Африка затоплена потоками пресной воды. - Мне казалось… - Тебе казалось! - Прокричал он. Рука прокатилась по игральной доске, и фигуры разбросало по тёмным углам. - Тебе много чего кажется. Ты не видел поверхности. Там, на поверхности, жизнь подобна подкидыванию монеты. Подкидываешь монету и задаёшь вопрос: Найдёшь что-нибудь в тех развалинах или нет? Как упадет монета, так и будет. “Выйду ли я сегодня на поверхность?”, “Найду ли я что-то в этих гремучих песках, пока не настал грохочущий шторм?”, “Смогу ли я найти себе пропитание на сегодня?”, “Выживу ли я сегодня?”. Ты подкидываешь монету, а воля случая уже решит, что будет с тобой сегодня, а что завтра. Судьбе, богу, всему миру плевать нынче на людей. Даже больше. Да и люди, похоже, сами не хотят жить. Заперлись в городах-ульях и царствуют, как я когда-то. Поверь, из десяти городов-ульев, три уничтожено стихиями, два, истреблены во внутренней борьбе, ещё три подходят к этому, один уничтожен радиацией и всего один ещё держится, живёт, существует, но долго ли? Нет там ни жизни, ни существования, ни выживания. На поверхности ждёт только смерть и недолгая борьба. Даже тех, кто смогут выжить и смогут перебраться в другой город-улей, ждёт лишь разочарование. Я слушал его, не смея перебить. Он говорил, и жилы на поверхности плоти взбухали, и грохот всё сильнее бьющегося сердца раздавался в моей голове. В его глазах сверкала ненависть. Горькая, жгучая ненависть. - За девять лет странствий, скитаний, из всех городов-ульев только ваш не пал в бездну диктатуры и ещё как-то держится в этом мире хаоса и безумия. Когда я сказал, что это “утопия”, я не смеялся и не пытался как-то обидеть. Нет, это действительно утопия. Ваш пацифизм и примирение с судьбой даёт вам возможность жить, хоть где-то в глубине вас царит диктатура. Работай, не угрожай обществу или умри. Но это необходимость, которую даже я признаю. Это - то немногое, что ещё сохраняет островок спокойствия в этом бушующем океане ненависти и внутренней борьбы. Поэтому мы и предпочли остаться здесь, отстроить этот блок и жить здесь, в спокойствии и постепенно, забыть обо всём том, что творилось на поверхности, там, вдалеке. - Но не может такого быть!- Говорил я гораздо тише.- Должно же быть спасение! Он смотрел на меня, не отрывая глаз. Обычно, человеку нужно моргнуть, чтобы что-то изменилось в его взгляде. Но у него не было век, и взгляд его менялся чуть ли не мгновенно. Ненависть прошла, осталось только горечь и разочарование. - Ты не пешка. Ты просто ослеплённый глупец. - Но… Он опустил глаза и больше не посмотрел на меня. Он смотрел на пустое поле и только бубнил себе под нос, но что, я не мог понять. Я попытался его коснуться, но он всё также бурчал, а взгляд оставался отрешенным. Он ушёл куда-то далеко, где мне его уже не достать. Такое уже было в те моменты, когда я задавал пустые, глупые вопросы и требовал разъяснений. Но теперь я понимал, что это куда тяжелее и уже не поправимо. Теперь он не скажет мне ни слова. Теперь я для него чужой. И это ничем не исправить. Я ушёл с пониманием, что теперь я лишился ещё одного дома. Теперь я не видел здесь пристанища свободы и ответов. Это был лагерь, для всех тех, кто сдался и хочет забыться. Кто пытается сбежать, оставаясь на месте, и принять это я не в силах. Мне оставалось не так много. Уже больше месяца я не появлялся на своём рабочем месте, и мною уже наверняка заинтересовались. Возвратиться в свой сектор я уже не мог. Меня там ничего не ждало, да и скорее всего, на меня уже давно донесли, и смотрители рыскают в поисках моей головы, чтобы побыстрее сжать свои крепкие лапы на моей тонкой глотке. Мне была одна дорога. В блок религиозников. Встретить там смотрителя настоящая редкость, так как большинство из них давно заменили плоть металлом, пластмассой и нановолокном. Их там разорвут при первой возможности. Мне