Сказки на ночь

Помни имя моё… Помни, помни, помни… …помнипомнипомнипомнипомни… Помни. Моё. Имя. «Странная картина…» Эта мысль каждый раз посещает его голову, когда он смотрит на эту странную картину, так до сих пор и не купленную у торговки на рынке. Изображённый юноша кажется ему… Смутно знакомым?.. Но ведь, по словам торговки, этот человек жил и нарисован был очень давно, настолько, что дата уже стёрлась, а краска кое-где потрескалась. Волосы странно-жёлтые, будто золотистые, но ведь таких волос не может быть. А глаза ведь цветом чистого золотисто-коричневого мёда. Кожа смуглая, исполосованная тонкой сеткой шрамов, даже на руках, которые едва выглядывают из-под одежды. Но он отчего-то уверен, что они у того юноши по всему телу. Рой не может понять, чем его так пугают его знакомо-незнакомые черты лица, солнечные волосы, медовые глаза и боль, отражающаяся в них. Эти глаза тёмные, но он отчего-то уверен, они яркие и светлые, одуванчиковые. Так почему? Почему в них такая тёмная горько-солёная боль? — Покупаю, — твёрдо говорит Рой, с некоторым холодом оглядывая торговку и протягивая деньги. Та по-старушечьи скрипуче хихикнула и протянула картину, напоследок сказав… …Всё не то, чем кажется. Живое — не живым, а не живое — живым… Его обычно сизые глаза потемнели и стали почти чёрными. Он смотрел в глаза старухе и не мог понять свои эмоции. Она… Пугала его… В невидящих глазах виднелась прозрачная хитрость, слишком опасная. Рой всего на секунду задержал взгляд на её коричневом плаще и сорвался с места, будто от своры собак. А ощущение, будто за ним следят, слишком велико, что даже сейчас чувствует на себе внимательный взгляд. Впервые в жизни ему было страшно. Настолько, что хотелось убежать… Страх в сердце бился в груди подобно подстреленной браконьером птице, натыкаясь на рёбра и будто бы пробиваясь, стучась, стремясь сломать их в дребезги. Горло, лёгкие жгло огнём горячего воздуха, который ни черта не горячий, а просто иллюзия перед мозгом. Страшно. Она слишком его пугает. Она будто знает то, что его касается, но то, что не знает он сам. Сбитое дыхание потихоньку восстановилось, становясь ровным и не так сильно приносящим ему боль. Сейчас он не очень-то похож на двадцативосьмилетнего мужчину, а скорее на испуганного подростка, которого совсем недавно отругала мама. Но матери у него нет, а страх пожирает голодной собакой его сердце и разум. А потом… …он чувствует странное тепло на шее и спине, будто ласковые объятия самого дорогого для него человека. Но ведь такого человека не существует… или же?.. Всё-таки… Есть?.. Чёрные глаза устремили взгляд на нарисованного юношу, вылавливая еле видные искорки во всё ещё тёмно-медовых глазах. Но в них больше нет такой боли, которая была. Лишь мягкая ласковая теплота. — Какого?! — восклицает Рой, испуганно-удивлённо смотря на картину, протирая руками глаза. Он зажмурился всего на секунду, а на картине всё вернулось в первоначальное состояние. Что только что произошло? Это пугает. Помни имя моё!.. Рой!.. Помни имя моё!.. Помни!.. Помни его!.. Пожалуйста, Рой!.. Помни имя моё! …помнипомнипомнипомнипомни… Этот голос он слышит каждую ночь. Просыпаясь в холодном поту с трепыхающимся страхом в груди. Но страх этот странный, он будто бы боится не за себя, а за кого-то другого. Но черты уже забились, голос стёрся и лишь только улыбка в воспоминаниях видна. Но не помнит ни имени, ни лица, ни тела. А картина всё ещё вызывает вопросы и ему постоянно кажется, что он знал этого человека и даже его имя. Что-то на букву «Э». И фамилия, кажется, тоже. Солнечные волосы всё так же рассыпаны тонкими нитями по плечам, а тёмно-медовые, он уверен, совсем не такие, какими должны быть, глаза вглядываются своей болью во всё, что покажут. Он не мог понять, почему ему так не нравится эта боль в меду глаз. Рой живёт с мыслью, что забыл что-то очень