Осколки в пыль

      Когда она открыла глаза, холод уже пробрался под свитер. Через маленькую щель сочится ледяной воздух. Порхают снежинки. Ноги совсем заледенели. Девочка поднялась и дыхнула на замерзшие ладошки. Ей снилось тепло, снился дом. Родной, прекрасный… и семья. Почему-то ей показалось, что дом в ее снах выглядел совсем как тот разрушенный особняк, по которому она шла так долго. Шла сквозь смертельные ловушки, наполненная решимостью. Как она справилась с этим, кто знает! Вот только в ее снах это место было другим. Его наполнял запах, приятный, от которого текли слюнки. Запах корицы. Правда, к нему примешивался тягучий запах ирисок… Но сейчас она так голодна, что съела бы тот чудный пирог, сочетавший грани вкусов, целиком. Таким огромным, какой ей снился. Девочка улыбнулась. Внутри стало тепло, будто она и впрямь съела большой пирог, который приготовила мама. Ее мамочка была бы теплой и мягкой на ощупь, от нее бы пахло непередаваемым уютом и свободой… Да, свободой, как пахло раньше в этом доме, как пахло в ее сне.       Она потянулась, разминая затекшие ноги. Распахнулась с легким скрипом дверь. Девочка выглянула наружу. Нужно ведь только сделать шаг, верно? Только сделать шаг, и все наладится, так ведь? Так? Морозный воздух ударил в лицо, но уже через пару секунд ветер стих. Стало легко, совсем легко. Она ступила на мягкую дорожку, протоптанную давным-давно путешественниками этих странных мест. Тропка почти потерялась, но все же можно разглядеть. На ближайшем дереве что-то мигнуло. Девочка с интересом приблизилась и подняла брови: на елочке висит побитая, потрепанная камера. Такая, какую обычно вешают в супермаркеты, чтобы наблюдать за посетителями, или какая пылится у тебя в сарае, давно замененная на более современный аналог. Эта камера явно грустит. «Интересно, в нее все еще кто-нибудь наблюдает?» Увы, но, скорее всего, нет. Девочка на всякий случай помахала в камеру ладошкой. Но поскольку мигание не повторилось, она пришла к мысли, что все верно, и камера, хоть и сохранила крупицы энергии, сильно устала и вряд ли работает. Может ли человек, оставленный, покинутый всеми, тоже застыть так навсегда, изредка шевелясь? Девочка тряхнула головой. Этого не случится. Ее огонь, мерцающий в душе, вспыхнет от маленькой искорки — решимости. И пусть ее совсем немного. Она сможет раздуть пламя, которое взовьется до небес. Пусть, пусть цель призрачна и эфемерна. Прийти к ней можно, и она сделает это.       Снег хрустит под ногами, снежинки падают на нос. Где-то в глубине сугроба нашлась сломанная чьими-то тяжелыми шагами палка. Слишком большая, чтобы поднять. Девочке нравится ее палка, которой она расчищает снег: ее никто не сломает. Вдалеке показалось что-то наподобие ворот. Сооруженные из толстых бревен, они сделаны для каких-то гигантов, но не для нее, маленькой, тощей. Она пролезла без труда. Интересно, что же за люди жили тут когда-то? На поляне они оставили гораздо больше следов: осколки цветного стекла, разломанные будки, сколоченные из досок. Там внутри нашлись чьи-то вещи, но девочка не стала их ворошить. Еще одно доказательство, что здесь когда-то была жизнь, а теперь ее нет. Сбрасывают свои мохнатые лапы ей на дорогу ели. Перешагивая их, девочка думает: «Всегда ли росли они так буйно? Быть может, почувствовали, что больше никому их не сдержать. Едва ли здесь есть кто-то, кто может сдержать меня». Последняя мысль странная и немного пугающая. Она привела бы в восторг, вот только это чувство неправильное и запретное. Просто потому, что это несправедливо — думать, будто бы ничто не может тебя удержать.       