оставалось идти только туда. Я шёл по длинной магистрали, держась стен, и порой мне навстречу шли одинокие тени, но все они проходили мимо. Я вздрагивал. Я боялся. Каждое мгновение могло оказаться последним и в этот миг, я вновь ощутил, как ценю свою жизнь. Передо мной был длинный коридор, полный огней, в котором и начинался блок религиозников. Минутные сомнения прошли, и я вошёл под свод мигающих огней. Что-то было в этом месте. Какая-то простота. Простота создавала умиротворенность, понимание, что завтрашний день будет подобен сегодняшнему, вчерашнему, и это ничто не изменит. Всё также будут звучать молитвы, отголоски фраз и песнопения. Всё также будут складываться сморщенные ладони, и смыкаться веки. Всё будет прежним, и даже этот фонарь останется на месте, всё такой же неизменный, постоянный. Но всё же, это было не моё. Не моё. Я не имел права быть здесь. Я повернул назад, но тут, меня встретил он. Гантс шёл навстречу мне и махал рукой. Его глаза чуть светились во тьме, как будто изнутри. Была видна каждая жилка, каждый нерв, каждый лопнувший кровяной сосуд на белке. Может его глаза действительно искусственного происхождения, а он сам давно не человек. Но я отбрасываю эту мысль, списывая её на расшатанные нервы. - Я повсюду тебя искал.- Сказал он, приблизившись. - Вот как?. - Я был у Сура. Он был... в не слишком хорошем настроении. Я так и не понял почему. Конечно, он часто замыкается в себе, но от меня, и так глубоко… Уже очень давно такого не было. - Ясно. Он секунду помолчал. Взглядом он изучал меня с ног до головы, а после, угрюмо спросил: - Может, ты хочешь мне что-то сказать? "Он догадался. - стрелой пронеслось в моей голове, а затем, смягчилось. - Нет, вряд ли. Сур ведь ему ничего не сказал. Может, это очередная его игра? Возможно. Но это даже не важно. Может, он способен мне помочь. Может он подскажет мне, что делать, раз уж Сур отказался. Больше, мне не у кого просить помощи". - Что-то стряслось? - Спросил он уже более настороженно. - Мы сможем поговорить в другой обстановке. - Уклончиво спросил я. - Не стоит об этом говорить здесь. - Понимаю. - Немного мягче сказал он. Он вошёл в блок религиозников, а за ним я. Мы прошли через весь блок по людным улицам, а затем, по тёмным переулкам. Лица сменялись застывшими тенями на стенах. Откуда они здесь. Словно человека припечатало к стене, оставив только мрак и тьму на камнях и плитках. И чем глубже мы пробирались, тем больше становилось этих теней, а затем, пошли рисунки, письмена. Я не мог разобрать, что это за рисунки и письмена. Лишь один рисунок я узнал. Человек, распятый на кресте, а под ним медная чаша. - Первый из старой веры. - Вырвалось у меня. - И единственный. - Добавил Гантс. Вскоре стало так темно, что я периодически останавливался, чтобы глаза привыкли к темноте, и можно было идти дальше. - Почти пришли. - Сказал Гантс, повернув последний раз. Мы вышли на открытую улицу. Меня обдуло с трёх сторон и ударило в спину, от чего я поддался вперед. - Осторожнее. - Предостерёг Гантс, твёрдо стоя на ногах. - Падать придётся долго. - О чем ты? Он указал взглядом во тьму, в которую меня толкал ветер. Только сейчас, стоя на самом краю, я заметил гигантский кратер диаметром в километр и уходящий глубоко в землю, куда не достают даже прожектора. В груди стало тесно. Одним молниеносные движением я отпрыгнул от края и тяжело вздохнул, да так, что лёгкие сжались в точку, заставив сделать такой же тяжёлый вдох. - Тут стоит быть осторожнее. Мне даже не хотелось спрашивать, откуда это здесь появилось. Сейчас моя голова была занята совсем другим вопросом. Я шёл, опустив голову, а тёмные улицы стали сменяться тусклыми улочками, освещенными свечами перекрестками и мостовыми. Мы уходили все дальше, вглубь блока. Люди бродили по улицам, храня молчание и только песнопения, раздававшиеся то тут, то там, прорезали