Скорбящие журавли

      На востоке появлялись тёмные тучки, окутывающие звездное небо, в то время как на западе солнце медленно меркло, пряча лучи за горизонтом. Воздух клубился, словно змеи, скрутился в ком, перенасыщая лёгкие концентрированной свежестью. Долгожданная полуночная прохлада успокаивала, вместе с тем настораживала. Эта была одна из тех редких ночей, настолько бесшумных и спокойных, что казалось, будто тебя оглушает эта звенящая тишина. В такую ночь даже безгрешный уличит себя в обмане; а грешник задохнётся под навесом пороков. Такие ночи сбивали с толку, в такие ночи рассудки мутнели, словно плохо промытые стекла, сквозь которые пустили солнечные лучи — искажалась жизнь, размывались границы лжи и правды, возводились новые мосты. Ночи в Османской Империи заставляли возвращаться в события прошлые, ненужные, лишние и болезненные. Туда возвращаться не хочется, но приказать себя забыть не суждено.       В нижнем ташлыке было беспокойно: в гарем привезли новых рабынь, так называемых джарией; они не знали правил морали и традиций гарема, потому и шумели. Девушки глядели на тех, кто был выше их по рангу с испугом и с воспалённым желанием мести, такие безумные как прокажённые. Они говорили на своём языке далёком и забытом. Зейнеп с трудом могла вспомнить его название, но ясно помнила, как кормилица пела песни на этом диалекте. Девушек называли русинками, следовательно, они прибыли из Русского Царства. Османы и их в подчинение взяли.       Рабыня помнила, что с её страны собирали дань детьми раз в несколько лет, а девушек отвозили в гаремы. Ни Венгрия, в подчинении у которой была Хорватия, ни близь лежащие города не смогли оказать помощь — все были бессильны перед османами. Фердинанд не собирался защищать свой народ, ну или не мог.       Эта империя росла, не степенно, как многие города, а чрезвычайно быстро, словно скот на убой. Девушка до конца не желала верить в эту никчёмную слабость собственного государства, но свыкалась с мыслью, что её, к сожалению, это больше не касается.       Одна из русинок начала петь. Эта была завывающая колыбельная, которую пели матери своим детям, чтобы те крепче спали. Подобную песню пела кормилица: что-то размытое возникло в памяти, окутанное утренним маревом, погруженное в лесную тишину. Хорватка сумела вспомнить текст этой песни: колыбельная о скрипаче, соловьях и Дунае; девушка поёт о своём любимом, который перебирает струны плачущей скрипки, а ещё о щебечущих соловьях. Зейнеп понравился этот красивый голос: прикрыв глаза, она вслушивалась в слова песни, облокотившись о холодную стену, которая уже прожгла спину колючим ледником. Русинка не прекращала петь, заставляя весь гарем затаив дыхание слушать колыбельную, не всегда понимая слова песни. — Девушки, что тут происходит? В честь чего праздник устроили? Потревожите Султаншу, она вас быстро на невольничий рынок сошлёт! Рабыни должны молчать и внимать словам, а не тревожить ночами династию.       Ага сетовал на девушек, размеренно скользя своим зорким взглядом по всем рабыням и утыкая свой взгляд в одну из уст. Эта рабыня пришла в гарем в то время, когда Султан Баязид взошёл на престол. Нериман, черкешенка, красивая и достаточно умная, со смуглой кожей и зелёными глазами. Ага упёр в неё взгляд и жестом приказал встать. Девушка встала с тахты и мерными шагами подошла к евнуху. Он что-то шепнул ей на ухо и ушёл, так же неожиданно, как и появился в гареме.       Зейнеп в это время пришла в себя, отпустив тревожащие её мысли. Она встала со своего насиженного места и направилась на верхний ташлык, где обитали рабыни-фаворитки. Девушка с тяжёлым сердцем поднялась на второй этаж, предчувствуя что-то плохое, как это бывает перед рассветом или когда прыгаешь в воду с обрыва. Оказавшись у покоев своей подруги-госпожи, она постучала три раза, толкнула дверь. Но она не поддалась на её манипуляции, — всё так же величественно возвышалась и не давала прохода. Служанка постучала снова, потом крикнула, начала тарабанить по двери, толкала её плечом. Хорватка позвала стражу, та ринулась в сторону служанки и, оттолкнув девушку, словно куклу тряпичную, стражники выбили дверь. Картина внутри поразила девушку, словно её ударили по щеке, а потом окатили ледяной водой. Стражники не обомлели, как рабыня, напротив, они закопошились и разбежались, оставляя служанку одну.       Зейнеп тяжёлыми шагами вошла в покои Мелек, подходя к безжизненному клубочку, что лежал на ковре и обнимал свой живот, будто защищая от кого-то. Она ощущала противный запах металла, который перемешивался с запахами цветов, создавая единый неприятный аромат смерти и гнили. Служанка упала на колени рядом с телом, протянула ладони к девушке, хватая руки госпожи. Рабыня завывающе закричала, оглушая волной звука всех во дворце. В покои ринулись служанки и лекари, они, немедля, приказали отнести девушку в лазарет и всей этой гурьбой покинули покои фаворитки.       