Свернув налево, девочка вышла к речке. Холодно, но речка не замерзла. Она торопливо несет свои воды куда-то вдаль, желая показать, что в этом мире еще есть что-то, не застывшее на века. Вздох. Речка не может быть собеседником и другом. Она даже не может предложить тепла. Быть может, стоит хоть высказать терзающие сомнения, опасения и печаль, но она все равно никогда не была разговорчивой, так зачем менять свои привычки? Ради кого? Ради… речки? Девочка вернулась на тропинку. Дорога стала не такой трудной, как раньше: тихой, полной пустого молчания. Оно не зловещее, потому что сейчас, в эту самую секунду, девочка готова услышать даже самый тихий шаг, обрадоваться и ринуться навстречу живому человеку. Она обрадовалась бы любому. Неожиданно ноги разъехались в стороны. Девочка, поскользнувшись на льду, неожиданно пришедшем на смену снегу, плюхнулась и неловко попыталась встать. Напрасно. Заметив покосившийся указатель на островке безо льда, она ухватилась за него, проезжая мимо. На испорченной, изъеденной временем табличке читать трудно, но слова почти одинаковы: «Лед». Указатель, бесспорно, имел в виду именно это во всех четырех направлениях. Но было что-то еще на одной из стрелочек. «Сноу-дин?» — прочитала девчушка, стряхнув снег с указателя. Правда, после этого все равно указали лед, но лучше, чем ничего. Чтобы проверить, она свернула с тропинки, но, дойдя до речушки, нашла лишь бесполезную кучку снега. На миг показалось, что она пошевелилась, издав какой-то всхлип. Нет, наверное, показалось. Так хочется встретить кого-нибудь, что даже снег кажется оживленным.       Поднялась метель, девочка бросила свою палку где-то в сугробе, и ее тут же замело. Она не стала лезть и откапывать, только попыталась повыше натянуть воротник. Свитер уже не спасает, но она все равно отчаянно цепляется за него задубевшими пальцами. Повезло с переходами: все ловушки, похожие на те, из разрушенного дома, уже кто-то решил годы назад. Осталось волочить ноги от места к месту, путаясь в одинаковых поворотах между елями. Мостики, разрушенные будки, непонятная площадка с черно-белыми плитками. Ее это даже не заинтересовало. Едва ли она что-то видела сквозь припорошенные снегом ресницы. Свернув вниз по склону, девочка за стеной пещеры смогла укрыться от ветра. Она все брела и брела, спотыкаясь и держа ладошки подмышками, чтобы не превратились в кусочки льда.       Очередной коридор оказался темнее, и стены жутковато светятся зеленым. Подняв голову и выдохнув облачко молочного пара, девочка метнулась вперед. Она бы побежала, если бы не слабость в замерзших ногах. Но почти доползла до конца коридора, дрожа и кусая посиневшие губы. Здесь руки ощутили шелковую траву без налета снега. Вокруг фонариками светились грибы подозрительно большие, а в скале внимание привлекала узорчатая дверь. Без энтузиазма толкнув ее, девочка убедилась, что она прочно закрыта. Да какая разница, что за этой дверью, если здесь никакого снега и существенно теплее! Девчушка устало опустилась на траву и положила голову на гриб. Будь она даже немного старше, не рискнула бы прикасаться к нему, но сейчас, усталая и маленькая, даже не обратила внимания. Гриб пискнул и потух, а она закрыла глаза и свернулась, чтобы стало теплее.       Во сне ее кто-то звал, но рев вьюги душил этот голос. Она металась по сугробам, на голову валились холодные хлопья. Проснувшись, вся мокрая, она пару минут пыталась вспомнить, где находится и почему так холодно. Снова попытавшись открыть дверь, теперь с большим желанием, но опять потерпев неудачу, девчушка поежилась. Очевидно, предстоит возвращаться в коридоры с сугробами и метелью. Вот бы остаться в этом местечке, а лучше вернуться в заброшенный особняк! Но приходилось все время заставлять себя осознавать, насколько бесплодны такие мечтания. Попытка убежать от холода, представить вокруг себя огненный шар, непроницаемый для снега и ветра, провалилась. Вот, не прошло и пары минут, как она снова тащится, продрогшая и ослабленная, а ото сна не осталось и следа. Плетется по снежным завалам, не рассчитывая на передышку. В голове бьется, как кубик льда в бокале, единственная мысль, что стоит остановиться, поддаться желанию и прилечь — уже не подняться. Но и последние капли решимости замерзают, даже кровь уже словно не стучит о стенки сосудов, а протыкает тело изнутри сосульками.       