Скорбящие журавли

      В голове всё ещё жили воспоминания прошедших лет, там до сих пор гуляли тени, которые беспрестанно будоражили рассудок. Эти воспоминания въелись в подкорку памяти, сильно засели там и наотрез отказались уходить. Они отравляли её мозг, унижали достоинство и нынешнее положение. На родине она была дворянкой, могла бы стать графиней Венгрии или стать фрейлиной, была бы богатой и почтенной дамой.       Теодора была той, кого родители любили больше всех из шестерых детей. Самая младшая, хоть и не родная по крови, но слишком близкая к сердцу; она хоть и отличалась от круглолицых венгерок и хорваток, всё же привлекала многих. Сановники, герцоги и купцы просили её руки, но она, к сожалению родителей, не была склона к скорой свадьбе: свободу она любила намного больше, чем прерогативу стать женой, заняться домашними делами и воспитанием детей.       Нет!       Она любила танцевать на балах, обожала разговоры с крестьянскими девушками, пение и устраивать с крестьянами различные торжества, которые видела при дворе во Франции и в Венгрии. В Хорватии же, где венгров было столько же, сколько и самих хорватов, были достаточно популярны парные танцы венгров. Потому девушки часто отплясывали чечётку, обнимаясь с мужами благородных и не очень родов. Родители не были рады столь фривольному поведению дочери, но свободолюбивая и весёлая девчушка не любила нравоучения, зато умела вести себя в обществе. Могла поставить на нужное место и привлечь нужное внимание, вызвать нужные эмоции.       Больше всего девушка скучала по родным, по усадьбе и по деревеньке, которая принадлежала родителями. Все те души, которые были либо убиты, либо взяты в плен не были ей чужими. Всех тех девушек и мальчишек она любила и принимала как родных: учила их танцам, занималась с ними хорватским и венгерским, учила читать и писать свои имена. Они отзывались той же любовью, принимая свою госпожу как сестру или мать — учительница, так уважительно они называли её. Немногие понимали её отца, который дал дочери прекрасное образование, уча на равных с братьями, как и других своих дочерей.       Подарок бога, так называли её родные, олицетворяя с ангелом или нимфой веселья и задора. Там где была Теодора — был шум и веселье. Но и эти счастливые деньки кончились, они уступили место горю, постоянному плачу и мукам, которые с трудом могла превозмочь некогда яркая и счастливая Теодора, у которой забрали всё, даже собственное имя. Теперь уже не Теодора Зринская, а чужая, незнакомая и мрачная Зейнеп, с другой религией и совершенно иным складом ума. Не она это была, давно уже потерялась Теодора: слишком глубоко ушла в себя и заблудилась, да так, что никакой огонь не поможет выйти. Затеряться, оказалось куда проще, чем переживать всю эту треклятую жизнь.       Зейнеп с трудом размыкает глаза после долгой ночи, глаза застилает пелена высохших слез и острой соли, что режет глазные яблоки и веки. Она в ташлыке, где все девушки медленно просыпаются от громких криков Гюльфем, которая звенит в колокольчик и вопит, заставляя рабынь подняться. Зейнеп застилает постель, надевает белое платье, а на него синий полосатый кафтан. А потом заделывает волосы. Сегодня она должна отнести матрацы на стирку и взять новые. Потому она даже не ест, а сразу же принимается за дело. — Вы слышали? У Дефне Султан был выкидыш! Сегодня ночью из её комнаты выносили окровавленные простыни, а потом готовили настойку из тысячелистника, чтобы сгладить всё это… А ведь Султан к себе наложницу пригласил. Думаю, ему ещё не доложили…       Зейнеп далее не слушала, она знала, что подобные ситуации перестали быть чем-то сверхъестественным. У бедной Дефне Султан было уже три выкидыша, бог никак не мог смилостивиться над ней и помочь вынести долгожданного ребёнка. И это злило — злило султана, султаншу, династию и всех во дворце и за его пределами. Она не могла родить и не давала подобную возможность другим девушкам. Не себе — не людям.       