— Чай, кофе, алкогольные напитки? Желаете что-нибудь? — спросил приятный женский голос. Мирон не сразу понял, что обращаются именно к нему. Он незаметно тряхнул головой и пару раз моргнул, приходя в себя.
— Нет, — голос звучал сипло. Мужчина откашлялся и поднял голову, заглядывая в глаза симпатичной бортпроводнице. — Нет, благодарю, — уже громче отозвался Фёдоров, выдавливая из себя некое подобие любезной улыбки, но вышла кривая усмешка. Женщина привычно растянула губы в широкой улыбке, оголяя белоснежные ровные зубы.
— Если что-то понадобится — зовите, — вкрадчиво произнесла она, выпрямляясь. Женщина двинулась по проходу в сторону отделения бортпроводников, выразительно виляя бёдрами. Перед тем как скрыться за шторкой, она игриво глядит на Мирона. Тот не смотрит в ответ, а хищный взгляд чувствует кожей.
Мирон глубоко вздыхает, прикрывая глаза. Он отчаянно боролся с подкатывающей к горлу тошнотой, сглатывая горькие комья. Фёдоров не боялся летать, нет; его мысли были далеко за пределами стальной птицы, что уносила его всё дальше и дальше от дома. Сердце Мирона болезненно сжималось при одной только мысли о Глебе, которого тот оставил на растерзание страху и отчаянию. Фёдоров видел, как ужас буквально выедает этого ребёнка, как душит его когтистыми лапами и утаскивает его душу в своё сырое гнилое убежище. Но что он мог поделать?
Если бы он остался, то Глеб бы чувствовал себя обузой, препятствием на пути. Мамай бы задавил парня своим авторитетом, раздавил бы, как муравья. Если бы Мирон остался, Глеб бы признал свою слабость, после чего стал бы ненавидеть сам себя, ненавидеть до чёртиков и желания содрать с себя кожу. Если бы Мирон остался, он бы разрушил те крупицы независимости и самодостаточности, что Глеб холил и лелеял, что уберёг от самого себя, не позволив полностью положиться на Фёдорова. Если бы Мирон остался, Глеб признал бы своё поражение, а Мирон защёлкнул бы замок на его глупом наивном сердце, которое было слишком большим для такого хрупкого тела.
Но Мирон уехал. Оставил ребёнка наедине со своими внутренними монстрами, которые медленно пожирали его душу. И теперь его самого заживо жрала совесть, подстёгиваемая чувством ответственности и невероятной, бесконечной привязанностью к тонким холодным пальцам и пухлым горячим губам. Если бы самолёт можно было развернуть, Мирон бы с пеной у рта заставлял пилота сделать это и вернуться обратно в Москву. Но порой деньги и слава не решают ничего.
Он мог бы заставить себя не париться. Мог бы убедить самого себя, что Глеб уже взрослый мальчик и сможет потерпеть каких-то пару месяцев, пока Мирон не вернётся из тура. Тем более, Голубин сам скоро соберёт шмотки и отправится в разъезды. Оглушающие биты, стая, ошалелые фанаты и чувство абсолютной свободы вернут его обратно к жизни, восполнят запасы жизненной силы. Но это было бы очередным сроком за изнасилование самого себя. Фёдоров ещё не опускался так низко, чтобы обманывать самого себя.
Загорелось табло «пристегнуть ремни», крылья машины стали раздвигаться шире, двигатель завибрировал, а грубый мужской голос сообщил, что через двадцать минут самолёт достигнет места своего назначения. Мирон сглотнул и устроился поудобнее, принимаясь разглядывать облака за стеклом иллюминатора…
***
— Ваня, блять, не шути со мной, — рычит Мирон в трубку, стискивая смартфон до скрипа стального корпуса и боли в ладони.