тишину, заставляя вспомнить, где ты. Ты в блоке религиозников и впервые так глубоко. "А ведь где-то здесь живёт она. - Неволей вспомнил я о Динре". Я так давно её не видел. В последний раз, когда впервые оказался в квартале стервятников, но с того времени, уже прошло чуть более месяца. Родила ли она? Счастлива ли она? Она исчезла из моей жизни и забылась также легко, как когда-то в ней появилась. Она лёгкий ветер. С ней просто, приятно, но к ней не привязываешься, и не замечаешь, как теряешь. Ты уходишь, и она остаётся, и ты уже никогда не узнаешь, что может, ты был для неё всех дороже. Но у нас были только мимолетные встречи, полные затишья и глубокой, бесконечной печали. Это бесплодная почва. На ней не взрастёт ни привязанность, ни дружба, ни любовь. Единственное, что нас объединяло, это что-то внутри нас. Мы оба тосковали по небосводу. По яркому лучу солнца, что коснётся нас, но не испепелит, а приласкает и одарит теплом. Это надгробие, у которого мы собирались и вместе плакали. Но я ушёл, и теперь, она плакала в одиночестве, внутри себя, по ушедшему солнцу. Рассвет скоро заалеет. Даже сейчас, под землей, не зная времени, я знаю это. Что-то во мне тихо, едва слышно произносит: «Начинается новый день. Он не будет похож на вчерашний. Он не будет похож на завтрашний. Я сделаю его таким, каким хочу его видеть. Я изменю себя и вместе со мной, изменится этот день». Не изменится. Ни теперь. Ни в этой кромешной тьме. Здесь нет света и не возжечь огни. Изредка, фонари загораются, но и гаснут, едва свет дойдёт до краёв своих владений. Здесь, под землёй, средь бледных лиц, измождённых тел, можно измениться только одним способом, но перейдя эту грань, уже не будет пути назад. Оттуда, никто не возвращается и от этого, рассвет не ближе. Вскоре мы остановились. В глазах Гантса горел огонь. Это была старая, каменная церковь. Церковь словно вырвали из средневековья, сохранив всё, что было в то время, и даже больше. - Я люблю приходить сюда. - Сказал он, обводя взглядом каждый камень, каждый темный уголок старой церкви. Его шаркающий шаг отчетливо раздавался на каждой ступеньке и, чем выше он поднимался, тем медленнее и отчётливее становился его шаг, а голос твёрже, ниже. - Здесь есть старый дух. Дух тех времен, когда звучали громкие речи о вере и господе. Когда сила веры измерялась количеством загубленных жизней. Тогда, именно тогда, под символом веры, человечество показало своё истинное лицо. Сжечь человека живьём, убить человека в жуткой агонии, растоптать дух человека, выпотрошить душу. Говорят, что “темные века” прошли, но это не так. Кровавые реки обратились морями, а горы черепов переросли все природные горы. Меняются меры, меняются способы, меняются методы, но кровь продолжает течь нескончаемым потоком. Другой возглас, но кровь течет. Другой клич, но тысячи склоняют головы под плаху. Другой правитель, но век, бьёт свое. - Сделав последний шаг, поднявшись на самую высокую ступеньку, он остановился и с восхищением посмотрел на церковь, а затем, чуть помедлив, сказал - Человечество из всех сил пытается забыть, кто оно есть, но только здесь, не нужно притворяться. Мы все участники, этой бесконечной битвы и над нами, раздаётся шум полёта и песнопения ангелов, чьи крылья так белы, а руки, так тонки. Он вошел под тёмный свод, и я последовал за ним. Зачем я шёл за ним? Мне самому это было не понятно. Возможно, меня зачаровали его слова? Он никогда не говорил так восхищенно. Быть может, это место для него больше, чем очередное пристанище. Быть может, это его дом. Тот самый дом. Последняя обитель. В церкви было темнее, чем на улице. Сюда не проникал свет фонарей и только далекий, едва заметный свет свечей, оставался виден. Я пытался в легкие набрать воздух, но не мог. Что-то сжимало легкие, и только чуть позже я понял, что это ладан. Густой как мёд, он стелился