Аларикус

Возвращаясь к себе, погруженный в хмурые размышления о причинах заражения а в последствии и гибели малышки Герды, Рик несколько раз ловил себя на том, что беспокойство о Руди медленно, но неотвратимо вытесняет всё остальное. Это было немыслимо, недопустимо. Император не имел права на подобные слабость и предательство по отношению к своей армии, к своему народу. И все-же, помимо собственной воли он снова и снова слышал её жалобный, поскуливающий плач, когда она уверяла его, заклинала поверить, что не обращается, что не бродит по резиденции ночами. Когда умоляла не унижать её так. И он почти ей поверил. Но всё равно не отменил своего решения. Иришка, сама того не подозревая, своими слезами, отчаяньем, дрожанием губ уверила его в необходимости подвергнуть её этому унижению. Ведь она становилась так ясно, так безошибочно женственна. А ему не нужна была плаксивая девчонка, ему был нужен хищник. И это было логично, и это было правильно. Но часть души не признавала ни правильности, ни права на эту цену. Какая-то часть его души обливалась кровью, когда по ночам он украдкой, из-под опущенных ресниц смотрел на девушку, забившуюся в угол, уткнувшую светловолосую голову в согнутые колени. Рик вошел в их спальню и остановился на пороге комнаты. Он смотрел на опущенную голову Руди до тех пор, пока девушка не подняла взгляда . Встретившись с ней глазами и уже больше не отводя, император двинулся в её сторону. Медленно. Осторожно. Не говоря ни слова. Когда он сел перед ней, девушка резко и обиженно отвернулась. - Мне очень жаль, волчонок, - проговорил он тихо, легко касаясь её шеи, чтобы расстегнуть ненавистное “украшение”. Цепь со звоном соскользнула на пол. Иришка ничего не ответила. Даже тогда, когда он наклонился и поцеловал её в шею. Его губы были такими нежными, словно бы старались загладить обиду, причиненную безжалостными руками. Ей стало трудно изображать холодное равнодушие, когда, убрав с разгоряченного лба её длинную челку, Рик, нежно сжимая ладонями лицо девушки, медленно провел языком по упрямо сжатым губам. От этой ласки сердечко заколотилось, а губы сами раскрылись, впуская его язык в горячий рот. Не прерывая поцелуя, Аларикус подхватил девушку на руки и унёс в постель. В этот раз он не спешил с тем, чтобы войти в неё. Ласкам и поцелуям не было конца. Она лежала под ним, на спине, запрокинув голову, а он, мягко придавив руками её кисти над головой, ладонь в ладонь, изнуряюще медленно скользил губами по её лицу, губам, ключицам, шее, груди, спускаясь всё ниже и ниже. Пока не достиг по-мальчишески плоского горячего живота, кожа которого была предательски шелковистой и нежной. Тогда, поднявшись на колени, проскользнув руками по обнаженному горячему телу, он взял девушку за узкие бёдра и перевернул лицом вниз. Ей это, как будто, не понравилось, она попыталась вывернуться, но он прижал её руки к телу, по бокам и слегка прикусил кожу шеи сзади. Непонятно, почему она сопротивлялась, ведь в этот раз он вошел в неё легче. То есть, легче прошло само проникновение, но ему пришлось удерживать её. В какой-то момент, поняв, что ей с ним не справиться, она попросту замерла, позволив вытворять с её телом всё, что ему заблагорассудиться, выражая таким образом свой протест. Протест его слепоте, его страху, его нежеланию видеть в ней женщину. После того, как он кончил, девушка молча ушла в ванную, где пробыла до самого утра, ожидая, что он придёт за ней, захочет поговорить. И тогда бы она ему всё высказала, заставила бы извиняться. Но он не пришёл. Вместо этого, на утро он переселился в другую комнату. И стена, отделяющая их теперь друг от друга, не исчезала и во время вынужденного общения. Рик был холоден, официален и деловит во время тренировок. Промучавшись неделю, она сломалась. Она не могла, не умела больше жить без него. Ей хотелось выть от тоски. Никакая гордость, не стоила этих мучений. И тогда, одной грозовой ночью она сама пришла к нему в спальню, решив сказать ему, что будет для него тем, кем он пожелает. В золотом полумраке спальни Рик лежал на спине, с полуприкрытыми глазами, вальяжно закинув руки за голову. Сначала Иришка подумала, что он просто отдыхает, пока не заметила коротко стриженную голову, мерно и ритмично ныряющую вверх-вниз где-то в районе императорских чресел. Увидев краем глаза постороннего, сладкий любовничек вздрогнул, выпустил изо рта член и