Вот только роз Ей не найти, Из них веночка Не сплести: Со всех сторон глядит один Лишь символ смерти — розмарин. — Венка ей к свадьбе не сплести.
Две недели прошло с похорон Мелек, а Зейнеп всё не могла угомониться: она словно буря, сошедшая с ума, возникала в гареме и сметала всё на своем пути. Её глаза отражали лишь жестокость, а руки оледенели, как и сердце. Девушка сошла с ума, постоянно кричала, отказывалась от еды и с ненавистью смотрела на Абиде. Зейнеп обезумела: в день похорон попыталась свести счёты с жизнью, но слава Всевышнему, Мунише подоспела вовремя и об этом никто не узнал. Только пришлось носить рукава, прилегающие к запястьям, чтобы скрыть шрамы. Мунише практически постоянно находилась рядом со своей госпожой и ни на миг не отпускала девушку. А Зейнеп носа не показывала из своей комнаты: саму себя заточила. Облачённая во всё чёрное, она иногда слонялась по саду в поисках чего-то. В этот день она вышла из своей клетки и направилась вдоль узенькой тропы, где редко ходили слуги и господа. Она лишь напевала: — Но в нём не розы, не жасмин, А скорбный, горький розмарин. Мой траурный венок тебе. Девушка пела, наблюдая за полосой земли, она не замечала никого вокруг себя. Капюшон скрывал её лицо, а нежный голос продолжал песню о скорбном цветке розмарине — вестнике смерти, который порос на всей земле и из которого она плела венок не к свадьбе, а к похоронам. Теодора, кажется, проснулась и громко кричала о своём горе; молчаливая и послушная Зейнеп ушла во мрак. Хорватка перебирала ногами, утирая слёзы с глаз. Зейнеп любила повторят одно: «Воистину, мы все принадлежим Аллаху, и к Нему мы вернёмся», но она не могла принять не свой уход в царство Божье. Она не могла принять то, что Рай принимает не её, а других людей, близких ей людей. Хорватка не могла поделиться с кем-то своим горем, потому что знала, что люди могут использовать информацию против неё как оружие. Потому, она обычно проговаривала всё вслух, чтобы никто не слышал: запиралась в каморке и говорила про себя. Обычно на своём родном языке или на французском: мало кто во дворце говорил на этом языке. Так и сейчас она говорила о своём горе, притворно улыбалась и с нескрываемым раздражением рвала платок в своих руках. Девушка выдохнула и подошла к большому развесистому дереву, смотря на его громадные ветви. Плоды давно опали, но зелень сошла не вся. — Я устала носить вечный траур: мать, отец, сестры и братья, мой Борис, теперь Мелек. Кого я ещё должна потерять, чтобы ты был доволен? А? Кто должен покинуть этот мир?! Перестань изводить меня, хватит мучить. Забери душу мою, убей меня! Давай, я жду! Я словно скотина на убой — меня кормят, учат, уважительно относятся, но когда убьют — никто не знает. Но ты! Ты распоряжаешься жизнями людей, так давай, распорядись же наконец-то! Покончим с этим порочным кругом! Убей же меня! Зейнеп сжала кулаки и била руки о ствол дерева, пробивая кулаки до костяшек пальцев, до мяса и костей. Она не рыдала, нет, она с ненависть со всей остервенелостью, что в ней накопилась, разбивала руки о ствол дерева. Толстому стволу не было нанесено повреждений, но вот она уже дробила кости, один Бог знает, сколько это продолжалось бы, если бы не вовремя подоспевшая служанка. Девушка схватила фаворитку за талию и оттащила от дуба, падая вместе с ней на землю. Обе приземлились на бок. Зейнеп громко захохотала, истерически, как умалишенная: её смех был слышен во всех уголках сада. Она истерически гоготала и не собиралась прекращать. Платье было измазано в пыли и грязи, порвано в нескольких местах. Служанка сумела поднять девушку, а та прижалась к ней и горько заплакала. Мунише начала успокаивать девушку, правда не особо умеючи. — Пройдёт, пусть всё пройдет, Зейнеп. — Ничего уже не пройдет, никогда не уйдет эта боль. — Пойдём, пусть тебя осмотрит лекарь. Зейнеп, так же нельзя! Идём быстрее, надо обработать рану и платье сменить. А то калфы опять будут гневаться на меня и на тебя. Ещё эта Абиде, опять в гареме всех строит: видите ли ребёнок Династии у неё под сердцем… Идём Зейнеп, идём. — Эта змея, во всём она виновата. Всё из-за этой женщины. Да будет она проклята со всем своим родом! Чёртова гадюка! Пусть Аллах обрушит на неё небо и землю, пусть обрушит! — Хватит, полно тебе. Пошли лучше, пусть врач осмотрит…Лазарет.