в воздухе, волна за волной и был неподвижен, а если кто-то и проходил сквозь него, то шлейфом ложился за ним. В дали, где человек становился только туманным силуэтом, подобная ходьба, превращала его в призрака. В царящей темноте шёпот Гантса звучал подобно грому, где-то вдали. - Это место поклонений. Здесь не говорят, не смеются, не плачут. Сюда приходят падать и молиться. - Зачем? - Они уже не могут иначе. Когда-то, очень давно, с ними случилась беда. Такая беда, что сломила их дух, лишила сил и выбила землю из-под ног. Они не знали, что делать дальше и всё, что смогли сделать, так это сложить ладони и тихо молить. И кажется, это им помогло. Силы вернулись в их ослабевшие тела, а в сердце затрепетала надежда. И вроде бы всё стало налаживаться, жизнь вернулась в свою колею. Только теперь, они не могут иначе. Они не могут без веры в то, что кто-то делает всё за них, хоть на самом деле это всё они. Никто им не помогает, кроме них самих. Но попробуй теперь их переубедить, и они обратят на тебя весь свой гнев, и будут правы. Гантс сел на деревянную скамью и облегченно вздохнул. Я сел рядом с ним. Мы смотрели куда-то вдаль, в пустоту, тишину и видели то, что невозможно. Каждый видел своё и думал о своём, хоть это, длилось секунды. Каждый увидел целый мир, полный красок. Быть может каждый здесь, также видел свой прекрасный мир. Но я пришёл не за тем, чтобы погружаться в прекрасные грёзы. Я и так слишком долго жил в грезах. Теперь, я хочу жить. - Я хотел тебя попросить… - Я знаю. - Перебил меня Гантс, не отрывая взгляда от стелющейся мглы. - Сур тебе сказал? - Его бормотание. - Отвечал он. - Он всё время повторял одно слово: “Поверхность”. Ты ведь об этом хочешь меня спросить? Я неуверенно кивнул. - Поверхность… - Произнес он, с тяжелым вдохом. Голова Гантса опустилась, чуть ли не до груди, так тяжелы были эти воспоминания. Спустя полминуты размышлений, он сказал: - Что можно сказать о том, что всегда меняется. Если раньше, холода приходили вместе с ветрами, ночами, то теперь, неизвестно, будешь ли ты коченеть под палящим солнцем или изнывать от жары под полной луной. Он усмехнулся. Немного горько, с легкой издёвкой. А затем, чуть помедлив, сказал: - В тебе живёт надежда. Все эти годы ты жил под землёй, не видя ничего, кроме этих голых стен и измождённых лиц. Ничего, кроме безысходности и тяжбы, что каждый из вас носит. Но, в отличии от прочих, ты не потерял наивной надежды, что не всё потеряно. Ты ещё веришь, что за этими стенами есть жизнь, есть спасение. Но это надежда в неведении. Ты ни разу не был на поверхности с того момента, как город-улей был законсервирован. Иначе ты бы быстро изменил своё мнение... как и я когда-то. - Но ведь должен быть выход! - Он был. - Отвечал Гантс. - Но не у нас. Те, кто мог, давно покинули пределы земли. Мы уже были в подобных городах-ульях. Сначала мы предполагали, что население скосила какая-то чума или же они от безысходности решили выйти на коренную зарю, чтобы обратиться пеплом и золой. Такое было уже не раз. Но не в тот раз. Мы нашли чертежи и шахту, откуда они начали свой полёт. - Они вышли в космос? - Мы не нашли никаких обломков, которые могли говорить об их провале. Скорее всего, они выбрались в космос, и уже где-то там, на окраинах нашей звёздной системы, а может ещё дальше. Я преисполнился надеждой. Если раньше она была слабым, едва тлеющим угольком, который я пытался сохранить, которым пытался согреться, то теперь он разгорелся, становясь ярче и ярче с каждым мгновением. Но я слишком долго был во тьме и мраке, в чертогах молчаливого одинокого отчаяния, что теперь я был ослеплён собственной надеждой, как может быть ослеплён еретик верой в свою божественную миссию. Но я был ослеплён и не способен этого понять. Я не в силах. "У них получилось! - Ликовал я внутри. - Они смогли. А значит, справятся и другие. Только нужно найти их. Нужно только постараться и я найду тех, кто также ищет спасения, как и я. Я найду их. Я найду их. Я найду их" - Если справились одни, то будут и другие!