От: Ваня
шесть минут назад
«Везу принцессу в больницу. Личико пострадало больше всего остального»
В этот момент Мирон жарил оладьи. Найдя поэтапный и предельно понятный, словно снятый для дебилов, видео рецепт, Фёдоров вооружился милейшей розовой лопаточкой и сковородкой и принялся покорять чёртовы оладьи. Где-то оладушка с пятого Мирон наловчился их переворачивать, а с десятого стал дожидаться, пока они полностью прожарятся. Когда пиликнул телефон, Мирон глянул на заблокированный экран, где высветилось сообщение. Лопатка хрустнула в его ладони. Выключив огонь под сковородой, Мирон сел на стул, зло сопя и пыхтя.
— Расслабься, он всего лишь вывихнул руку… — начал было Ваня, но потом понял, что ему лучше заткнуться.
— Покажешься мне на глаза — я тебя вывихну, — стальным тоном проговорил Мирон, еле сдерживая утробный рык.
— Усёк, но домой я его всё-таки привезу, — протараторил Ваня и скинул вызов.
Мирон пять минут тупо пялился в стену перед собой, подперев щёку рукой. Вот и отпускай теперь Глебу тусовать с Охрой. Даже безобидное катание на скейте кончилось не очень радужно. Фёдоров пообещал себе скрутить Ваню в бараний рог и проехаться по нему катком. Напутственное «береги его, как собственную жопу» пролетело мимо ушей. Тут в замочной скважине щёлкнул ключ, а в следующий момент дверь со скрипом распахнулась.
— Мирон, — донеслось с коридора. — Это я.
Фёдоров картинно вздохнул и прошёл в коридор.
Глеб был, одним словом, помятый: разбитый подбородок, расцарапанная щека, посиневшая скула, подвязанная к плечу левая рука и расшибленные в мясо колени. Но выглядел парень счастливым. Его лицо просто сияло детским восторгом.
— Вот отшибёшь последние мозги, тогда будешь знать, — беззлобно проворчал он. — А скейт где?
— Его машина переехала пополам, так что я его выбросил, — парень пожал плечами, скидывая кеды. — Я просто не заметил ебучий камень прямо перед собой! — недовольно воскликнул Глеб, пиная тумбу.
— Ладно, не парься, заживёт — будешь, как новенький, — Мирон щёлкнул парня по носу.
— Чем так пахнет? — Глеб решил проигнорировать этот жест и принюхался. — Ты готовишь? — он оторопело вылупился на Мирона, который поджал губы и картинно выгнул бровь.
— Пытаюсь, — проворчал он, возвращаясь на кухню. Готовить дальше желания не было. Вылив остатки теста в раковину, Мирон поставил чайник и достал кружки. — Лапы мой и садись.
— Не, мыть не буду. Их и так в зелёнке целиком искупали, а от мыла щипать будет.
Мирон глянул на Глеба, который упал на стул и вздохнул. Фёдоров подошёл к парню и осторожно взял его ладошки в свои, поворачивая их к себе внутренней стороной. Кожи не было почти на всей ладони. Гигантские раны сочились кровью и прозрачной лимфой, кое-где уже образовалась тонкая корка. Фёдоров невесомо провёл пальцем по краям ран; ладошки Глеба коротко дрогнули, и парень зашипел.
— Прости, — тут же отозвался Мирон, начиная дуть на раны.
— Ничего, — Глеб мотнул головой и поднял взгляд на Мирона. Тот небрежно провёл ладонью по волосам парня, заправляя их назад, и коснулся его лба губами.
В тот момент он понял, насколько Глеб беспечен. В тот момент он осознал, что этот ребёнок умеет радоваться банальным вещам. В тот момент он открыл для себя, что такое делить эти радости.
***
Пару месяцев спустя
— Пакет? — лениво интересуется кассирша, пренебрежительно глядя на Глеба, который убрал кошелёк обратно в задний карман. Парень поджал губы, оглядывая горку продуктов.
— Да, пожалуйста, — кивает парень, решив, что два пакета молока он бы смог унести в руках, но вот хлеб и бутылки пива — нет.