Когда в лазарет пришли девушки, эскулапы предупредили, что проведут полный осмотр; рабынь они уже осмотрели, потому оставались только икбал и служанки с Династией: в Стамбуле играла эпидемия тифа, потому все подлежали осмотру. Сначала женщина обработала рану у наложницы, а потом провела обследование её. Другая женщина осматривала Мунише, щупала её, дергала, раздевала, заставляла поворачиваться и нагибаться, тыкала металлические инструменты в неё. Врач, закончив все процедуры, вымыла руки и убрала металлические инструменты. Фаворитка надела кафтан и поправила подол юбки, смотря на потрёпанные бинты на костяшках пальцев, которые окрасились в грязный багровый цвет. Кажется, её вовсе не волновало собственное состояние, а вот Мунише беспокоилась: в последнее время Зейнеп отказывалась от еды и жаловала на недомогания в области живота. Она боялась, что девушка подхватила какую-нибудь заразу, особенно во время эпидемии, это могло спровоцировать развитие более серьёзных заболеваний, да ещё её обмороки и импульсивность, несвойственная тихой рабыни. — Ну что там, с ней всё хорошо? — Поздравляю вас, дай Аллах, родится здоровенький ребёночек. — Какой такой ребёночек? — не поняла Зейнеп, смотря на женщину, глаза её были полны удивления вперемешку с досадой. — Вы беременны, подарите ещё одного наследника нашему господину. Хорватка взглянула на свою служанку и задохнулась застрявшим в горле непониманием. Она носит под сердцем ребёнка Династии? Она недавно просила о смерти, а Бог трактовал её слова неверно и даровал ей новую жизнь? Она и не знала радоваться ей или плакать во всё горло. Особой любви девушка не питала к Падишаху и не прониклась к нему симпатией, но этот ребёнок не только его, но и её. Она должна любить его, но сейчас чувств особых не питала ни к чему. А может, ещё слишком рано? Да она до сих пор не может осознать, что беременна, какие тут могут быть чувства к существу в её животе? — Беременна? — тихо переспросила рабыня и взглянула на радостную Мунише, — сообщи госпоже. Скажи, что мне стало нехорошо, и я ушла в свои покои. — Тебе нехорошо? Хатун, почему она чувствует себя так? — Она мало ест и выглядит весьма слабой, ещё её простуда привела к осложнениям. Зейнеп хатун должна больше времени проводить в постели, желательно, меньше двигаться и есть хотя бы два раза в день. Я приготовлю настойку из трав и напишу, какую еду лучше принимать, чтобы не навредить ребёнку. — Хорошо, когда напишешь — отдай всё мне, а я распоряжусь на кухне, ну или попрошу главную калфу. Так, пойдем Зейнеп, я лично доведу тебя до кровати и уложу в постель. Пойдем. Мунише кивнула, взяв наложницу под руку, и повела в сторону её комнаты. В гареме практически не было рабынь, но на тахте сидела Абиде. Её живот приобретал кругловатую форму, небольшой бугорок можно было разглядеть под свободным платьем. Девушка постоянно прижимала ткань так, чтобы все видели этот выступ на её животе. — Опять плохо стало? Бедная Зейнеп, не сумела защитить свою подружку, теперь страдаешь? Страдай, знать будешь, как против госпожи идти! Повелитель после одной ночи с тобой, более и не зовёт в свои покои. Что же ты такого сделала? Накричал на тебя недавно… Стану Султаншей — вышлю тебя из дворца, жалкая