Скорбящие журавли

— Меня называли солнечной баронессой, — баронессой радости и смеха. Моя мать, мой дядя, отец — все любили меня. Я была при дворе французского короля: он любил слушать мою игру на арфе и обожал, когда я пела на французском языке. Я изъясняюсь на нескольких языках, я позировала художникам, мне предлагали выйти замуж многие мужи, имеющие чины и земли. А теперь я в гареме, где мне даже должного уважения не могут оказать.       На тахте сидела миловидная венгерка, которая со всей пылкостью и яростью молодого сердца сетовала на свою жизнь. Рабыни либо кивали, либо осуждающе мотали головами. Не одна она здесь такая, так что жалобы на жизнь не могут вызвать сочувствия девушек к славянке: все они потеряли свою жизнь, все они лишились чего-то. Зевающие наложницы глянули на девушку и продолжили свое занятие, не желая более слушать эти завывающие стоны новоприбывшей рабыни.       На тахте, отдельно от всех рабынь, сидела хорватка; она когда-то имела титул герцогини, а сейчас — рабыни. Девушку мало волновали недовольные вскрики славянок, она даже не замечала их. Хорватка закусила нижнюю губу, подмяв под себя ноги и смотря в одну точку на противоположной стене. Погрузившись в свои мысли, она не желала обращать внимания на происходящее вокруг себя. Рабыни обходили её, не желая донимать служанку, которая имела статус в гареме.       За своими размышлениями наложница не заметила появления в гареме калфы, которая зоркими глазами выискивала Зейнеп. Рабыня неожиданно пришла в себя, когда услышала громкий оклик калфы. Она поднялась с тахты и подошла к женщине, которая поманила её к выходу. Фахрие была взволнована: постоянно озиралась по сторонам, смотрела боязливо из-под ресниц и то и дело поправляла платок. — Что случилось, калфа? — Повелитель хочет лично допросить тебя, хатун. Аллах решил на мою голову небо опрокинуть, раз испытывает меня тобой! Зейнеп, нам уже некуда бежать; нужно до последнего лгать. Ты должна упираться в своё, ясно?!       Девушка прокусила губу до крови, заламывала пальцы на руках и осмотрелась по сторонам в поисках хоть какой-то помощи. Она с трудом могла сообразить, что делать; не могла до конца осознать серьёзность ситуации. Как и калфа, она была взволнована и пребывала в состоянии близком к панике. Зуб не попадал на зуб; тело пронзило дрожью. — Султанши, они знают? — Они не сумеют помочь. Перед Повелителем тебе придётся предстать одной. Идём хатун, а то хуже сделаем.       Смиренно опустив голову, она двинулась за калфой. Сердце, кажется, удары вовсе отказалось пропускать. Она в миг вся позеленела, а тело свело единой судорогой; лицо помрачнело и осунулось, рабыня опустила плечи. Девушка с трудом перебирала ногами, постоянно спотыкалась и задевала что-то. Тянуть момент не было выходом — глупым обманом самой себя. Казалось, сейчас Повелитель скажет, что ему не нужно её допрашивать, но чуда не свершилось; крест не упал с её груди. Она начала молиться, — молиться всем богам, которых знала. Страх того, что она себя как-то выдаст, овладел рассудком и не позволял выбраться из этих цепких лап.       Гильотина. Будучи во Франции она присутствовала на публичных казнях и с лёгкой душой наблюдала за этим; вино позволяло не думать о боли и мучениях этих бедолаг, которых подвергли таким мучениям. Она не думала, что окажется в шаге от этой пропасти, из которой невозможно вернуться: не суждено выбраться из этой могилы. Рабыня уже видела, как ей отрубают голову, и она падает в корзину, а люди тешатся мол, так ей и надо. Страх, неподдельный, настоящий, животный.       Когда стража объявила о прибытии девушки, у той в миг руки затряслись, и сердце упало в пятки. Она не заметила того, как дошла до покоев Падишаха, но уже точно ощущала запах собственной смерти и страха с кровью. Она вошла в покои, о которых так много говорили в гареме. Пройдя по золотому пути, она ощущала лишь спазмы в районе живота; не было речи о счастье, блаженстве и великолепии. — Султан.       