Рабыня только сейчас, когда её госпожу взяли на руки, увидела кровавый след на подоле, сзади. А на том месте, где она лежала, был точно такой же, отвратительный заполоняющий весь ковёр багровый круг. Девушка задохнулась от собственных мыслей, которые задушили её очередным комом в глотке и слезами. Она сжала руки, так, что ногти впились в её ладони, пуская кровь; смотрела в пустоту как сумасшедшая, готовая убить и мстить; дышала громко, отрывисто, словно пробежала марафон.       Долго она сидела подле безобразного пятна крови. Голова её была забита разными мыслями, которые возникали и тут же обрывались, так и не дойдя до конечной цели; всё её нутро содрогалось и надрывалось, саднило, будто морская вода попала внутрь, словно её израненную душу поместили в Босфор и она, сгорая, кричала и источала лишь кровь.       Служанку смогли привести в чувства лишь тормошащие пальцы на плечах, что пытались поднять тельце обезображенной и отстранённой девушки. — Хатун, вставай, тебя Махидевран Султан желает видеть. Быстрее, скоро слуги Повелителя допрос начнут — ты должна увидеться с нашей Султаншей раньше…       Девушка поднялась с места, но голоса доходили до неё словно из-за стены, словно между ней и этой рабыней было море. Она чуть не упала, не в силах стоять, но всё же сумела поймать ту нить равновесия и направилась за девушкой. Она не плакала; лицо её отображало полное безразличие, волосы потрёпанные и спутавшиеся, глаза потухшие, обесцвеченные. Рабыня не разбирала дороги, просто шла за одной из служанок, не придавая значения, куда идёт и зачем: ей это давно неинтересно, давно безразлично.       Они вошли вместе с девушкой в покои главы гарема, склонив головы. В комнате горело много свечей, огоньки которых танцевали под дуновением ветерка. Одни свечи полностью сгорели, до основания; другие же поднимали пламя ввысь, устремляясь к потолку. Хорватка смотрела на дорогой турецкий ковёр под ногами, расшитый золотой нитью. Она хотела отвлечься, но в итоге возвращалась к тому, откуда начала.       Брезгливый ужас она затаила глубоко в себе в момент, когда увидела Мелек, и этот кошмар разрастался и поглощал её без остатка. — Выйдите все, немедля!       Покои Валиде покинули все слуги. Султан Баязид избрал новой управляющей Махидевран, а не как ожидалось — Дефне свою любимицу. Он поступил подобным образом из-за желания отдать дань уважения своему брату Мустафе, тем более, Махидевран имела опыт обращения с гаремом, могла управлять им; неопытная, молодая и малопонимающая Дефне, к сожалению, не могла стать главой при всём своём желании. Наргизшах и Разие были безмерно счастливы подобному раскладу событий, но вот Михримах огорчилась, хотя понимала, что этот исход куда лучше, нежели Дефне. — Подойди ко мне, дитя.       Девушка осторожно ступала по полу, перешагнула ступеньку и прошла в сторону султанши. Она поклонилась ещё ниже, а потом подняла голову, смотря прямо в глаза своей госпоже. Платка на её лице не было, он висел на шее, открывая вид на безобразный шрам и на привлекательное лицо юной девы. Женщина довольно улыбнулась, разглядев в ней ту самую Хуриджихан, которая покинула этот мир несколько лет назад, но всё так же жила в памяти.       В покои к Махидевран вошла другая госпожа солнца и луны — Разие. Она была в растерянных чувствах, метала взгляд по сторонам и уткнулась своими голубыми, как у матери, глазами в силуэт Зейнеп. Служанка поклонилась госпоже, а та быстро оказалась подле матери, пролетев мимо как фурия. Девушка немедля начала разговор, впопыхах, не отдышавшись, словно вот-вот должно было что-то решиться: — Что случилось, матушка? Ташлыджалы сказал, что Повелитель поручил ему расследование о нападении на его фаворитку — Мелек. Я, как только услышала, сюда пришла. Хатун, ты же никак не причастна к этому? — Что вы госпожа, да покарает меня Аллах, если я сделала что-то своей госпоже!       Разие кивнула девушке и перевела взгляд на мать, склоняя голову на левый бок. Женщина кивнула; Разие уместилась рядом с матерью, смотря на рабыню. Махидевран выдохнула, разглядывая девушку, сощурив свои красивые глаза, которые со временем слегка выцвели и потеряли прежний блеск. — Слушай меня, к тебе придёт Яхъя Бей, он задаст тебе вопросы, к которым ты будешь готова. Ты должна отвечать на всё так, как скажу я, поняла меня? — Да, госпожа, — девушка тяжело сглотнула ком внутри. — Тогда запоминай…