гёзде! Более тебе не идти по золотому пути. Девушка смотрела на наложницу свысока, словно на скот. Рядом с ней сидели рабыни и перешёптывались, а после громко смеялись. Зейнеп же, облокотившись на Мунише, кинула зоркий взгляд на фаворитку. Голос у неё был ядовитый, а глаза соколиные — цеплялись за мелочь и поднимали на смех. Хорватка выдохнула, выпрямила спину и посмотрела на девушку: — Закрой рот, ты пока ещё и не родила, а уже ставишь себя выше меня? Насколько нужно быть уверенной в себе, Абиде хатун? Не я, так другая скинет тебя с горы твоего высокомерия. Да, это буду не я, но найдется девушка красивее и умнее, куда более цепкая — тебе не жить тогда. — Следи за словами, слышишь?! Уйди с глаз моих! Зейнеп слегка улыбнулась и направилась со своей служанкой дальше, в сторону этажа фавориток. Подниматься по ступенькам было трудно, но благодаря перилам и Мунише она сумела добраться до своей комнаты. Сначала с девушки сняли платье с кафтаном, на ней осталась ночная рубаха, на которую Мунише надела шёлковое платьишко, потом расчесала её волосы, приведя в порядок непослушные кудри, и уложила фаворитку в кровать. Зейнеп улеглась на тёплую кровать и сомкнула глаза — спать не хотелось, но и делать что-то она не могла, обессилила. Наложница ощутила большую слабость во всём теле, как при ударе обо что-то металлическое. Мунише недолго посидела подле госпожи, а потом направилась в сторону покоев Махидевран Султан, сообщать о положении фаворитки. С Зейнеп она оставила вторую служанку — Мерьем, которая стояла в покоях и должна была следить за состоянием госпожи. Зейнеп, как бы ни старалась, не смогла уснуть. Она смотрела в потолок и вслушивалась в тишину, следя за узорами на купольном потолке и за деревянными балками, которые крест-накрест пересекались в разных местах. — Мерьем, распорядись на кухне — пусть принесут поесть и воды, хорошо? Девушка кивнула и удалилась из покоев, а икбал села в постели, облокотилась на спинку кровати и обмоталась одеялом. Она смотрела в окно, наблюдая за погодой. Ей стало немного лучше, но голова начала гудеть и раскалываться. Она была очень бледной и постоянно вздыхала: с трудом ей верилось, что она беременна. Внутри неё был ребёнок, а хорватка чуть не убила себя и его заодно? Девушка притронулась к животу, большим пальцем поглаживая мягкие ткани. «Святой Николай, моли Бога о нас» — прошептала девушка, прикрыв глаза. — Прости меня, ладно? Твоя мама такая глупая, зачем ты меня выбрал? Почему? Я же неотесанная и слишком эгоистичная, всегда думаю лишь о себе. Мелек бы любила тебя всей душой, а я? Буду ли я любить тебя так же сильно, как любила Мелек своего, нерождённого малыша? Смогу ли любить хотя бы частью той любви? Я не знаю. Я даже не могу понять, что я чувствую к тебе. За дверью послышался шум: громкие крики евнухов, оповещающие о прибытии султанши, топот, потом гогот и тишина. Шуршащие парчовые платья и быстрые шаги, стук туфель о ступеньки и женские не смолкающие голоса. После были слышны отдалённые звуки, какие-то отстраненные и тревожные, будто за пеленой — в гареме слышались переговоры девушек. Потом дверь в её комнату распахнулась и Зейнеп быстро встала, оставляя одеяло на кровати. — Госпожа, — девушка поклонилась. — Зейнеп, твоё имя полностью тебя оправдывает. Драгоценность ты моя, украшение моей власти. После одной ночи и забеременеть сумела! Садись, Мунише мне рассказала о предостережениях врача, ты должна быть очень осторожна. Повелитель на охоте, но как только он вернётся — я немедля расскажу ему о твоём положении. Ты так осчастливила нас! Хорватка слегка смутилась, у неё создалось ощущение, будто её беременности рада вся Династия кроме неё. Будто все только этого и ждали, а она не может понять, рада ли собственному ребёнку или