Девушка говорила тихо — сама же учила рабынь в гареме, как обращаться со знатью. Преклонила голову и пыталась устоять на ногах, которые подкашивались в самый ненужный момент.       Мужчина стоял к ней спиной. Облаченный в тёмно-зелёный кафтан, на голове у него был бежевый тюрбан с брошью и разноцветным пером. Он величественно выпрямил спину и сложил руки за спиной. Когда девушка заговорила, тот сразу же обернулся и подошёл чуть ближе к рабыне. — Ты прислуживаешь моей фаворитке? — Верно, мой Султан.       Нужно быть краткой и учтивой: никто не любит тех, кто много говорит, тем более Султан. — Скажи, хатун, что ты знаешь о покушении на мою любимицу Мелек? — Господин мой, я мало что могу вам рассказать. Я лишь видела служанку, что выходила из покоев моей госпожи — не более. Я даже не уверена, она ли это сделала. — Хорошо, хорошо. Посмотри на меня и скажи, действительно ли ты видела служанку, что выходила из покоев твоей госпожи?       Зейнеп сглотнула и медленно подняла голову, направляя взгляд тёмно карих глаз на мужчину. Она удивилась, когда лицо её Падишаха озарило смятение и растерянность. Он выглядел весьма озадачено и непривычно: все говорили о нём, как о человеке серьёзном и скупом на эмоции. Лишь дети могли вызвать на лице его улыбку, да разговоры с кадиями и пашами. Но сейчас его лицо было озарено эмоциональным букетом.       Повелитель сделал шаг к наложнице, но та, сделала незаметный, почти неощущаемый шаг назад. Она боялась — боялась султана как огня и с трудом скрывала этот страх. Собравшись с силами, девушка выпрямила спину и взглянула в карие глаза Баязида. — Я видела как из покоев Мелек, вашей фаворитки, выходила служанка.       Баязид сглотнул образовавшийся ком в горле, смотря на девушку с неожиданно образовавшимся тёплым чувством. Это чувство расцвело, как роза по весне и одарило своим теплом всё внутри. Мужчина сделал пару шагов, вмиг сократил расстояние между рабыней и собой. Он протянул руку, касаясь её щеки своей широкой ладонью. Она округлила глаза, те вмиг стали по пять лир и с ужасающим и одновременно неизведанным чувством посмотрели на Падишаха.       Девушка хотела отпрянуть, сбежать, но застыла на месте. Если она так поступить, один Аллах ведает, что произойдет с ней. А тут он отвлёкся от разговора о Мелек и сделался слишком нежным. Рассудить, что лучше было не сложно, но мысль, что она предаёт свою единственную любовь, поразила её как молния. — Как твоё имя, хатун? — Зейнеп, Повелитель. — Сколько тебе лет и откуда ты? — Я из Королевства Хорватии и Венгрии. Мне двадцать лет.       В покоях было светло и просторно. Яркие графины, кувшины и тарелки отсвечивали солнечный свет, освещая всю комнату. Свечи не горели, воск от них пачкал стол и канделябры с небольшими подсвечниками. Балдахин бушующими волнами спадал с балок над кроватью и то и дело развивался под силой ветра. С балкона доносился освежающий морской бриз.       Наложница поняла, почему Хюррем Султан так любила стоять на балконе в покоях Падишаха. — Так ты венгерка или хорватка? — Мой отец был венгром, а мать — хорваткой, мой Падишах.       Мужчина любопытно оглядел её тело, подмечая про себя, что даже телосложение и рост схож с параметрами его Хуриджихан. Она словно стала ей и предстала перед ним в своей естественной красе как тогда, в их первую встречу в Топ Капы. Он понимал, что это не его Хуриджихан, но смотрел на неё как на свою луноликую Султаншу.       