***

      Девушка стояла в небольшой комнате, позади неё находился Локман ага и Фахрие калфа, а перед ней — Ташлыджалы Яхья Бей. Рабыня спрятала лицо под платком, как того требовал ага и с невозмутимым видом смотрела в глаза Бею, что было весьма смело со стороны простой наложницы, которая не имела статуса. Она не боялась, не так сильно как до этого. Имея благосклонность султанш, девушка, словно почву под ногами ощутила, сумела наконец-то стоять и не бояться. — Хатун, ты знаешь, что произошло с твоей госпожой? — Моя госпожа отослала меня на время, желала побыть одной в этот вечер, я послушалась и направилась в гарем. Локман видел меня. После, я решила подняться на этаж фавориток — хотела поинтересоваться, ничего не нужно ли моей госпоже: Мелек беременна, как вам известно, потому я волновалась. Когда я шла в покои, мне на пути попалась рабыня — я не знаю, чья она, но девушка меня немного испугала: у неё пальцы были в крови, я спросила, что произошло? — она ответила, что у неё кровь носом пошла. Но под носом не было и пятнышка, — это меня насторожило. Я пошла дальше; дверь в покои госпожи не поддалась моему напору, тогда прибежала стража и выбила её, а потом и лекарши, слуги, — дальше вы и сами знаете.       Мужчина кивнул, пропуская пальцы сквозь бороду, и смотрел на изрядно измотанную девушку. На её виске красовался синяк, серый постепенно уходящий в фиолетовый цвет, непритязательный и явно свежий. Костяшки пальцев были разбиты в кровь, которая пачкала свободные рукава платья и сильно контрастировала с её бледной кожей. — Что с тобой случилось, хатун? Где ты была после того, как тело обнаружили? Слуги с трудом отыскали тебя.       Девушка посмотрела на хранителя покоев — Локмана агу, тот кивнул девушке, и та, смиренно опустив голову, выдохнула, возводя взор своих глаз на Ташлыджалы. — Девушка сказала, что меня просит к себе хранитель покоев, я и пошла за ней. Думала, что будут допрашивать о Мелек; девушка завела меня в прачечную и заперла. Я была растерянна, потому не сразу сообразила что произошло. Та хатун сильно толкнула меня, я ударилась виском. Руки же истерзаны из-за бессильных попыток выбраться из той тесной комнатушки.       Бей продолжал участливо кивать, наблюдая за тем, как ага записывает все слова служанки. Девушка сжалась, моргнула, и устало выдохнула, так обречённо, словно упадёт в обморок прямо здесь. Рабыня выглядела изнурённо, дышала жадно, хватала воздух ртом, точно боялась, что его не хватит. Видимо, она действительно находилась в закрытом пространстве, где воздуха не хватало. Да и сейчас они в небольшой комнатке, которая выглядит ещё меньше из-за темноты и сырости царящей здесь. — Хорошо. Как ты выбралась из прачечной, если тебя закрыли? Каким образом ты вышла из неё и помнишь ли ты ту девушку, что заперла тебя в комнате? — Девушку я не помню, точнее, не знаю, кому она служит. А выбралась я благодаря Фахрие калфе, без неё меня точно бы убили, я думаю.       Мужчина посмотрел на калфу, та кратко кивнула, подтверждая слова рабыни. Мол, она и впрямь выпустила наложницу из прачечной: шла в покои к Султанше, чтобы доложить, что не сумела найти рабыню, которая была в покоях фаворитки, услышала крики из прачечной и вызволила бедную хорватку, которая упала на колени, как только оказалась на свободе. — Почему ты думаешь, что тебя убили бы? — Я же видела служанку, которая выходила из покоев моей госпожи. Я дала бы показания и опознала её, вот она и испугалась своей участи и наверняка исполнила бы свой злой умысел, я в этом уверена. — Ладно, я понял. Можешь ступать в гарем.       Девушка поклонилась и вышла из комнаты вместе с калфой. Рабыня выглядела весьма раздосадовано, но калфа этого в упор не замечала — рабыня нервничает из-за госпожи, взволнована её состоянием, что тут такого? Но девушка нервничала из-за лжи, из-за своей трусости и того, что она совершенно потеряла ту девушку внутри себя, которая считала «ложь — пороком нечестивцев».       Зейнеп припала спиной к стене, сразу же к ней подскочила калфа. Тёмные, практически чёрные глаза хорватки обратили свой взор в зелёный омут Фахрие. Девушка схватила её за локти, прищурила глаза и въелась взглядом, как хищник, что высмотрел себе жертву. — Калфа, мы теперь с тобой до конца жизни повязаны. Если кто-то узнает о нашей лжи — не сносить нам наших голов. Повелитель не должен узнать ни о чём. — Хатун, ты думаешь, что я ничего не понимаю?! Это ты язык свой должна придержать и не болтать лишнего! Ни Дефне Султан, ни наш Падишах не должны знать всего того, что произошло этим вечером. Падишах точно отошлёт султаншу, но если он узнает о том, что мы сделали — проявит всю свою силу и докопается до правды. Наши жизни ничтожны, а вот жизни господ… Никто не должен знать о плане Махидевран Султан и Разие, поняла?!       Наложница закусила губу и кивнула. Рабыня быстро проскользнула по коридору и скрылась за поворотом в направлении гарема. Фахрие выдохнула, тяжело и сдавлено, словно вынырнула из-под глубокой реки, перед этим хорошо хлебнув воды.