- Чуть ли не прокричал я. Брови Гантса чётко прочертили линию лба. Он никогда не показывал, что творится с ним на самом деле. Лишь изредка, иногда что-то прослеживалось, виднелось и то очертаниями. Только насмешка была абсолютна. Я не заметил этого мимолетного знака. Не заметил, как в нём что-то изменилось. - Их только нужно найти. - Остановись. - Тихо сказал он таким голосом, словно был готов молить. Но я не хотел ничего слушать. - Если мы выберемся на поверхность… - Прошу, остановись. - Сказал он уже громче. Ладони потянулись к плечам и вскоре, он сжал сам себя и задрожал. Но я ничего не видел. Я не желал видеть. - Мы сможем найти тех, кто также ищет спасения! Мы сможем спастись, нужно только… - Заткнись! - Едва ли не прокричал он. Теперь, я уже услышал. Я услышал гораздо больше. То, что никогда не слышал. Сталь в его голосе, скрежет метала и визг, когда железо трется об железо. Это был не человеческий голос. Его глаза светились, и это было видно, отчетливо видно. Только сейчас, я смог признать, что это тело, не принадлежит ему. Что он не человек, носящий религиозный символ на своей шее. - Идеалист, идущий на поводу у собственного невежества, что может быть хуже?! - Прошипел он, опустив голову вниз. - Неужели ты так наивен? Кто мог, кто хотел спастись, давно покинули колыбель человечества, а оставшиеся сдались, и уже не желают продолжать эту борьбу. Устали и ждут, когда природа возьмёт свое и потоки космоса сотрут их в прах. Поезд ушёл, последняя ракета взмыла в воздух. Нам остается только ждать. - Гантс… - Тебе просто не повезло. Ты оказался не в том городе-улье. Не в том обществе. Тебе выпал не счастливый билет. Лучше, оставь это всё и просто живи. Живи, как есть и забудь о своём детском капризе. - Ты сдался. - Поникшим голосом произнес я. - Да. - Признался он, чуть помолчав. - Ты сдался. - Гнев вскипал во мне. Гнев, о котором я уже почти забыл. Он больше не сказал ни слова. Он словно исчез. Исчез как Сур и был теперь также далеко. Где-то там, где мне до него не дотянуться. Гнев нарастал во мне. Гнев кричал в моей голове, жаром растекался по венам, глухими ударами сердца в груди. Я уже не контролировал себя. Я оставил Гантса. Оставил, как оставил Сура. Теперь, я презирал их за слабость, за нежелание сражаться за свою жизнь, даже если придётся противостоять всему миру. Презирал тех, кто был рядом со мной. Презирал религиозников. Презирал идущих дорогой знаний. Презирал синтетиков. Презирал этот город-улей и всех тех, кто упивается последними мгновениями жизни. Мой гнев было не унять. Гнев сжигал что-то во мне, но что, я сейчас не мог понять. Я мог только ждать. И когда гнев прошёл, я понял всё. Я боюсь. Я не борюсь. Я бегу. Я возненавидел тех, кто перестал бежать и прошептали мне: «Остановись, тебе не сбежать. Мы пытались. Мы тысячу раз пытались. Но от этого не сбежать, как не беги. Оно быстрее тысячи дней и ночей. Быстрее полёта сокола. Оно – последний рассвет». Чтобы понять это, мне нужно было сорваться. Чтобы понять это мне требовалось прогореть. Но, прогорев дотла, сгорели остатки того, что могло бы меня переубедить. В гневе я убедился. “Нет. Нет, это не правда. Просто… наверное… я плохо себя чувствую. Да, я плохо себя чувствую. Нужно отдохнуть. Завтра, может завтра я смогу узнать больше. Я снова спрошу Гантса и Сура. Что-нибудь я узнаю. Я не сдамся, даже если для этого придётся дойти до крайностей. Спасение есть, его только нужно найти»! Я шёл во тьме. Шёл, вслушиваясь в собственные шаги, и так продолжалось долго, пока где-то позади не раздались чужие шаги. Я не видел, кто идёт за мной, но шаги, говорили всё за них. Твердый, размеренный, отдающий сталью шаг. Я слышал этот шаг раньше. Он