Зейнеп ощущала себя как на базаре в Персии. Её тогда полностью раздели, перед этим проведя ряд манипуляций с телом, а потом поставили вместе с другими невольницами. Их щупали, осматривали, заставляли вертеться и крутиться. Потом продали во дворец к персидскому Хану. Там она прослужила несколько месяцев, а после он подарил девушек Султану Сулейману. Они пришли в этот дворец не невольницами, а свободными девушками, что давало преимущество им на фоне других рабынь. И её заметила Хюррем Султан, но в скором времени покинула этот мир, оставив несчастную рабыню на попечение судьбы. — Сколько лет ты в гареме, и какому классу принадлежишь? — В гареме я около трёх лет. Я была в ранге пейк одно время, потом меня понизили до младшей калфы в нижнем ташлыке. — Хорошо, но почему тебя не определили в ранг уста? Ты плохо училась?       Девушка вздрогнула от подобного вопроса. Ей казалось, что такие вопросы немного неуместны со стороны повелителя; да были они весьма нескромны и заставляли чувствовать себя некомфортно. Она была поражена и одновременно встревожена таким поведением Султана, который до сели не проявлял особой заинтересованности к девушкам в гареме. Тем более к девушкам с таким рангом как у неё.       Но повелитель смотрел на неё, выжидающе и вкрадчиво, как волк, увидевший зайца. Какое-то наваждение обуревало его, заставляя уходить в иное русло — заставляя расспрашивать её не о Мелек, а о жизни Зейнеп. Он с трудом мог сдержать это наплывшее и дурманящее разум чувство, которое приятно горчило на языке, тая и скользя по глотке. — Я… — девушка убрала волосы назад, позволяя Падишах увидеть безобразный шрам у уха.       Руки Повелителя потянулись к нему, но девушка, будучи слишком напуганной и эмоционально активной, отступила назад, спотыкаясь о ковёр. Она всё же устояла на месте, но прижала руки к груди, испуганной ланью смотря на мужчину. Он охотник, который умудрился заманить свободолюбивое животное в ловушку; ей уже не выбраться, но её всё ещё сводит судорога предсмертной агонии, в которой она пытается оттянуть момент смерти. Фатальный для неё момент.       Баязид слегка улыбнулся и опустил руки, не желая пугать девушку ещё сильнее. Она боялась его, — боялась сильно до дрожи в коленях, до всепоглощающей чёрной дыры в сердце; а он не хотел пугать ту, что умудрилась тронуть душу своим боязливым взглядом и внешностью. — Кто это сделал? — Османы, — тело пронзил холод, а сердце заледенело, — когда напали на наш дом…       Девушка ощутила подступающие слёзы и с трудом сдерживала поток воспоминаний, которые окатили её холодной водой. Она стёрла быстро бегущие капельки солёной воды со щёк, поклонилась, склоняя голову как можно ниже, и робеющим голосом спросила: — Могу ли я идти, Падишах? — Ступай, хатун, если мне что-то понадобится — позову тебя снова.       Девушка отошла спиной к двери и быстро скрылась в арочном проёме громоздких дверей. А мужчина лишь ловил запах цветов, который остался в покоях, после ухода юной хорватки принадлежащей к знатному роду. Она бы могла украсить своим появлением любой титул, приумножить богатство любого государства и подарить чудесную жизнь любому мужчине. Даже её шрам не мог омрачить её природную красоту. Баязид чувствовал и понимал это, потому немедля распорядился о том, чтобы девушку приготовили для ночи.       Ничего не подозревающую рабыню отвели в покои Валиде. Зейнеп с трудом перебирала ногами — колени ещё тряслись после встречи с Султаном, она боязливо смотрела на старшую калфу и цеплялась за её локоть, чтобы не свалиться в обморок. Женщина улыбнулась, говоря, что всё хорошо, хотя сама слабо в это верила.       Они дошли до покоев Махидевран Султан в полном молчании, не желая делиться друг с другом устрашающими выводами об этом разговоре. Рабыни поклонились султаншам. В комнате Махидевран сидели луноликие Разие и Наргисшах с Лейлой. — Султанши, — обе склонили головы, а потом взглянули на женщин. — Зейнеп хатун только что у Повелителя была, наш Падишах пожелал провести опрос лично, чтобы убедиться в правдивости слов рабыни.       