испуганно скрылся под одеялом. - В вашей стране не принято стучаться? – спокойно поинтересовался Рик, лениво поворачивая голову в её сторону. - В нашей стране вешают на дверь табличку “не беспокоить”, прежде чем приглашают кого-то отсосать! – елейным голоском с улыбкой ответила девушка и, резко развернувшись, вышла. Почти бегом добралась до выхода и только на улице, привалившись спиной к стене, бессильно съехала по ней вниз. Руки дрожали, сердце, наполненное обидой и злобой колотилось где-то в горле. Руди зажмурилась, но перед её глазами ещё отчетливее встала мерзкая картинка: юный сосер ублажает этого сукиного сына! - Чёртов пидор! – выругалась Руди, надеясь злостью вытеснить боль. Она чувствовала себя преданной, растоптанной и уничтоженной. Как она могла поверить в то, что этот извращенец, этот моральный урод мог к ней привязаться?! Это было так глупо с её стороны! А теперь за эту глупость приходится платить кровоточащим сердцем. Потому что она его любит, просто жить не может без этого жестокого ублюдка. И ещё в этот день она узнала, что адская тоска ещё одно чувство, помогающее обратиться. Сквозь шум ураганного ветра и раскаты грома никто не услышал рвущий душу волчий вой и никто не увидел во вспышках молний зверя, перемахнувшего через кованную ограду и скрывшегося во взбудораженной мокрой темноте. Больше недели она провела в развалинах усадьбы бояр Романовых. Руди больше тянуло в лес, но какая-то сила заставляла её оставаться в этом городе. Она редко выходила на поверхность днём. Чаще по ночам, ради того, чтобы, свернувшись клубком на уцелевшей крыше, молчаливо общаться с луной. Ей казалось, что она очень осторожна, и всё же её выследили. Видимо из-за того, что ей пришла в голову мысль побродить среди людей, и она надышалась их запахом, Руди не заметила, что в её отсутствие у неё были “гости”. Бутылка воды, которую, как она уже потом вспомнила, девушка почти опустошила, в этот раз была полна. Измученная жаждой, Руди открыла её и резко хватанула большой глоток. Отвратительный вкус обжег нёбо, ободрал горло. Это не могла быть водка, иначе девушка обязательно почувствовала бы запах, но всё остальное, включая воздействие на мозг, соответствовало этой отраве. От сильного головокружения девушке пришлось прислониться к стене, вжавшись в которую она с бессильной злобой смотрела на входящих немцев. На неё надели наручники и выволокли из убежища. На улице, при ярком свете, девушка увидела целый взвод и горько усмехнулась тому, как сильно немцы её переоценили. Императора среди них не было. Он ожидал её появления в том самом кабинете, в который приволок её однажды, целую жизнь тому назад. Несмотря на расфокусированное зрение, девушка заметила насколько взрослее и жёстче он стал выглядеть. Руди еще не знала, что так на него повлияло несчастье, постигшее его мать. Все мы по настоящему взрослеем, только потеряв родителей. - Кто тебе сказал, что ты можешь уходить, когда захочешь?! – голосом полным злобы обратился он к ней. Из груди девушки вырвался пьяный смешок. - Тебе смешно? – спросил Аларикус, подойдя к ней вплотную и подняв её голову за подбородок. Но на самом деле ей было вовсе не до смеха. Особенно теперь, когда он стоял так близко, что она просто всем нутром чувствовала исходящие от него волны бешенства. Лицо его, изменившееся почти до неузнаваемости, оставалось внешне спокойным, но в ледяной глубине синих глаз разверзалась пропасть. И кто знает, сколько времени ей удалось бы сопротивляться этому гипнозу, прежде чем рухнуть в эту пропасть без возврата. Её колени уже дрожали от страха, готовые подогнуться и уронить девушку под ноги Рика, сердце болезненно обрывалось а с губ рвались слова мольбы о помиловании. Но он, удовлетворившись и этой смертельной бледностью, залившей её лицо, отпустил девушку и отошёл. - Вчера твоя страна наконец-то официально подписала документы о капитуляции. И завтра ты уезжаешь со мной в Германию, - заявил он, не глядя больше на неё. - Я не хочу, - прошептала она. За что тут же получила пощечину. - Из-за твоих капризов и так пострадало слишком много близких мне людей. Я больше не допущу этого. И если мне понадобится вышибать из тебя дурь ногами, приковав к батарее, я опущусь и до такого. И по одному только голосу, даже не глядя ему в глаза, на что она просто не осмелилась, девушка поняла, что он не шутит. Что он вообще никогда не будет больше шутить.