нет. Ощущать себя матерью на этом сроке она не должна, возможно, это придёт позже, чуть погодя, когда существо внутри неё начнёт толкаться и подавать признаки жизни. Ну а пока, она просто будет ждать того момента, когда сможет почувствовать в его сторону хоть что-то. — Спасибо, госпожа. Надеюсь, эта новость осчастливит и нашего Падишаха. Женщина прошла вдоль соседней стены и окинула покои брезгливым взглядом, потом посмотрела на сидящую наложницу и твёрдо кивнула. Махидевран подозвала одну из служанок и та вручила ей чёрную коробочку, перевязанную красной лентой. Валиде подошла к девушке и присела с ней рядом, вручая свой подарок. — Возьми его, это мой подарок тебе. Надеюсь, что тебе понравится. Ну, а пока, я распоряжусь о покоях, а ты поешь чуть-чуть и отдохни. Женщина встала и ушла вместе со своими слугами. Девушка выдохнула, смотря на коробку в руках. Она развязала шёлковую ленту и достала из коробки красивую подвеску из серебра с лазуритом. Хорватка провела по драгоценности пальцами и быстро надела на шею: вещица ей очень понравилось, подобные незамысловатые камни привлекали её взгляд и склоняли к ношению на себе. В покои занесли стол и еду, разложили все тарелки и поставили кувшин с водой. Потом вошла Мерьем и Мунише, девушка улыбнулась служанкам и пригласила их присоединиться к трапезе. Зейнеп сначала лишь наблюдала за тем, как еду уплетают слуги, а потом присоединилась. Госпожа права, девушка сейчас должна быть более аккуратной и рисковать собой как можно меньше. Не только из-за ребёнка, но и из-за своей жизни. — Знаете, какие покои мне приготовят? — Бывшие покои Фатьмы Султан, они очень просторные, тебе точно понравятся, — сказала Мунише, — там одно время Хуриджихан Султан жила… Мерьем одёрнула подругу, а Зейнеп поперхнулась, запивая баранину водой. Девушка взглянула на служанок и сдавленно улыбнулась, принялась за сладости: она долгое время не ела, а сейчас словно с ума сошла — заедала все дни голода. Похлава и хурма осталась без её внимания, она нападала в основном на мясо, которое служанки особо не трогали. — Госпожа, вам лучше? Цвет лица стал здоровым и улыбаетесь. — Да, всё хорошо Мерьем, спасибо. Передай на кухню, что еда очень вкусная. После обеда в комнату пришли аги. Они начали перетаскивать сундуки с одеждой, а служанки помогали складывать одежду. В небольшой чёрной шкатулке лежали крест, украшение, подаренное Баязидом и серёжки с кольцами. Зейнеп не доверяла эту вещь никому, потому запрятала шкатулку на дно одного из сундуков. Девушка спустилась вниз вместе со служанками и направилась в сторону гарема. Ядовитые языки начали шептаться, отравляя ядом себя и других, но только не Зейнеп: она ощутила себя сторонником всех событий, словно смотрела на всё как на балет или театральное представление шутов на ярмарке. — Я, конечно, предполагала, что тебя отошлют, но не могла представить, что так рано и кто-то другой. Как же ты рассердила Махидевран Султан? Она даже свою любимицу не пощадила? Дай Аллах, всё у нас наладится после твоего отъезда. — Хатун, как ты смеешь так относится к нашей… Девушка шикнула на свою служанку и притворно улыбнулась Абиде, склоняя голову. Она присела в поклоне и направилась дальше, улыбаясь. Её забавляла наивность рабыни, поэтому она решила не указывать ей на ошибки: только дурак будет противоречить дураку. Сама узнает, когда золото будут раздавать. Зейнеп доставляло большое удовольствие созерцать довольное лицо наложницы: она предвкушала разочарование и разбитые мечты Абиде.***