Небрежно свалив всё в пакет, Голубин плечом толкает дверь и выходит на улицу, ёжась от порывов ледяного ветра. Он берёт пакет в другую руку и торопливо двигается в сторону дома.
Темнело. Внезапно зажглись фонари, и Глеб машинально глянул вверх, щурясь от яркого оранжевого света. Где-то разбилась стеклянная бутылка, послышался тупой гогот. Голубин нервно сглотнул, ладони предательски взмокли. Всё было, как в дешёвом ужастике: мёртвые безлюдные улицы, пустые дороги, мигающий фонарь в конце аллеи, завывающий ветер в подворотнях.
— Блять, — прошептал Глеб, тряхнув головой. Отвратительное склизкое чувство поселилось прямо в груди, мешая дышать. Оно, как паразит, присосалось к самому сердцу, пуская по венам холодную кровь. Глеб ускорил шаг, так сильно сжимая ручки пакета, что ногти больно впились в ладонь. Пульс бешено стучал в висках, собственное дыхание оглушало.
Кто-то следил за ним.
Ему чудились хищные глаза и животный оскал, что преследовали его до самого дома. Чужой пристальный взгляд словно обжигал кожу сквозь одежду. Ему чудились громкие шаги прямо позади; Глеб часто задышал. Над губой выступил пот. Внезапно перед глазами мелькнуло что-то жёлтое. Парень обмер и резко втянул носом воздух.
Всего лишь пакет на ветке дерева.
Глеб усмехнулся своей глупости и принялся шарить по карманам в поисках ключей.
— Что-то потерял?
Глеб выпускает пакет из ладони и срывается с места. Он слышит позади гортанный смех и топот нескольких пар ног. Он бежит, подстёгиваемый животным, первобытным страхом за свою шкуру. Адреналин бурлит в крови, стук сердца заглушает все остальные звуки. Глеб не слышал ничего, кроме бешеного стука сердца, которое металось, как сокол в клетке.
Вот отшибёшь последние мозги, тогда будешь знать.
Парень путается в собственных ногах. До боли родной голос почудился совсем рядом, и парень охнул, инстинктивно сбавив скорость. Нос взорвался кровью, которая горячим потоком хлынула на холодный шершавый асфальт. Мерзкая густая кровь заливалась в рот, разъедая его солью и железом. Поворачивая голову, Глеб поворачивает улицу. Перед глазами поплыло, и он застонал, пьяно упираясь ладонями в землю и пытаясь подняться.
— Лежать! — удар носком тяжёлого берца пришелся прямо по левой почке. Глеб охнул, пытаясь закрыться от новых ударов. Бок словно прихватила собака, сильно сжав челюсти. Эта боль опутала всю левую сторону туловища. Удивительно, что может сделать один точный удар. Голубин извивался на асфальте, как раздавленный уж, который не в силах помочь сам себе.
— Сука, — простонал он, отползая куда-то в сторону.
— Больно? — раздался голос прямо над ухом. Глеб распахнул глаза и встретился с насмешливым взглядом напротив. Половину лица скрывала кислотно-жёлтая бандана. — Хорошо. Ну, прекрати, — парень наигранно грустно надул губы и покачал головой, когда Глеб зарычал от злости и было кинулся на него. Его тут же схватили на волосы и больно оттянули назад, заставляя запрокинуть голову назад и смотреть прямо на парня.
Глеб огляделся. Их было двое. Тот, что держал его за волосы, был невысокий, но крепкий. Парня в бандане он уже успел запомнить: длинные худые ноги, широкие плечи, короткие для тела руки и полное отсутствие талии делали своего обладателя немного нескладным и даже нелепым. Но Глебу он внушал страх одним лишь взглядом. Светло-карие глаза всегда улыбались. В уголках глаз всегда были пучки морщинок, брови насмешливо вздёрнуты вверх.
— Чё надо? — прошипел Глеб, хрустя пальцами. — На кой-чёрт ты это делаешь? Я тебя знаю?