Рабыни, как только увидели Зейнеп, смолкли. Зейнеп за это время смогла получить статус пейк в гареме, правда, он слегка сместился со смертью Хасеки Хюррем Султан, но все по-прежнему помнили, что у этой девушки есть своя власть в гареме. Одна из ближайших, доверенное лицо великой султанши; с приходом во дворец Дефне Султан, ей пришлось заняться работой простых рабынь из нижнего ташлыка, что, несомненно, вызывало недовольство и легкое смятение у хорватки.       Зейнеп раздала матрацы наложницам, а потом села на тахту, смотря в окно, сквозь решётки которого проглядывались яркие лучи солнца и голубое небо. Она снова захотела плакать, но чувство гордости остановило её, склоняя к выдержанности и воспитанию.       В этот момент рядом с ней села Мелек. На ней было красивое красное платье два золотых браслета чуть выше локтя, руки её были голыми, рукава разрезаны, спускались до колен. Сама девушка светилась как июльское солнце, схлишком яркое и тёплое, даже душное. Светлые глаза и волосы; она словно хотела обнять весь мир, но, увы, не могла. Она схватила девушку за руки. — Меня переселяют на этаж фавориток, душа моя. Теперь я буду гёзде этого гарема, теперь я стану одной из наложниц, а потом, возможно, султаншей. Султану я понравилась, и он хочет позвать меня снова в свои покои. Зейнеп, мне сказали выбрать себе двух служанок, я поразмыслила… Хочешь стать одной из них?       Девушка удивленно распахнула глаза и кивнула. Мелек сразу же заключила подругу в объятия, прижимая к груди слишком сильно, стискивая её в крепкие объятия. Девушка ощутила громко бьющиеся сердце, оглушительное дыхание и чрезмерную радость подруги. Зейнеп же напротив, испугалась за свою соотечественницу, осознавая, что султанша может причинить вред подруги, нанести невероятную боль и убить. Женщина может пойти на многое, когда её лишают мужчины: Зейнеп знала об этом не понаслышке.       Девушка начала приготавливать вещи наложницы: она собрала её наряды и понесла их на этаж фавориток. Локман ага был недоволен выбором Мелек, но перечить не посмел. Фаворитка же оказалась в комнате одна. В соседней комнате жили две наложницы, а она оказалась совсем одна в покоях с двумя койками. Мелек давно привыкла спать в гареме с другими девушками, а тут всё принадлежит ей. И это чувство собственности дурило её, делало развязней, одурманенной властью. Главное, чтобы она не забывала своего места, не объявляла войну султанше, которая точно может прикончить тебя в случае чего.       Хорватка сделала все приготовления в комнате и встала у двери, пока Мелек гуляла в саду с Айше султан. Девушка то и дело смотрела на окно, где отражались аляповатые пятна солнца. Платок, который она выудила во время уборки, прикрывал её лицо, как и всегда. Она так и не свыклась со шрамом, который точно бы не понравился Борису.       Борис… Боже, он мёртв, а она до сих пор вспоминает о нём, до сих пор страдает и убивается. Сумасшедшая, влюблённая и забытая, она бы затерялась в этом дворце, слилась бы со стенами и превратилась бы в ночной факел, лишь бы не видеть всего этого ужаса, лишь бы не страдать от неимоверной боли. И она превращалась, сливалась со стенами и гибла, медленно, но верно погибая на страницах этих летописей. Кануть бы в лету, заснуть и исчезнуть, закрыть глаза и умереть. Сгореть как факел.       Она крепко смыкает веки на пару минут, но не умирает, лишь немного шатается: девушка так и не съела ничего с самого утра. Недовольно вздыхая, она обреченно тянет губы вниз и роняет слёзы на костлявые пальцы. Сильно кусает губу до крови, крепко закрывает глаза и оседает на пол. Прижимая колени к груди, утыкает лицо в складки платья, начинает свою извечную китовую песню. Измотанная, она потеряла смысл в жизни, она сама возжелала умереть, потеряться. Зейнеп захотела потеряться в том же лесу, в котором заплутала Теодора. Но та смогла уйти и скрыться, потому что была свободной; а она заперта в стенах замка — не получиться уйти от прозорливых глаз этого дворца.       