важное и никак не может вспомнить, что именно. А иногда мысль изворачивается да ершится так, что кажется, он забыл не что-то важное… …а кого-то ему… …ещё очень дорогого. Эта мысль пульсирует, прочно въевшись чернилами в мозг, она приносит ему боль, почти что всему его телу и даже душе, сжигая красным огнём всё, что существует в его голове. Иногда страшно, а вдруг тот человек всё ещё существует, с этими двумя проклятыми «Э» в его имени и фамилии. Но картина доказывает, ни черта он не жив, а существует лишь воспоминанием-красками на холсте. Но откуда вообще взялась эта картина, к тому же написанная несколькими веками назад, да и получается, что живёт он не в первый раз? А если это не так?.. Тогда откуда это чувство, будто нарисованный юноша ему знаком? Откуда эта боль от осознания его давно не существующем теле? Откуда это глупое чувство? Рой! Рой!.. Помни имя моё! Помни его! Помни имя моё! Помни его, помни! Если бы я мог… Рой… Если бы я только… …мог… Дни идут между сном и реальностью, расхаживая среди грёз и кошмаров, отводя всем разное да непохожее. А Роя они, кажется, не взлюбили на месяц вперёд, показывая лишь черноту и давая слышать голос. Говорящий помнить имя. Но какое, чёрт возьми, имя? Что происходит с его жизнью? А солнечноволосый юноша всё с такой же болью смотрит на него из картины, дразня своими «Э» в имени и фамилии. Да какого ж чёрта? Почему он должен помнить это проклятое имя? — А к чёрту! Я устал! Не могу я помнить это имя! — почти кричит он, смотря в ещё больше потемневшие, коричневые глаза, ведь на мёд они цветом больше ни черта не похожи. А ведь он почти уверен, что они всегда были одуванчиковыми. — Не могу! Я даже не знаю его! Скажи и я буду помнить его! А потом он словно бы слышит капающие… слёзы?.. Но ведь картина не может плакать и влаги под ней нет, ни одной капли. Чёрные глаза устремили взгляд на нарисованные бледные щёки, по которым, кажется, катилась такая же нарисованная капля. Сердце ухнуло куда-то вниз, с треском стукаясь о вечную тьму. Он сорвался… И на чём?.. На картине! Которая ко всему прочему не особо-то и неодушевлённая. Глаза посветлели и стали привычно медовыми, выражающими отчаянье и мрачную хмурость. Над светло-золотистыми бровями появились тени, на переносице — складки. Помни имя моё. Нарисованные слёзы всё также были нарисованы, изредка меняя местонахождение и количество. Юноша не двигался, а сзади него будто бы появилась тьма. Она пульсирует страхом в душе Мустанга. Он боится, ему действительно страшно. Эта тьма пугала его до чёртиков перед глазами, отплясывающих какие-то ритуальные танцы, или это просто цветные круги переплелись в странную мешанину, кашицу из оттенков и цветов. Слёз не стало больше, но они будто бы не просто солёные, а горькие, печально-солёные, не слишком-то детские. — Эдвард… Не реви, Мелкий… Мир будто бы взрывается перед глазами акварельными цветными брызгами на тёмном полотне. Фейерверк вырывает всё равновесие в теле, заставляя напрягаться, чтобы не свалиться и не удариться до потери сознания об пол или даже об угол кровати. Рой потёр руками виски, стараясь унять дрожь в ногах и слабость во всём теле. Силы словно бы выкачали из него. Он, что-то проворчав, открыл глаза… …смуглая покрытая тонкими шрамами рука коснулась его плеча, и в тот же миг картина стала пуста, на поверхности которой всё же остались разводы, на будто бы водной глади. — Помнишь всё-таки, Конь, — смеётся Элрик, будто те же пресловутые буквы «Э» в началах его имени и фамилии, которые так бесили сознание Роя, чуть ли не до трясучки. — Фасолина моя. Вот ты кто! Все нервы мне измотал! — возмущённо-радостно смеётся Рой в ответ, прижимая уже далеко не хрупкое тело к себе. Невозможный мальчишка. Его невозможный мальчишка. — И я тебя люблю! — Гадкая фасолина. Я тоже тебя люблю! И слышен лишь смех. Громкий, чистый и такой для них родной…