Расчёт

      Нью-Йорк для неё был чёртовой холодной могилой, из которой выбраться казалось нереальным, Ривердейл — необходимый для жизни кислород. Ей в этой дыре по-странному дышится легче, а желание подохнуть стремится к нулю. Здесь ни наркотиков, ни садистов, которым она позволяла издеваться над собой, и почти нет боли. Шерил почти счастлива.       Она из номера мотеля не выползает две недели. Скрывается там от старой жизни, наверное. Прячется, словно от зверя, и не желает выходить наружу.       Шерил сутками сидеть в четырёх стенах в безумном одиночестве не привыкла, никогда не хотела и не собиралась. На пятнадцатую ночь она уже готова на стены кидаться, потому что становится совсем невмоготу. Даже в ебучей лечебнице было не так тошно, а там она подыхала словно взаправду.       Её ночные проклятые улицы Ривердейла не пугают; здесь ничего страшнее «личного нью-йоркского ада Шерил Блоссом» не произойдёт. Она в рваных джинсах и кожаной куртке медленно тащится по Саутсайду в полтретьего ночи. Потому что здесь не встретит знакомых. Потому что здесь есть не до тошноты отвратный бар. Потому что, если проёбывать жизнь, то не с молочным коктейлем в руках с идеальным маникюром.       В баре ни одного знакомого лица, только с десяток человек в куртках со знаком змея, которых она ещё тогда, в прошлой жизни, презирала. На Шерил все пялятся, а она уверенно шагает к барной стойке, попутно вспоминая Джонса, который книгу про её Джейсона писал, и надеется, что он из этого дерьма выбрался, а не сидит где-нибудь в углу и случайно её замечает.       За барной стойкой стоит, как и шесть лет назад, будто приклеенная или цепями прикованная Тони Топаз, с такими же всё розовыми волосами. Шерил по волосам её и узнаёт; просит чего покрепче и подешевле. Топаз долго пялится, узнаёт её, усмехается и тянется за бутылкой.       — Вернулась, чтобы снова взорвать Ривердейл, бомбочка? — спрашивает, когда ставит перед ней стакан чего-то, Шерил надеется, алкогольного.       Ей не до старых прозвищ, воспоминаний, знакомых, с которыми толком и не общалась. Ей бы просто надраться, как в последний раз, чтобы легче стало. То, что от отстойного алкоголя за прошедшие две недели лучше не стало — не волнует. Шерил залпом выпивает напиток от Тони, даже не кривится, не жмурится. Подталкивает стакан обратно к единственной знакомой Змейке и говорит:       — Не зови меня так.       Голос у неё тихий, хриплый. Уже давно не звонкий, не приятный, а отталкивающий скорее. Шерил снова вспоминает о сигаретах. Наверное, им стоит спасибо сказать за прокуренный голос.       Тони на неё смотреть не перестаёт; Блоссом думает, что поражена, наверное, тому, как плохо она выглядит. Шерил в зеркало больше месяца не смотрится, видеть себя больную не хочет, не может. Волосы обрезала, и теперь они всегда без укладки, спадают не расчёсанными, запутанными прядями на плечи. Она не красится больше, как раньше, только на ощупь наносит тональник, чтоб спрятать синяки под глазами.       Тони наливает ещё — больше, чем в прошлый раз. Шерил её непонятливо-спасительным взглядом окидывает, а та пожимает плечами: «Вижу, что хреново, пей».       — У тебя вроде всё в шоколаде в Нью-Йорке было, — то ли спрашивает, то ли утверждает Топаз, наполняя стакан уже четвёртый раз. Шерил так фальшиво улыбается и чуть не задыхается, пытаясь сдержать истерический смех. Снова выпивает всё за десять секунд.       — Не люблю шоколад, — улыбается, а хочется кричать, что слишком горький он, шоколад этот.       Шерил смотрит, как Тони уходит к дальнему столику и стоит там, что-то кому-то объясняет. Она ей стакан пятый раз наполнила перед тем, как отойти, но Шерил не пьёт. Не пьянеет совсем и понять не может — это алкоголь у Змеев такой, или она уже настолько привыкла быть пьяной, что не чувствует этого?       Когда медленно допивает пятую порцию, боковым зрением замечает фигуру, что останавливается слева от неё. Блоссом сразу же хочется послать его; знакомства в баре на пьяную голову — пройденный этап. Она опускает стакан — стекло звонко ударятся о поверхность стойки, — и разворачивается на высоком стуле, чтобы к чертям отправить этого... кем бы он ни был, но видит перед собой знакомое лицо. Из той, прошлой жизни.       — Шерил Блоссом? — он так потрясён, смотрит на неё, будто призрака видит, и Шерил потряхивает от того, как было названо её имя.       — Бродяга? — она оглядывает его; это совсем не тот Джагхед Джонс, который в женихах ходил у ванильной принцессы Бетти Купер. — Или уже нет, — ей плевать, Шерил отворачивается и пялится на бар, на бутылки, снова хватается за стакан и пьёт. Старая жизнь по-тихому накрывает её.       — Вау! — он смеётся, опирается боком на барную стойку и на неё смотрит. Шерил так крепко держит стакан, что, будь у неё чуть больше сил, она уверена, раздавила бы это стекло. Хочется этим стаканом по лицу Джонсу заехать — чтоб в кровь и до синяков. — Что с тобой стало, Шерри бомбочка?       — С каких пор я тебя волную? — она продолжает не смотреть на него и выть хочет оттого, что рядом ни Тони, никого, а в стакане пусто.       — Да вот с этих самых, — он ещё раз заинтересованным взглядом её окидывает, Шерил делает вид, что не замечает. Джагхед идёт за стойку, Шерил отворачивается; Джагхед гремит бутылками, Шерил закрывает глаза. Он перед ней стакан с виски ставит и говорит пить это. Блоссом глубоко вдыхает-выдыхает и смотрит на Джонса, на стакан, на Джонса. Губы кусает и пальцы заламывает. — Отвратно выглядишь. Кто так над тобой поиздевался?       — Я сама, — отвечает, будто этим ответом, этим тоном убить его собирается. Джонс усмехается, а у неё внутри демоны скребутся. Шерил почти кричит.       — Не знал, что в тебе есть мазохистские наклонности.       — Как и я, — врёт, а Джагхеду думается, что она правду говорит. Шерил вспоминает, что лгунья она искусная.       Она старается так же не смотреть, поэтому опускает взгляд на стакан от Джонса, к которому до сих пор не притронулась. Рассматривает его пять секунд, будто пытаясь понять, есть там яд или нет, а потом всё же пьёт. На вкус лучше, чем всё то, что она вливала в себя эти две недели.       Шерил смотрит на Джагхеда. Взгляд у неё жалобный, хотя она не планировала так смотреть. Но Джонс наливает ещё. Двойной виски. В этот раз она пьёт долго.       Джагхед почти не изменился, но в то же время он стал совершенно другим. Больше не странный школьный лузер, а главарь у местных бандитов. Тоже погряз в дерьме, хотя сам так не думает. Ему здесь прекрасно — в Саутсайде, у него тут семья — Змеи.       Шерил пьёт и уже не так старательно отводит от него взгляд. Хочется узнать, где пропадает его драгоценная Бетти, пока он тут её бесплатно виски угощает, неплохим, кстати. Не спрашивает; думает, что Купер дома сидит, как верная жена.       Они сидят у этой барной стойки, где кроме них — никого. Джонс её бесит, как и прежде, но сейчас — потому что задаёт много вопросов. Это будто не он вовсе. Блоссом спрашивает, какого хрена ему надо. Она не собирается платить ему за выпивку чем бы то ни было, если он сказал, что угощает.       — Просто смотреть на тебя больно, — отвечает он, а Шерил от его жалости чуть не выворачивает. — В каком аду тебя таскало эти шесть лет?       Шерил не знает, где её таскало. Много где, про все места не вспомнишь, поэтому молчит.       После шестого стакана двойного виски её всё-таки тошнит. Она сидит одна над унитазом в баре Змеев, и ей плохо так, как не было уже года полтора. Шерил рыдать хочется, но отчего-то слёз нет. Когда блевать уже нечем, она поднимается с колен и торопится бежать из этого жутко воняющего отстойника.       Она видит за баром Джагхеда, зажимающего Топаз, и не удивляется тому, что эти двое трахаются. Слишком предсказуемо, но жаль малышку Бетти, у которой сердце теперь, наверное, в осколках. Она таращится на них недолго — слишком отвратительное зрелище — и сваливает к чертям. Не успевает выйти из змеиного бара, как замечает, что кто-то идёт за ней. В двух шагах от двери разворачивается и посылает какого-то Змея куда подальше, а потом слышит, как Джонс кричит этому придурку: «Не лезь к Блоссом, если хочешь, чтобы кости целы остались». Шерил думает, что больше никогда не придёт сюда.