В последнем усилии девочка распахнула закрывающиеся глаза и пару секунд не могла даже понять, что перед ней навесной мост. Слабые дощечки вяло качаются на ветру, но стоит посмотреть в пропасть, внутренности вывалятся туда и покатятся по камням. Она сглотнула. Никакого страха высоты. Только здравое рассуждение. Никакой другой дороги нет, значит, нужно идти. Доски заскрипели под ногами, девочка схватилась за промерзшие канаты и тихо провыла что-то невнятное. Двинуться получилось на миллиметр, а уговорить себя идти просто невозможно. Она переносила ноги с доски на доску на чистом упорстве, хотя организм свято уверовал, что поможет только истерика. Мостик стелется вперед, как смертельная ковровая дорожка. Больному воображению кажется, что пока она пройдет по ней, успеет состариться. Ноги превратились в две клюки, а руки покрылись синей коркой. Едва только она оказалась на твердой земле — рухнула прямо в снег. Все тело дрожит, как в лихорадке, из груди рвутся сдавленные рыдания, хотя слезы не текут. Оно к лучшему: иначе замерзнут прямо на глазах. Заставила ее встать только уверенность, что если закрыть глаза, открыть их уже не удастся. Возможно, это стальной стержень внутри не позволил сломаться. В очередной раз. Девочка прикусила занемевшую губу. Никакой боли, тело совсем потеряло чувствительность. С трудом подняв голову, она заметила смутные очертания домов. Внутри затеплилась робкая радость. Ее попытался затушить ветер, но она разгорелась сильнее. Теперь несмелая надежда греет изнутри, и идти словно легче. Направление ветра поменялось: он подгоняет ее, толкает в спину.       Силуэты, несомненно, города ближе, как и понимание, что все зря. Взгляд зацепился за порванную ленту с какой-то надписью. Она торчит из сугроба с обреченностью, которая передалась цепной реакцией в нутро. В странном порыве девочка вытянула ленту из снега и попыталась прочитать важную когда-то надпись. «Добро пожаловать в Сноудин!» — гласила надпись, виляя бахромой на ветру. Девочка оглянулась на дома. Теперь понятно. Огонек внутри ветер все-таки затушил: здесь вокруг только разруха, все дома словно покрыты толстым слоем копоти. Девочка медленно побрела, загребая ногами снег, но уже не чувствуя холода. Она не стала никуда сворачивать, едва ли вообще замечая повороты — вот-вот упадет на пушистое покрывало, закроет глаза, и все кончится. Станет тепло. Тепло… Она упала на землю, прислонилась к стене какого-то дома. Краем глаза заметила огоньки: какое-то здание все еще мигало нечитаемой вывеской. Вяло трепыхнувшись, девочка перетекла на коленки и попыталась отряхнуться от снега. Эти бесполезные движения добавили немного энергии, и она снова встала. Снова шаги, снова усилия, снова попытки не упасть. То здание, поймавшее ее внимание на наживку из тепла и забытого уюта, изнутри светится до сих пор. Уже слабо соображая от холода и усталости, девочка свернула на протоптанную тропинку к этому домику. Толкнув дверь, вошла, улыбнувшись и немного расслабившись. Ловушка захлопнулась.       — Снова ты?! — по ушам ударил грубоватый голос, и она испуганно сжалась. А в следующую секунду ее словно схватили за горло и подняли в воздух. Открыв слезящиеся глаза, девочка увидела какого-то человека… нет, не человека. Скелета с голым черепом и пустыми глазницами, в которых клубилась тьма. Он держал вытянутую руку, сжав кулак, будто удерживая ее сущность. Беспомощно болтая ногами в воздухе, девчушка попыталась сказать какое-то слово, но из легких вышибло весь воздух, сдавив их спазмом. Она сдавленно всхлипнула, а скелет качнулся, и глаза его изменились: в них проступили светлые искорки, после чего он дернулся и протянул:       — Ты не она… — его кисть разжалась, и девочка кулем рухнула на деревянный пол. — Тогда убирайся! — рыкнул он и равнодушно отвернулся.       Она только шмыгнула носом, пытаясь свернуться на полу. Все тело болит, от удара об пол плечо заныло. Сквозь боль проступили непослушные слезы, а из груди вырвались глухие рыдания. Она не хочет плакать, никто не услышит, станет только хуже! На голову опустилась чья-то рука. Открыв глаза, она тут же с ужасом попыталась отползти, но не вышло. — Тихо, малая, — без угрожающих ноток попросил тот самый скелет. Метнулась взглядом по помещению: больше никого здесь нет. Как всегда, никто не придет. — Ты ребенок, верно? Впрочем, очевидно, — он попытался собраться с мыслями, а девочка расслабилась ровно настолько, чтобы все равно дернуться в сторону, если ударит. — Да не бойся ты! Я… перепутал тебя кое с кем, а потом… Прости мне это, ага? — он легонько тронул ее за плечо, и она дернулась и всхлипнула. — Э, я полагаю, нужно залечить это. Можешь встать? — скелет виновато помог ей добраться до лавочек и присесть. — Итак, малая, как тебя зовут?       