Махидевран нахмурила брови и сложила руки на коленях. Она с недовольством глядела на калфу, а потом кивнула головой, призывая ту уйти из покоев. Глава гарема начала мять подушечки своих пальцев, погрузившись в свои думы и пытаясь прийти к какому-то логичному ответу на вопрос, что же заставило усомниться Падишаха Османской империи в правдивости слов наложницы. — Хатун, ты же не наговорила лишнего? — Что вы Султанша, я действовала как вы меня учили. Султан практически и не спрашивал о Мелек, задал лишь пару вопросов о ней, а потом меня начал расспрашивать: откуда я, сколько лет и о моём статусе в гареме.       Махидевран резко взглянула на девушку и на губах её расцвела снисходительная улыбка; Разие же не скрывала своей ухмылки, осознавая, что не зря она выбрала именно эту хатун. Если Султан уже видел её, то он точно зацепился за крохотный островок надежды, быть рядом с его любимой, ну или копией его любимой. Тут главное, что он оказался на крючке, осталось только подцепить и кинуть в ведро с уловом. — Это же замечательно! — вскрикнула Разие, смотря на мать, которая сдержано кивнула.       В покои вошла служанка, докладывая, что к ней просится Мерт-ага. Женщина кивнула, прося его войти в покои. Евнух, складывая руки на поясе, вошёл в комнату, склонив голову. Тюрбан на его голове спадал назад, позволяя рядку кудрявых волос выглядывать из-под белой ткани. Тёмно-синий, расшитый зелёной нитью кафтан смотрелся на нём весьма хорошо, хотя и был велик. Он выглядел весьма естественно в амплуа евнуха, словно был рождён для этого. — Госпожа, — он поклонился каждой по очереди. — Что нужно, Мерт-ага? — Госпожа, — обратился он к Махидевран Султан, — Повелитель желает этой ночью видеть Зейнеп хатун в своих покоях. Разрешите начать приготовления к священной ночи? — лилейным голосом вопрошал евнух.       Женщина словно маленький ребёнок, которому подарили новую игрушку, расцвела. Она кивнула аге, махая ладонью, давая позволения. Но вместе с ними отправила свою верную калфу — Фидан, которая должна была проследить за тем, чтобы с девушкой ничего не произошло.       У Зейнеп же всё внутри содрогалось, словно скалы выросли из ребёр и врастали в кожу. В груди летучие мыши ударялись о скалы и с грохотом падали вниз живота, заставляя сжиматься всё её естество. Она окаменела, словно статуя и с ужасом взглянула на Мерта. Никогда бы она не смогла подумать, что её — рабыню с внешними изъянами — отправят в покои к Падишаху. Она страшилась этого, но бежать не получится, а мириться, означало предать любовь Бориса. Он мёртв, но даже это не было оправданием того, что она подарит свою невинность человеку, который виновен в гибели её семьи. Косвенно, но виновен!       Рабыня покориться, нечего ей делать, кроме как преклониться перед судьбой и позволить ей взять её душу в свои объятия. Наложница отправилась за агой, как того предписывали правила гарема.       Царствующий за окном день был омрачен. И весь дальнейший день она воспринимала словно через многослойную пелену, которая застилала глаза и окутывала всё вокруг.       В бане её тело распарили, потом намылили жёсткой мочалкой, начали приводить тело в порядок. Забрав волосы, девушки уложили наложницу на мраморную ступеньку и начали катать по телу тягучие шарики смолы и горячего сахара. Шары больно сдирали с тела волоски, оставляя на коже красные пятна. Девушки поднимали её руки, заставляли раздвинуть ноги, вставляли в рот тряпку, чтобы та не кричала громко. С Зейнеп проделывали такую процедуру в Персии, а потом и в Османской Империи, когда та только прибыла в гарем. Рабыни намылили голову хорватке, а потом смыли всё холодной водой.       Потом на кожу наносили масла, ароматные духи. Девушке дали выпить ягодный шербет с успокаивающими травами, та попросила ещё и залпом опустошила два кубка. Потом её окутали в белые простыни, и повели в одну из комнат.       