Платок падает с её волос и ей уже безразлична его дальнейшая судьба, как и собственная. Кажется, этот день не отличался чем-то от других, но он стал судным: внутреннее беспокойство разрасталось до размеров Османской Империи, все её треволнения сливались и обострялись, как инстинкты у кошки по весне. Она и плакала, а после смеялась и её окутывали истерические порывы и недовольные, совершенно никчемные чувства: она потеряла лицо, а вместе с ним и гордость, растоптанную османами. — Дивљи пси, да сте сдохли. (Прим. автора хорват: дикие псы, чтоб вы сдохли).       Девушка выкрикнула в порыве злости, в минуту затмения, когда внутреннею тягость невмоготу терпеть и хочется кричать, чтобы боль ушла. Боль не уходит, а внутри оседает тяжёлый валун, давящий на сердце. Под кожей лопается пузырёк и его яд разносится по венам, скача по дельте на запястье как очумелая лошадь, как дикая собака. Слова затерялись в пустой комнате, а опустошенная рабыня встала с колен и оперлась о дверь не в силах более держать равновесие. Но сумев всё же устоять на ногах, она раскрыла дверь. Мелек вошла в комнату, улыбающаяся; Зейнеп утёрла слёзы и растянула губы в счастливой улыбке. — Мне Дефне Султан прислала шербет, хочешь немного?       На подносе, который несла служанка султанши, и впрямь был шербет. Девушка насторожилась, она боязливо протянула руку к напитку и прежде чем попробовать его, капнула на запястье. Постепенно его зажгло, медленно разъедая кожу и оставляя ужасное окровавленное пятно на том месте, где были капли шербета. Девушка бросила стакан под ноги и схватила служанку за горло, прижимая к двери. Мелек даже испугалась. — Тебя шайтан попутал, хатун? Эта девушка — наложница Султана нашей Империи, ты смеешь принимать столь пустые попытки её отравления! Ты думаешь об отравлении наложницы, фаворитки этой империи? Хочешь, чтобы Султан узнал об этом?       Рядом с дверью стоял стол, а на нём фрукты, среди которых затерялся нож. Зейнеп схватила его, прижимая к горлу рабыни. Тут даже Мелек вскрикнула, прижимая пальцы ко рту. Она и не думала, что её верная подруга способна на подобное: видимо она накопила в себе многое, видимо она изменилась. Этого стоило ожидать после убийства всех её близких на её глазах. А ведь Мелек прислуживала её семье, а теперь ей прислуживает бывшая госпожа — сатира мира? От этого было сладко, и вместе с тем горько. — Мне безразлична своя дальнейшая судьба, но ты можешь лишиться своей жалкой жизни в мгновение ока, если я захочу, поняла?       Девушка слабо кивнула, тогда хорватка отпустила её и та второпях убежала. А Зейнеп уже не могла бороться с головокружением и жгучей болью на венах. С грохотом упав на пол, она уже ничего не чувствовала. Боль, страх, тяжесть на сердце — всё ушло в пустоту, она сама ушла в пустоту. И там, в пустоте, она видела танцующую Теодору, братьев, сестер, родителей и Бориса. Она видела всё со стороны, она уже не была частью этого, но всё ещё лелеяла эти воспоминания.       Девушка помнила музыкальную шкатулку, которую ей подарил венецианский посол, она любила её до безумия, но её так беспощадно, бесцеремонно поломали варвары османской империи. И она сейчас была этой шкатулкой со сломанным механизмом внутри, с искалеченными, изувеченными и изогнутыми внутренностями, а где-то с исчезнувшими деталями. Её не починить, не собрать заново и не исправить. Никакой мастер не возьмется за этот опустошенный сосуд, да и она уже не отдастся и не доверится никакому мастеру.       Она просыпается ближе к вечеру, когда сумрачные тени бродят на стенах и грохочут посудой, как черти, вылезшие из-под кровати. Она не разбирает места, где находится, но лекарша рядом развеивает сомнения. Та что-то говорит девушке у двери, которая тут же выходит из покоев и уходит, словно ветер. Лекарша проделывает какие-то манипуляции и помогает подняться. Зейнеп крайне слаба, но не собирается отлёживаться в лазарете, где ей не место.       