Фриск. Ее зовут Фриск.       — Не хочешь говорить? Ну, окей… Я Санс, скелет Санс.       Фриск неуверенно улыбнулась.       — Голодная?       Фриск опасливо кивнула.       — Что ж, еды не то чтобы много, но, думаю, в тебя вместится меньше, чем в меня.       Фриск совсем расслабилась и отогрелась, но с опасением поглядывала на стройные ряды бутылок из-под кетчупа на столе.       — Как насчет фри? — Санс принес из-за стойки тарелку с порцией картошки, и девочку не сильно заинтересовало, кто ее готовил и откуда она взялась в заснеженном городе. Живот заурчал, и она с трудом сдержалась, чтобы не наброситься на еду, а терпеливо подождать, пока Санс придвинет к ней тарелку. — Выглядит аппетитно, правда? Хм, тебя совсем дома не кормят, а, малая? Знаешь, довольно давно ни с кем не разговаривал, так что не уверен, что получается хорошо. Почему ты не хочешь что-нибудь ответить?       Девочка пожала плечами. Так привычнее, так безопаснее.       — Ладно, думаю, сейчас я тебя немного подлечу в качестве извинения за прием. Можешь остаться тут на некоторое время, отдохнуть, поспать. А я расскажу, как пройти дальше. Да? Да.       Фриск молча ест, стараясь при этом не выглядеть совсем уж жадно и пытаясь наесться впрок, потому что представляет, что впереди ее может ждать еще одна такая эстафета. Санс не без интереса рассматривает ее пустыми глазницами, но девочка под его взглядом не ежится, ощущая себя в безопасности. Что-то есть в нем скучающее или унылое, что заявляет о всякой безразличности к ней. Только легкий интерес к очередному человеку в необычной обстановке. Все тарелки опустели, и Фриск с легким удивлением осмотрела погром, который она учинила на столе.       — Хэй, да ты, похоже, совсем оголодала, пока добиралась сюда, — сделал вывод Санс, тоже глядя на пустую посуду. Неизвестно, как ему удалось придавать взгляду выражение, учитывая отсутствие глаз, но Фриск показалось, что в нем проскользнула жалость. Неприятно кольнула обида. Но лелеять ее сил не осталось, глаза закрывались, но теперь не от холода и слабости, а от приятной сытости. Санс что-то еще сказал, но его голос растворился в свете ламп под потолком. Тяжелые веки опустились, и Фриск погрузилась в сон со сладким удовольствием. Во сне она обнимала что-то мягкое и безмятежно улыбалась. Ничто не трогало ее детскую усталую душу.       Проснувшись, Фриск не сразу вспомнила события прошлого дня. Так тепло и сухо вокруг, что и не подумаешь о том холоде и боли, в которых она провела тот день. Под головой нашлась свернутая светло-голубая куртка Санса. Фриск приподнялась на скамье, откинув старое, потертое одеяло. Справа раздавалось мерное похрапывание, и Фриск, перегнувшись через спинку скамьи, нашла спящего скелета в одной футболке на такой же скамейке, укрытого клетчатой скатертью. Не став его будить, Фриск встала, зашла за стойку и принялась искать что-нибудь съестное. Наверное, все запасы за дверью, которая почему-то подписана пожарным выходом, но туда Фриск не сунулась. Впрочем, она нашла на столе бургер с запиской печатными буквами: «Завтрак, малая». Почерк маленький, немного забавный. Фриск воровато оглянулась на Санса и потянула руку к тарелке. Несмотря на его записку, ей все равно стало неловко. Но будить его показалось еще более неловким, так что она тихонько позавтракала, стараясь даже жевать потише. Напрасно, потому что Санса, как выяснилось, такой ерундой не разбудишь.       Захотелось заняться чем-нибудь, не требующим энергии и напряжения усталых мышц. Присев за ближайший стол, Фриск потянулась за салфеткой. Под столом нашелся огрызок карандаша длиной с ее мизинчик, и девочка неловко зажала его в ладони. На салфетках рисовать не слишком удобно, но они хотя бы близки к бумаге. Фриск не долго решала, что изобразить: через минутку на салфетке появился клыкасто ухмыляющийся цветок, сильно потрепанный, с оборванными лепестками. Такой, каким его запомнила девочка. Глядя на эту картинку, она всхлипнула. Лучше бы нарисовала что-то повеселее. Оторваться от рисунка никак не получалось: на некоторое время она зависла над ним, погрузившись в воспоминания последних дней. Картинки проносятся перед глазами, на них набежала тень, а на лбу пролегли хмурые, но неуверенные морщинки. Они не часто посещали ее детское личико, хотя поводов было много.       — Мала-а-я, прием! — ворвался его голос в мысли.       Фриск вздрогнула и скомкала салфетку, спрятав рисунок в карман. Повернувшись, она столкнулась глазами с внимательным взглядом Санса. На секунду повисла напряженная тишина, но скелет никак не прокомментировал ее движение.       — Давно ты так сидишь? — спросил он, плюхаясь на место напротив.       Фриск помотала головой, уставившись в стол.       — Как ты себя чувствуешь? Лучше?       Фриск кивнула. Вообще-то у нее ноют мышцы во всем теле и плечо, которым она вчера саданулась, и изредка вспоминается боль в ноге. И девочка, в общем-то, предположила в мыслях, что раз ей стало лучше, Санс со спокойной душой выставит ее на мороз. Но скелет только хмыкнул:       — Хэй, если это неправда, не нужно отвечать утвердительно, окей?       Фриск в очередной раз кивнула, не отрывая взгляда от стола и ощущая жар на щеках. Со стороны скелета раздался звук кипящего чайника.       — Да может хватит уже? Ты хоть что-нибудь скажешь? — он попытался заглянуть девочке в лицо, но не смог. — Или ты немая?       Фриск с отчаянием помотала головой, чувствуя, что сейчас она оторвется.       — Уф, все, ладно, — Санс резко встал и направился в сторону барной стойки, — не трогаю тебя.       Фриск вжала голову в плечи. Стало душно от тревоги и непонятного чувства вины, хотя она ничего не сделала. Санс чем-то гремел за ее спиной, хотя, судя по неуверенным звукам, заниматься уборкой или чем-то подобным он не привык. Да и надолго его не хватило: через пять минут он снова сел за стол напротив нее.       — Давай хотя бы выполню свое обещание. Ты вчера так быстро заснула, что я не успел посмотреть твое плечо.       Не дожидаясь, пока Фриск в очередной раз кивнет, он подошел к ней. Девочка тут же подумала, что плечо не так уж и болит, да и синяков не много, но костлявая кисть уже придержала ее. Фриск дернулась, но ничего страшного на самом деле не случилось. Санс аккуратно осмотрел ее плечо, а потом ушел в комнату за стойкой и вернулся с аптечкой. Фриск рассеянно смотрела в стену и молчала. Перебинтовав ей плечо, скелет вручил ей какую-то мазь и велел намазать все синяки. Сам демонстративно вышел из комнаты. Фриск выдохнула и расслабилась. Она довольно долго провозилась со своими царапинами и гематомами, но почувствовала себя в итоге гораздо лучше. Санс обратно не возвращался. Девочке почему-то представилось, как он спит там, за дверью, похрапывая. Наверное, рад, что удалось как-то ее занять. Фриск подтянула колени к груди да так и замерла на скамейке. Полностью погрузившись в свои мысли, девочка даже немного освободилась от постоянного тревожного давления. Очнувшись только через некоторое время, она снова потянулась к салфеткам. Полчаса спустя на них появилась неуклюжая фигурка скелета в куртке. Фриск улыбнулась. Все же он не злой, и тут много лучше, чем по колено в снегу. Только время летит слишком быстро: стоит зависнуть на минутку, и очнешься уже словно после долгого сна. Когда вернулся Санс, Фриск исчеркала уже все салфетки. Вошел он почему-то через входную дверь, с улицы. Поймав ее удивленный взгляд, пояснил:       — Немного прогулялся.       Хотя это ничего не объясняет. Как он вышел, что она не заметила? Впрочем, Фриск тут же позабыла об этом вопросе, когда скелет присел рядом с ней.       — Ты здорово рисуешь, — хмыкнул он, глядя на изрисованные салфетки. Фриск промолчала, но улыбнулась. Его взгляд задержался на салфетке со скелетом, он улыбнулся. Спустя минуту Санс пробормотал как бы для себя: — Значит, ты очередной человек, свалившийся сверху. И что же заставило тебя сигануть в пропасть? — ответа он не ждал.       — Хочешь выбраться отсюда, верно? Ну, а впрочем, куда тебя еще идти. Не оставаться же в этом гадюшнике… — рассудил Санс, словно стараясь убедить. — Я расскажу, как пройти к Барьеру, и завтра соберу тебе кое-чего в дорогу, — решил он сухо. Фриск наклонила голову ниже. Это не совсем то, чего она ожидала от единственного разумного и живого существа, которое встретила. И почему все время кажется, что должно быть не так? И что за Барьер такой, интересно… Местный подъем наружу? Фриск посмотрела на Санса, задавая молчаливый вопрос: «Как все, собственно, превратилось в такой гадюшник?»       — Не думаю, что я тот, кто должен рассказать тебе, как это место стало лишь костями прошлого…       — Санс.       Скелет вздрогнул. Она впервые сказала что-то вслух при нем. Ее голос, высокий, но немного надломленный, прозвучал для него колокольчиком в темноте. Одиноко, со звучащей надеждой.       — Пожалуйста, я должна понять, чтобы выбраться. Чего мне ждать? Расскажи, что произошло с этим местом, — попросила она, сжав его кисть рукой. На этот жест у нее, наверное, ушли все силы, потому что ее лицо словно кричало о внутренней борьбе с собой.       — Просто не могу отказать тебе, малая, — улыбнулся скелет, не выдав своих догадок. — Это не очень тянет на сказку на ночь, но все же. Постараюсь быть краток.       Давным-давно монстры жили на Поверхности бок о бок с людьми. Затем началась война, о которой теперь уже никто ничего не помнит. Люди победили. Кто я такой, чтобы судить их? Когда мы оказались запечатаны в этой древней тюрьме с помощью заклинания-барьера, нас ждали суровые времена. Голод, никакого крова, вместо неба — потолок пещер, с которого, бывает, сыплется снег или идет дождь. Но это не заменило нам облаков, звезд и солнца. Плоский суррогат.       Санс вздохнул. Его взгляд блуждал по стене, не останавливаясь на лице собеседницы. Скелет, возможно, долгое время избегал мыслей о прошлом. Теперь они снова вихрем закружились внутри, создавая неприятное чувство кружения пыли в пустой комнате.       — Прошло не слишком много времени, по меркам монстров, конечно, и сюда упал человек, — Санс перевел взгляд на Фриск и хмыкнул. — Его нашел сын короля и королевы. Парень был так добр, что помог человеку. А через некоторое время этот ребенок стал членом королевской семьи. Это была девочка, совсем как ты, — скелет пожал плечами, словно пытаясь отрицать собственные слова. — Вы с ней чем-то похожи, знаешь… Прической, неуловимыми чертами лица, какое-то отдаленное сходство есть.       Так вот, это были самые замечательные времена: каким-то образом человеческий ребенок дал монстрам надежду на лучшее. Иронично, не так ли? Но в любую сказку приходит беда, пришла она и в королевскую семью. Чара, так звали ту упавшую к нам девочку, заболела и умерла, — Санс помолчал немного, давая Фриск время. Чара была как будто значительным персонажем в этой истории. Но она ведь так быстро покинула ее… Санс продолжил: — Я не был там лично, не могу сказать, как было дело. Но говорят, что Азриэль, сын короля и королевы, поглотил душу своей подруги. Видишь ли, души людей и монстров различаются. Душа человека так сильна, что может существовать и после смерти носителя. И тогда монстр может поглотить ее. Зачем принц поступил так? Возможно, он хотел собрать души семи людей впоследствии, чтобы распечатать Барьер.       Фриск представила высокую кирпичную стену — так в ее сознании выглядел Барьер. Неужели чтобы сломать нечто подобное нужно семь человеческих душ? Девочка представляла древних волшебников, которые наложили заклинание, более мудрыми.       — А возможно, таково было последнее желание подруги принца, продолжил свою мысль Санс. — Я не знаю. Но видишь ли, с душой человека Азриэль смог пройти Барьер. Не разрушить его, а лишь пересечь. Он отправился на Поверхность к людям, а вернулся через несколько дней. Израненный и ослабленный. Никто не знает, что точно произошло с ним там, на Поверхности. Монстры давно не ступали туда.       