врезался острым воспоминанием в мой мозг. Так и знал, что однажды, они придут и за мной. Они медленно приближались. Я ускорил шаг. Они тоже. Неотвратимо они приближались, и я чувствовал, как их глаза пронзают меня, а ладони тянутся, чтобы схватить меня за глотку и повалить на землю, выбить из груди дыхание. Я побежал. Они побежали со мной. Я бежал, как никогда быстро, а они бежали прямо за мной. На освещенных улицах, я попытался скрыться в толпе, но, только заслышав их шаги, толпы людей расступились, лишив меня возможности скрыться среди них. Я бросился в переулки улиц, пытаясь скрыться в тени. И, кажется, я смог оторваться. Спотыкаясь, я бежал по переулкам и, лишь завидев запертую дверь, отчаянно дернул её. Заперта. Снова дверь, и снова заперта. Снова. Снова. Пока, наконец, одна не оказалась открыта, и я залетел внутрь. Мгновение чтобы осмотреться. Это был старый подвальчик, в котором не было ничего, кроме гор мусора. Тошнотворный запах свернул мой желудок. Но сейчас, было не до кривляний. Спрятавшись за одной из куч мусора, я задержал дыхание, пытаясь остановить стук моего сердца. Я застыл всем своим телом, вслушиваясь в тишину, но слышал, только своё сердце. Оно билось, готовясь вырваться из груди. Где-то с поверхности, раздались их шаги. Они искали меня, всматривались во мрак и их глаза вспыхивали то красным, то зеленым, то фиолетовым. Их движения были осторожны и бесшумны. На мгновения, они останавливались, прислушивались, а затем, ничего не найдя, смотрели дальше, осматривая каждый угол, каждую щель, пока один из них, не нашёл подвальчик, в котором я попытался спрятаться. Он стоял у порога, а я в самом конце. Я был слеп во тьме, различал лишь отблески, а смотритель видел всё. Я слышал, как линзы сменяются в его сенсорах и его взгляд прочесывает подвал в каждом спектре. Раздались шаги. Он спустился по лестнице. Ещё несколько шагов. Шаги всё ближе. Всё ближе смотритель. Я замер, но ощущал, как качаюсь из стороны в сторону. Колос под ветром так не качается, как я, в это мгновение ужаса. Стук сердца и звон в голове раздавались сильнее с каждым шагом смотрителя. Он приближался, оглядывая каждую кучу мусора, заглядывая в каждый уголок. Но затем он остановился. Он замер, вслушиваясь в тишину. Сердце. Оно билось безумно сильно. Я не мог остановить его стук, даже задержав дыхание. Еще мгновение, и он услышит стук моего сердца. Вырвет сердце из моей груди. Он убьёт меня! Убьёт меня, как убил его! Тишина длилась долго, пока не раздались шаги. Они отдалялись. Он уходил. Но в этот самый миг, когда он сделал было последний шаг, что-то забренчало в куче мусора. Что-то зазвенело и заблестело в куче мусора, прямо напротив меня. Мощный шаг и режущий слух скрежет раздались одновременно. Он уже не шёл бесшумно и приближался стремительно, неукротимо, несся смерть, и я увидел его. На мгновение, он застыл напротив меня. Я видел его, но он, не видел меня, смотря в другую сторону, в кучу мусора, откуда доносился шум. Он повернулся всем своим механическим телом ко мне спиной. Я попытался двинуться, но тело меня не слушалось. Ноги отказались мне повиноваться. Моя судьба была определена, когда смотритель обернулся. Он заметил меня. Его глаза сверкали фиолетовым, зеленым, остановились на красном. Он сжигал меня взглядом, но не торопился. Он не приближался ко мне, лишь пристально смотрел, как будто выжидал. Чего он ждал? Я не мог этого понять. Почему он не убьёт меня? Почему он не прикончит меня, как когда-то прикончил одного из моих учеников? Чего он хочет от меня? Вскоре раздались новые шаги. Ещё один смотритель. И ещё. Ещё. Их приходило всё больше. Вскоре весь тесный подвальчик заалел, заискрился и зазвенел. Они все смотрели на меня. Как будто весь мир смотрел на меня, готовый разорвать на мелкие кусочки. Словно овечка в стае голодных волков. Это был конец. Мой конец.