Рабыня встаёт с кровати, облокачивается о стену, мотает головой, и всё же поймав равновесие, идёт в сторону двери. Лекарша говорит что-то о еде, но та мотает головой и твёрдой походкой выходит из лазарета. На её пути тут же возникает султанша. Разие напугана и слегка потрёпана, будто спала. Она хватает девушку за руки и щупает, будто убеждаясь в её способности реагировать. — Аллах всемогущий, убереги нас от очередного испытания. Что случилось хатун, почему ты в лазарете?       Девушка опускает голову, убирая руки назад, пряча следы на правой руке. Правда, султанша видит это, хватает её за руку и смотрит на круглое пятно, что омрачает её вены. Султанша с ужасом складывает мозаику в голове. Кажется, сейчас лучшее время для выхода её пешки. — Фаворитка нашего падишаха должна была выпить шербет, присланный нашей Дефне Султан, но, вероятно, её служанка отравила его, дабы помочь своей госпоже. Если бы я не плеснула его на руку, наш падишах лишился одной из своих фавориток. — Дефне, эта подлая змея! Хатун, ты идёшь со мной. Быстро!       Девушка присела в лёгком поклоне и направилась за султаншей, вместе с двумя другими служанками. Она еле поспевала за мчавшейся госпожой, которая уже пригубила этот сладкий вкус разоблачения. Она бежала, наконец-то остановилась у покоев, которые когда-то принадлежали её отцу. Стража громко оповестила о приходе сестры султана и та зашла в покои, подзывая к себе Зейнеп, которая спрятала лицо в спутавшихся кудрях тёмных волос.       Султанша поклонилась, поцеловала руку брата. Служанка тоже поклонилась, встав у дверей покоев. — Дорогой брат, Падишах нашей великой Империи, мне стыдно, что я отвлекаю тебя от государственных дел. Но я должна тебя оповестить об этом вопиющем случае: наша султанша, госпожа твоего сердца — Дефне, совершила ужасный поступок. Она отправила твоей фаворитке, Мелек, угощения, которые были отравлены. По её злому умыслу или нет — решай сам, но твоя фаворитка могла пострадать, если бы не её верная подруга.       Султанша махнула рукой и Зейнеп подошла к султанше, снова приклонилась перед падишахом, опуская лицо ещё ниже. Разие схватила её за руку и показала султану круглый след на всё запястье с запёкшейся кровью. Неприятная картина вызвала отвращение и смятение на лице падишаха, он посмотрел на рабыню. — Разие, это достаточно серьёзное обвинение, ты же понимаешь? Она должна рассказать что произошло, как и Мелек. Говори, я тебя слушаю, хатун! — Повелитель, я не знаю, был ли это умысел нашей госпожи, или верная служанка решила угодить таким ужасным образом, но одно я знаю точно: Мелек отдала бы свою душу Аллаху этим днём, если бы испробовала ту сладость в серебряном кубке. На ковре, на этаже фавориток, осталось разъеденное пятно: если желаете, можете сами убедиться в правдивости моих слов. Мелек расскажет вам о том, что произошло сама.       Баязид недоверчиво взглянул на рабыню, а потом посмотрел на лицо своей сестры. Ему казалось, что он уже видывал этот силуэт и эти кудри. А слова этой хатун и её голос, он словно слышал его раньше. Этот мягкий баритон, нежный и тёплый голосок, что затерялся в душе и звоном колокола отдавался в глубине. Он, было, хотел прикоснуться к лицу рабыни, но стража неожиданно оповестила о прибытии Дефне Султан. — Брат, мы пойдем, а ты — решай сам, как следует поступить в данной ситуации.       Рабыня преклонилась, спиной направилась в сторону двери, а потом развернулась и скрылась за громоздкими створчатыми великанами. Служанка еле стоит на ногах, шатается. Перед дверьми в покои повелителя стоит Дефне султан, вся бледная, практически прозрачная; она словно призрак, который вот-вот потеряет сознание. Выкидыш явно не прошёл для неё бесследно, да и он не мог пройти бесследно. Бедная султанша… Она пыталась убить Мелек, дабы защитить себя и своё наследие.       Рабыня поклонилась ей, когда Разие уже скрылась за поворотом. Девушка выдохнула и ушла в гарем, где, скорее всего, уже пошли слухи об отравлении и кознях султанши. Зейнеп прибывала в растерянных чувствах: она совершенно перестала понимать происходящее с ней, до того она расстроилась и потерялась, до того её съедали демоны внутри, казалось, она теряет эту связующую нить — нить что связывала её жизнь с окружающим миром.