Однако принц умирал. Он пришел без тела своей сестры и, не сумев справиться с ранами, которые нанесли, по его словам, люди, рассыпался прахом в тронном зале. Конец ли это? — Санс покачал головой. — Нет, малая, это лишь начало нашего кошмара. Прошел день, и в Подземелье со стороны Барьера пришел человек. Как? — скелет сделал вид, что предугадал вопрос девочки. Но Фриск не успела подумать об этом так быстро, а Санс уже ответил: — Хороший вопрос. Ее появления не ждал никто. Как и все наши надежды, ее успели похоронить. Однако она шла, как неизбежный рок. Чара. Живая, из плоти и крови, каким-то образом обманувшая смерть. Кто может знать, что произошло за Барьером? Кто сотворил с Азриэлем тот ужас и как Чара вернулась в мир живых? Так или иначе, думаю, она всегда была необычным человеком. Ее глаза горели, а душа искрилась. Вероятно, попав в мир монстров, она обострила свои способности. А смерть меняет людей. Как жаль, что я не сразу это понял.       Монстры в нашем старом «доме» начали пропадать. Я слышал их крик, но не хотел верить. Я вообще довольно слабый на проверку, — Санс хмыкнул с горечью, а Фриск посмотрела прямо в его бездонные глазницы. Она взглянула туда уже без страха, словно пытаясь сказать: «Ты сильнее, чем думаешь», но не решаясь. — Гораздо справедливей было бы, если бы здесь сейчас сидели все те, кого я знал. Вместо меня. Они были достойней, решительней, смелее. А мой брат… В тот день меня не было в городе: я собирался выяснить, что происходит. А когда понял, что не должен был оставлять его одного, было уже поздно. Братишка… — пробормотал Санс, глядя в пустоту. Фриск подумалось, что он и правда может видеть своего брата сидящим рядом, улыбающимся. — Папайрус не так уж хорошо знал королевский детей, но, думаю, он до последнего был уверен, что перед ним всего лишь ребенок.       Тогда наконец стало понятно, что это не так. Хотя какая разница? Кто-то что-то понял, осознал, и что? Мы все равно были бессильны. Я знал действительно великих героев, которые пытались противопоставить что-то этой маленькой воскресшей девочке. Водопадье до сих пор носит следы их битвы. Где же был я тогда?.. Как я жил эти последние дни? Не знаю. Меня ломало, крутило, сгибало. Нужно было что-то делать, но что? Напасть — как разрушить все то, что так долго пытался взрастить в моей душе Папс. Но вскоре стало ясно, что Чару, эту мертвую приемную дочь королевской семьи, ничто не остановит. Она двигалась в сторону Барьера, откуда пришла. Зачем? Намеревалась ли она его сломать, подавить, или умереть, разбившись об него, как волна цунами… Но с тех пор, как Подземелье сотряс ее первый удар, Барьер не был стабилен. Уж не знаю, как, но этой девочке удалось пошатнуть решетку нашей тюрьмы, но не разрушить. Вот вопрос: стоило ли это делать? Ты хочешь знать, что же было дальше и чем закончился этот маленький конец света?       Фриск жадно смотрела в темноту его глазниц. Ее гипнотизировала пустота, открывающаяся взгляду. Она почти видела в глазницах скелета картинки минувших дней. Если на миг забыть о том, что все это чистая правда с грязной сутью, история интересная. Она захватила душу, заставляя воображение рисовать отчаянные фигурки монстров и всесильного человека с властью устроить что угодно. Но потом Фриск осознала, что все это творилось здесь, на этой истерзанной земле, и стало жутко.       — Так вот я встретил ее в одном из коридоров. Это конец, думалось мне. Она разрушила все, но это не важно. Даже этого было бы недостаточно, для того, чтобы сбросить душу в пропасть, как мешок с мусором, даже смерти Папса недостаточно. Зато ее намерения уничтожить Барьер, уничтожить мир — тот, что за ним… Цветущий, живой, дышащий мир. Эти намерения переполнили чашу моего терпения. И оно не безгранично. Точнее, то не совсем терпение.       Фриск слушает его грубоватый голос и размеренный тон, и перед глазами танцуют призрачные фигуры: скелет и девочка. Совсем как она, с той же прической и телосложением. И от этого по коже бегут противные мурашки. Она не всегда понимала, о чем именно говорит Санс, но ее детское воображение компенсировало это. Скелет все говорил, словно забыв о маленькой слушательнице, а у нее глаза совсем остекленели. Фриск хотя и слышала много разных историй, но если они и были столь трагичными, взрослые всегда упускали подробности и краски. А Санс не притуплял эмоций. Не специально, а просто рассказывая, как запомнил, как сам прочувствовал. Невольно в девочке зашевелилась невнятная тоска и жалость. Жалости обычно стыдятся, но этого чувства в ее детском сердечке не стал бы стыдиться никто. Может, это вовсе не жалость, а что-то другое — только слезы навернулись ей на глаза, и Фриск шмыгнула носом.       — Зря я рассказываю тебе такие вещи, малая, — очнулся и отреагировал Санс. — Но ты бы все равно узнала историю этого места, лучше уж от меня. А ты такого не заслужила, ребенок же совсем. Сколько тебе лет?       Поудобнее устроившись на жесткой лавке, Фриск неопределенно пожала плечами. Не от незнания, а просто по привычке.       — Не хочешь говорить? Ну, — скелет поскреб пальцами череп, — я довольно плохо разбираюсь во временных параметрах людей… Детям обычно около десяти. Тебе десять? Фриск отрицательно помотала головой.       — Хм, ну, тебе больше? — она кивнула, а Санс улыбнулся шире. Казалось, эта игра в угадывание чисел сделала его чуть счастливее, хотя, что в этом такого замечательного?       — Окей, а как насчет четырнадцати? — снова мотание головой.       — Слишком много? — девочка с укором посмотрела на Санса, как бы говоря: «Спрашивать такое у девушки — неприлично», но все же кивнула.       — Понял, понял. Больше не уточняю. Так и останешься между одиннадцатью и тринадцатью, окей?       Фриск несмело улыбнулась.       — Санс, — тихо позвала она. Его улыбка по-прежнему сияла на лице, но как-то… тускло. Скелет словно почувствовал неприятный флер ее вины и страха.       — А душа может… убить?       — Убивают, не слова, малая, не души — убиваем мы сами. Монстры, ну и люди. И я понял, что это зависит не от расы. Но душа — лишь твоя суть. Твоя суть не может кому-то навредить.       — Санс, я… убийца. Кажется.       — О чем ты, малая? — скелет напрягся, но, как показалось Фриск, не от осуждения или злобы, а скорее беспокойства. Такое вообще может быть? Она заранее съежилась и даже зажмурилась. — Ну, ты чего? — он аккуратно взъерошил ей волосы. Я не верю, что такое безобидное создание, как ты, могло кому-то навредить.       — Там был цветок, — прошептала она почти неслышно и решилась достать из кармана салфетку с рисунком. Санс внимательно посмотрел на набросок и как будто нахмурился. Скелеты ведь умеют хмуриться? — Он был очень злым, а я боялась, и было больно… Я-я не знаю, что произошло, но… Если ты говоришь о душе, как о реальной вещи, то я его, похоже, у… уб… — Фриск не выдержала и не смогла сказать вслух. Из груди снова начали рваться всхлипы, и она свернулась прямо на лавке, постаравшись спрятать лицо.       — Последние дни научили меня одной важной вещи: никто из нас не способен вечно улыбаться, убегая. Иногда мы останавливаемся, — Санс положил кисть ей на плечо и легонько сжал. — Но нельзя сказать: ломаемся или сгибаемся, ведь мы живы. Имеем цель.       Фриск постаралась выровнять дыхание. Что было, того не вернуть. Она вряд ли смогла бы поступить по-другому. Ее будет мутить от этих беспомощных воспоминаний, но их нельзя лишаться. Они — часть нее.       — Ты все верно понимаешь: тебе предстоит еще много опасностей впереди и достаточно испытаний для маленькой девочки. Спи, малая. Думаю, стоит лечь пораньше. На ночь я запру дверь, — Санс встал и, чтобы это продемонстрировать, действительно подошел к двери и задвинул засов. Выглядел он так внушительно, что Фриск сразу поверила: никто не ворвется просто так.       — Я буду в той комнате, хорошо? — скелет ткнул пальцем в сторону пожарного выхода. — Не забоишься спать здесь снова?       Фриск вяло помотала головой. Кто-то когда-то сказал ей, что спать можно только там, где чувствуешь себя в безопасности, но для нее это правило — роскошь. Когда тело ломает слабость и нервы рвутся от стресса, хочется забыться хоть как-то, и все равно, насколько безопасен будет твой сон. Прошлую ночь она проспала, как мертвая, поэтому сейчас закрыла глаза и постаралась упасть ненадолго в мягкую темноту. Завтра будет трудно, придется идти в неизвестность и снова держаться изо всех сил, чтобы не сломаться. Но Фриск сделает это, будет искать свое место. То место, откуда ее не прогонят и где она почувствует себя по-настоящему счастливой. И не сдастся, пока не найдет.