— Слишком много вопросов, — парень хмыкнул и выпрямился: всё это время он сидел на корточках перед Глебом. — Громко не кричи. Ты же не хочешь собрать весь район?
— Блять, да что ты?.. — договорить он не успел.
Его вздёрнули на ноги и тряхнули так, что голова непроизвольно дёрнулась, встречаясь с кирпичной стеной. Глеб стал махать кулаками. Один удар настиг цели; послышался утробный рык.
Хрупкий Глеб ничего не смог тут сделать. Удары гранатами взрывались на его теле, вырывая сдавленные стоны из его глотки. Чавканье крови, её стальной вкус и хруст костей вызывали тошноту. Горячие слёзы хлынули из глаз, когда титановый кулак встретился со сломанным носом. Беззащитный ребёнок мог только молить о забытье, молить о провале в спасительную темноту, но никак не о пощаде.
Скоро его колени подогнулись, и тело, как мешок костей, рухнуло на асфальт. Теперь тяжёлые ботинки со вкусом мяли, топтали и ломали его. Ломали, пока Голубин не закашлялся кровью, которая, как рвота, поднималась вверх по гортани.
Удары прекратились так же быстро, как и начались. Воцарилась звенящая тишина. Глеб перекатился на спину и издал полный боли стон. Глухие рыдания душили его, кровь текла, казалось, отовсюду. Пришла смутная мысль, что скоро кровь кончится. Было больно шевелиться, больно дышать. Хотелось перестать дышать. От этой адской боли хотелось выть, хотелось продать душу, лишь бы всё закончилось. Он ещё пару секунд елозил по асфальту, размазывая кровь вокруг, а потом успокоился, широко распахнув глаза.
— Прости меня, — прошептал он, судорожно вдыхая. Пальцы беспомощно скребли асфальт; ногти ломались, отрываясь от пластины; грудь неровно вздымалась; выдохи вырывались хрипами. — Мирон, — проскулил Глеб, мотая головой и кусая губы. — Я хочу домой. Прошу, забери меня домой… Не отворачивайся от меня на этот раз, пожалуйста…
Болотные глаза, полные слёз, закатились назад, парень затих. Вдали послышалась сирена скорой, и чья-то тёплая рука коснулась его лба…
— Я здесь, — Мирон коснулся его уха губами, рукой мягко поглаживая его по голове. — И никуда больше не уйду.
Глеб стоял в стороне и немо кричал, широко раскрывая рот и надрывая глотку, пока Мирон самозабвенно ласкал его тело. Парень мотал головой и рвал на себе волосы. Он упал на колени перед Мироном и отчаянно уставился на самого себя. Этот Глеб распахнул глаза и насмешливо подмигнул ему…
— Юноша, около двадцати лет…
— Это не я! — Глеб стал трясти Мирона за коленку, оторопело глядя на самого себя. — Неужели ты не слышишь меня?!..
— …множественные гематомы. Похоже, перелом рёбер…
— Посмотри на меня! Посмотри! Я здесь, Мирон!..
— …зрачки не реагируют…
— …я же умру, если ты не…
***
— Жить будет. Крепкий малый. Его как раз переводят в общую палату. Отделался парой сломанных рёбер и сломанным носом. Внутреннее кровотечение удалось остановить, так что теперь его жизни ничего не угрожает.
— Спасибо огромное, — Мирон слепо швырнул телефон на кровать.
— Что там? — Женя искусала все губы и сгрызла ногти на левой руке. Когда Мирон поднял трубку, то тут же обмер, падая на ближайший стул. Ваня тут же крепко схватил его за плечо и заглянул ему в глаза.
— Жить будет, — просипел Фёдоров, с силой проводя пальцами по глазам.
— Я уже позвонил Марку, — Илья хлопнул Мирона по спине. — Сегодня отыгрываем последний концерт и тут же едем назад, слышишь? Всё с ним будет хорошо…
