Сказки на ночь

Сердце и внутренности будто облили холодной водой, а сердцебиение чувствовалось где-то в горле. В ушах зашумела его собственная горячая кровь, но воспалённый любовью мозг зудел страхом, что ни черта это не его кровь, а умирающего мальчишки на его руках, пусть это и не так. Лёгкие же обжигает огнём, при каждом судорожном вздохе. В глазах стоит тьма и события, происходившие какие-то десять минут назад. Искажённое болью смуглое лицо, абсолютное отчаяние в потемневших одуванчиковых глазах, теперь уже цвета тёмно-коричневого мёда и кровь, ярко-алая, сладкая кровь. Ноги уже не слушались, мышцы гудели и ныли, безумно хотелось спать, пить и есть. Хотелось, чёрт возьми, домой, чтобы был тёплый ужин, чтобы был такой уютный деревянный домик и чтобы Эдвард был жив, здоров и рядом... просто рядом. Но реальность режет его душу нитками, ножами, мечами, надавливая на сердце, обливая холодной водой. Мальчишка, так любимый им мальчишка, умирал на его руках, с которых уже потоком стекает алый цвет. Тихий хрип срывался с побелевших обычно улыбчивых губ. Багровые рваные раны исполосовали юное тело, жуткие синяки расползлись яркими болезненными акварельными пятнами. Жизнь медленно утекала вместе с кровью, показывая все воспоминания о жизни калейдоскопом разноцветных кадров. Волны судорог и спазмов, вспышки отчаянья перед глазами, отплясывающие цветные круги какие-то дьявольские ритуальные танцы. Все очертания дороги, по которым они брели, замылились, будто бы чёрный дым окутал. В голове словно ряд барабанов, по которым кто-то усиленно бьёт монотонный ритм. Полная мешанина из бессвязных мыслей, слов, воспоминаний, фантазий и мечтаний. Они смешались с дымчато-серым солнцем, жёлтым, как песок, закатным небом, и тёмные разводы гуаши словно пожирали это чёртов несправедливый мир. Надо лишь… Совсем чуть-чуть, чтобы… Выжить!.. Совсем скоро к нему подошли медики, быстро выхватывая Элрика из его рук, говоря что-то о том, что дожили, детей пускают в армию и дают настоящие задания. Эдвард, что-то едва слышно шепча, хрипя израненной птицей, потянулся слабой дрожащей рукой к лицу Роя, мазнув окровавленными кончиками пальцев по небритой щеке, оставляя за собой ярко-алые полосы. Тонкие, уже посиневшие, губы сначала едва заметно шептали слова… «Я…» «…люблю…» «…тебя…» И мягкая счастливая улыбка застыла на смуглом, с пятнами алого, лице. В потемневших, когда-то одуванчиковых глазах, теперь застыл тёмно-коричневый мёд. И это тепло в них даёт ему последние силы прохрепеть: — Живи, Эд… Пожалуйста… Улыбка на уставшем бледном лице стала чуть ярче, теплее и немного печальней, совсем каплю холодного цвета в тёплые оттенки цветов прозрачной акварели. И, коснувшись этих губ всего на секунду, мир перед глазами Мустанга стремительно заволок угольно-чёрный туман, а звуки смешались оглушительным шумом крови в его теле. А потом только тьма. …Эти ненавистные настенные монотонные часы с грёбаной громкой кукушкой уже порядком выводили Роя из себя. Время течёт медленно, медово-тягуче, словно стараясь свести его с ума. Но разве… безумец может свихнуться? Этот месяц течёт патокой, словно года, и сам он будто бы постарел. Тик-так. Тик-так. Каждая секунда раздраТик-Так его, мысли в голове путаются, цвета смешивТик Так в грязный чёрно-мутный оттенок. Он почти не может нормально дышТик-Так. Паутина из бессвязных слов, эмоций и чувств, а в голоТик-Так жуткий туман. Он словно бы утопает во Тик-Такьме. Рой уже готов разбить эти часы к чёртовой матери, как же он ненавидел такие часы, говорят, что их звук успокаивает, но он их просто ненавидел. Каждое это грёбаное «Тик-Так» пускает волны гнева по всему телу. Он уже устал, хотелось просто лечь на койку в палате Эдварда, осторожно прижать его к себе и уснуть. Завтрак привычно не тронут, снится этот глупый, почти ненавистный бумажный кораблик, рассекающий какого-то чёрта океанские солёные волны. Небо цвета песка и серое туманное солнце. И уже не может понять, что происходит. Он слышит шаги, громкие, шаркающие, немного предупредительные, скрип белой тяжёлой двери и спасающий говор такого же скрипучего голоса. — Он очнулся… И жизнь к нему словно бы снова вернулась, обречённость наполнилась смыслом. Его персональная головная боль, глупая фасолина и просто тёплое одуванчиковое солнце ему улыбнётся и скажет что-то про-сладковато-терпкий-травяной-чай… …и снова будет улыбка, ярче тысячи солнц…