Девушке подкрасили глаза, создавая яркие стрелки, и удлинили ресницы, сделав их более густыми и, умудрились красками скрыть шрам на скуле. Потом на голое тело надели полупрозрачную белую рубаху до пят, а на неё надели белое длинное платье. Платье не было обычным, странно, но оно было европейского кроя. Рукава с буфами облегали кожу до локтя, а там свободно спадали до колен полупрозрачным веером. Вырез у него был не глубокий, кругообразный; на её талию одели белый корсет с ажурной обшивкой. Волосы распустили, позволяя кукольным кудряшкам спадать на плечи. На голову надели венок из белых роз, которые уже отцветали, но в дворцовом саду жили. На её плечи накинули белый плащ, который скрывал всё её тело и не позволял постороннему взгляду увидеть девушку. — Фидан калфа, почему на меня надели подобное платье? Оно же не османское. — Так Разие Султан распорядилась, специально вызвала портного, чтобы тот создал подобное платье. И он в кротчайшие сроки сшил юбку, а корсет уже был. Наша Султанша его специально перекупила у одной еврейки, которая должна была выйти замуж.       Девушка коснулась своего живота, проводя по корсету, который прилегал к её телу и создавал приятный дискомфорт. Хотя, возможно, это из-за тех трав она чувствует себя расслабленно и приятно.       Наложницу вывели из покоев. Перед дверьми их ожидал евнух и хранитель покоев. Они направились в сторону покоев султана, скользя по мраморной плитке вдоль величественных стен. Её платье раздувалось из-за того, что они практически бежали к покоям, дабы служанки не доложили о приходе наложницы к Повелителю. Её плащ приобрел обтекаемую форму шара, а бледные голени проскальзывали между тканью шёлкового платья. Рабыня не содрогалась и выглядела весьма спокойно, словно не было в этом чего-то особенного. Она прошагала к покоям и дождалась, когда стража разрешила войти.       Проскользнув в покои, она тут же склонила голову и подошла к Повелителю, опускаясь на коле и целуя полы его платья. Девушка, опьянённая расслабляющими травами, стояла на коленях и не ощущала тревоги в сердце, как в предыдущие встречи с Султаном.       Тот коснулся её подбородка пальцами и заставил подняться, смотря на его лицо. Он провел рукой по её скуле вдоль шеи, дёргая за ленту, благодаря которой держался плащ. Тот сполз по её плечам и припал к ногам, а девушка беспристрастно взглянула на мужчину. Он провёл рукой по её плечам, спускаясь к локтям, заставляя девушку прикрыть глаза и поддаться чуть ближе к нему.       Мужчина наклонился к её губам, немного стиснув пальцами её челюсти, чтобы та приоткрыла рот. Султан поцеловал её, позволяя мягким губам таять на его тонких устах. Он отстранился, обводя взглядом её силуэт и медленно проползая большими ладонями по корсету, достиг шнуровки ажурного корсажа. Мужчина умеючи расшнуровал его, разрешая девушке самой снять дорогую вещь. Он подвёл её ближе к своей кровати. Его губы припали к её плечам, отчего она дёрнулась, но не отступила. Султан стянул пальцами рукава, позволяя ткани платья скользить по шёлковой ночной рубахе… — Баязид, Баязид открой эту дверь! Да покарает тебя Аллах, что ты делаешь? Пусти меня, ага! Пусти! Я вытащу эту славянскую ведьму из покоев, если ты не выйдешь ко мне! Баязид! Баязид!       Из-за двери доносились громкие крики султанши, которая явно была разгневана. Она билась о грудь евнухов, и глухие удары доходили до ушей рабыни и Падишаха, который был вынужден отстраниться от манящих губ и нервно сглотнуть. Он, ни слова не проронив, вышел из покоев, оставляя девушку одну.       Зейнеп выдохнула, облегчённо, словно груз упал с плеч, и приблизилась к кровати. Она потрепала балдахин, рассматривая сначала плотную шёлковую ткань, а потом тонкую — шифоновую. Девушка зевнула, видимо, не надо было выпивать столько шербета. Она прошла к красной софе расшитой золотой нитью, которая стояла спинкой к балкону, уселась на неё, кладя голову на мягкую бархатную подушечку. Рабыня поморгала пару раз, а потом, разморенная тяжёлым днём, медленно начала проваливаться в дремоту.       