Покои оказались очень просторными с балконом и окнами. Девушка удивилась огромному пространству, которое было в середине комнаты, она посмотрела на дальнюю дверь — комната в детскую. Улыбнувшись, Зейнеп быстро подошла к тахте и уселась на неё: огромный ряд окон напротив, свет, льющийся из них и красивые орнаменты, украшающие стены: она была несказанно довольна и рада. Всё же, просторные покои были ей по душе. Махидевран Султан дала в служение ещё двух рабынь — Ольгу и Марию, рабынь, которые жили здесь два годы и выделились своей находчивостью и верностью. В комнату до сих пор доставляли сундуки, а потом аги удалились. Поток людей в комнату прекратился и в новых, ещё не обжитых покоях остались лишь три служанки, которые с ожиданием смотрели на задумчивую девушку. Потом в покои вошла другая рабыня: светловолосая Ольга с зелёными глазами и тонкими губами. Зейнеп наконец-то кивнула. — Госпожа, на веранде такой шум, — начала Ольга, — представляете, Абиде устроила истерику из-за вашей беременности. Махидевран Султан приказала ей из покоев не выходить. Султан сообщил, что вернётся через четыре дня, Махидевран Султан решила повременить с сообщением о вашей беременности. — Это не удивительно, но Абиде меня и впрямь беспокоит, — девушка закусила губу, смотря в окно, — Мунише, следи за тем, что мне подают, не отходи от агов пока они не закончат с приготовлением еды, хорошо? Мерьем, прикажи стражникам не спускать глаз со служанок, скажи, чтобы не пускали в мои покои никого, кроме слуг Династии, главной калфы и самих членов Династии. И ещё, еду мне приносит теперь только Мерьем и Мунише, более я никому не могу доверять. Икбал посмотрела на служанок, те опустили головы и кивнули. Она сама поражалась своему твёрдому голосу и такой серьёзности, но ей нужно было что-то делать. Она вынуждена предпринять меры предосторожности: каждый может навредить ей и существу внутри неё. — Ольга-хатун и Мария-хатун, надеюсь, что вы будите служить мне верой и правдой и не помыслите предать меня. Предательства я не потерплю и если того будут требовать от меня обстоятельства — ваши головы полетят в корзину. А если послужите верой и правдой, я озолочу не только вас, но и всех кто мне помогал. Надеюсь, вы меня поняли? — Да, госпожа, — в унисон ответили девушки, склонив голову. Когда за окном начало смеркаться, служанки начали зажигать свечи в покоях. Мунише принесла настойку, которую отдал врач, а Мерьем принесла немного лукума. Ольга и Мария покинули покои и встали перед дверьми, а две рабыни сидели рядом с госпожой, на подушках, как и сама Зейнеп. Девушка могла доверять двум рабыням лишь наполовину, только потому, что не доверять вообще никому она не могла. — Госпожа, Абиде и впрямь может что-то сделать вам: она уже извела Мелек; заменить Дефне Султан, конечно, не сумела, но возвысилась. Она любимица Падишаха, к тому же, пользуется расположением его сестры. — Мерьем, на моей стороне Разие Султан и Махидевран Султан. Конечно, Разие живёт далеко, но и Михримах Султан здесь не постоянно; зато Махидевран Султан на моей стороне, она глава гарема, к тому же, мать шехзаде Мустафы, которого очень ценил Падишах. Как думаешь, кто перевесит в этой борьбе? — Зейнеп права, на этом этапе она обеспечена хорошей поддержкой. Благосклонность Валиде стоит многого, тем более Гюльфем хатун — вторая наложница Сулеймана Великолепного окажет помощь нашей Зейнеп. Так что Абиде против нас не посмеет выступить; Мелек она раздавила легко из-за пылкости и легкомыслия Разие Султан, да простит меня Аллах за эти слова. Но она не настолько безрассудна, чтобы кидаться на крупную рыбку Зейнеп. Ну а наша венецианская Султанша тоже не посмеет напасть, она слишком высоконравственна, чтобы вредить беременной. Вы же знаете её отношение к детям! Девушки посмеялись, продолжая уничтожать свой ужин, и далее вели непринуждённую беседу, не относящуюся к чему-то великому или высокому. Они говорили о делах гарема, сплетничали и делились байками; не было в их разговорах политики, спорах о власти и мести.