За дверью всё смолкло. Султан вернулся в покои не сразу, кажется, он проводил Дефне и долго старался её успокоить. Мужчина вошёл в покои немного злой и рассерженный, желавший немедля угомонить разбушевавшееся либидо.       Наложница, как только двери с грохотом распахнулись, встала с софы и сложила руки, переплетая их в кольцо. Она присела в поклоне, часто моргая в попытке привести себя в сознание, снять сон окончательно.       Баязид без долгих вступлений подошёл к девушке, хватая её за руки, притянул к себе. Он поцеловал Зейнеп со всей настойчивостью и импульсивностью, сжимая её запястья в своих руках. Его губы, словно горячий чай — тёплые и сладкие, но жгут кончик языка; а она сахар, который растворяется в нём без остатка и подчиняется. Такая уж ей выпала доля — служить беспрекословно.       Султан снял с себя кафтан и потянул рабыню в сторону кровати, укладывая её на мягкие шёлковые простыни. Он аккуратно стянул широкие лямки её рубахи; а она развязала верёвку на его груди, которая скрепляла ворот его рубахи. Мужчина прошёлся губами по шее, оставляя алеющие следы на ключице и груди.       Баязид стянул с себя штаны по форме напоминающие кальсоны или шаровары и порвал ночноё платье девушки, раздирая шёлковую ткань надвое.       Лепестки роз от её венка упали на шёлковые простыни, отчётливо выделяясь при лунном свете на фоне пёстрых цветов кровати. Его губы снова прошлись по её шее, цепляя плечи и губы. Девушка не отвечала на эти ласки, но её тело огненным шаром поддавалось вперёд. По венам текла расплавленная сталь вместо крови, а голова гудела от переизбытка адреналина.       Мужчина вожделенно глядел на девушку: он сошёл с ума, ведьма его околдовала, а разум затуманила похоть и сладострастие. Зейнеп то откидывала голову, подставляя шею для поцелуев, то выгибалась как змея и всячески изгибалась. Её руки больно расцарапали спину, что султан не позволял делать другим рабыням, но ей можно было всё и даже больше. Она не иначе как ведьма, — точно ведьма, приносящая удовольствие своим марионеткам.       Он с жаром подхватил её ноги под локти, заставляя раздвинуть их в разные стороны настолько широко, насколько это позволяло её телосложение. Баязид пронзил её тело, заставляя кричать на всю опочивальню и своим нечеловеческим воплем будить дворцовую стражу. Она прогнулась в спине как кобра и поддалась оголённой грудью к его груди, ощущая, как всё тело сводит ноющий спазм.       Он расположил руки напротив её лица, располагая их параллельно и начал поступательными движениями раскачивать свой таз. Рабыня скрестила свои ноги на его крестце и очумелыми, пьянящими глазами смотрела в карий омут глаз своего Падишаха.       Голос внутри кричал, что всё это неправильно, что так не должно быть. Но здравомыслие подталкивало вперёд, в объятия султана Великой Империи. Она зажмурила глаза от боли и нарастающего безумия.       Он всё глубже и напористее раздирал её нутро, рвал её внутри и раскраивал устоявшуюся жизнь; она выкрикивала тягучие стоны и сжимала простыни в руках до белеющих костяшек пальцев. Нежная кожа, мраморно белая, такая, что казалось, будто нежный шёлк объял её мясную плоть и сопровождал всю жизнь; на ней изумительно отображались следы от ласк Падишаха.       Мужчина запрокинул голову, когда его семя заполнило лоно наложницы; девушка неестественно прогнулась в спине, поддаваясь навстречу телу её Султана. Баязид откинулся на соседнюю подушку, прикрываясь шёлковым одеялом. Девушка прижала руки к груди, а потом схватила порванную рубаху и, стараясь прикрыться ей, намеревалась подняться и уйти. Руки мужчины остановили её. — Побудь со мной до утра, — выдохнул он.       Девушка проскользнула под шёлковое одеяло и быстро сомкнула глаза, вслушиваясь в размеренное дыхание своего господина и ощущая тёплое тело рядом, она сумела уснуть.