Ты везде, но не со мной

— Ну же, сладкий, я знаю, ты хочешь, — тошнотворно кислый запах алкоголя бьёт в нос. Он бы хотел отвернуться, чтобы не видеть, не слышать и не чувствовать, но чужие пальцы с силой сжимали его нижнюю челюсть, надавливая так, что зубы сводило тупой болью. — Ты пьян, Мирон, — зло шипит парень, с силой упираясь ладонями в крепкую грудь мужчины, нависавшего над ним. В тот момент Глеб дремал, растянувшись на диване, когда в квартиру ввалился Мирон. Фёдоров долго копошился в прихожей, роняя с тумбы ключи, визитки и прочую мелочь, но в какой-то момент всё стихло. Голубин сразу понял, что Мирон где-то знатно набрался, так как по квартире поплыл запах перегара. — Малой! — крикнул он, проходя вглубь квартиры и приваливаясь плечом к косяку. Глеб сглотнул и бесшумно вздохнул, решая переждать бурю. Обычно Мирон оставлял парня в покое, когда тот прикидывался спящим, уходил в спальню, падал там на кровать и моментально проваливался в сон. Но не в этот раз. Мирон громко шмыгнул носом и подошёл к парню, падая на колени перед диваном. — Я сплю, Мирон, — раздражённо буркнул парень, не шевелясь. — Уже нет, — Фёдоров едва мог ворочать языком, жуя слова. Он запустил пальцы в волосы Глеба и неосторожно оттянул светлые пряди, вынуждая парня повернутся к нему лицом. — Врать нехорошо. — Иди спать, ты не в себе, — Глеб отцепил от себя его ладонь и демонстративно отвернулся обратно к спинке дивана, выдыхая. На задворках сознания появилась мысль, что Мирон так просто его не оставит. Но Глеб хотел бы думать, что Мирон не причинит ему вреда, не причинит ему боли. Ни физической, ни моральной. — Но я не хочу спать, — проурчал Фёдоров, криво усмехаясь и забираясь на диван, всем телом прижимаясь к парню. — Я думал, что мы с тобой немного расслабимся, — Глеб дёрнулся, ощутив бедром возбуждение жмущегося к нему Мирона. — Я тебе не сучка по вызову, — зло рыкнул Голубин, резко садясь и перескакивая через мужчину. — Хочешь трахнуть кого-нибудь — с радостью подскажу пару номеров. Парень с горечью нахмурился и двинулся в сторону кухни, потирая лицо. В груди склизким холодом расползался страх, парализуя рассудительность, а следом за ней и бдительность. Пару часов назад Мирон позвонил ему и абсолютно трезвым голосом сказал, что ему нужно будет немного задержаться на собрании — на повестке дня было обсуждение нового проекта Саши Ресторатора. Голубин лишь равнодушно пожал плечами и сказал, что ляжет пораньше, не дожидаясь Мирона. То, что Фёдоров вернётся немного не в адекватном состоянии, было вполне ожидаемо. Но чтобы настолько… Глеб рвано вдохнул, когда чужая ладонь с силой толкнула его к стене. — Глупенький, — прошептал Мирон на ухо парня, убирая жидкие пряди с его шеи, — какая шлюха может заменить тебя? Его ладони, обычно осторожные и нежные, сейчас жадно сминали худые бёдра, оставляя на бледной коже красные отметины пальцев. Глеб затрепетал, как сухой листочек на ветру, но не поддался напору, решительно отталкиваясь от стены и отпихивая мужчину от себя. Отдалённым уголком сознания парень понимал, что из этой схватки победителем он не выйдет, и от этой мысли его колени подгибались, а по спине пробегал холодок. Это же Мирон, думал парень, когда его с животным рыком толкали с такой силой, что его тело могло запросто пробить стену. Это тот Мирон, что по утрам будил его пошлыми шуточками и горячими поцелуями в шею, а сейчас хватал его за волосы, поднимая с пола. Когда Глеб отчаянно лягался, тяжело дыша и размахивая кулаками, он вспоминал, как Мирон утаскивал его с очередной пьянки, игнорируя его подкопы и угрозы. Это не тот Мирон, что позволял носить свои любимые футболки и пользоваться своим парфюмом. Этот Мирон пугает, сжимая пальцы на тонкой шее. Этот Мирон причиняет боль. И ему это нравится. — Успокойся, — рычит он, швыряя парня на пол, как ядовитую гадюку. Глеб жадно хватает ртом воздух, кашляя. По его подбородку течёт вязкая слюна, перед глазами пляшут чёрные точки, сердце бьётся где-то в горле, мешая дышать. — Прекрати! — сипит парень, выставляя одну руку в защитном жесте. Его взгляд мечется из стороны в сторону, ища укрытие или оружие. — Нет, перестань! — Фёдоров хватает хрупкое запястье парня и с силой выкручивает его. Глеб кричит, болезненно кривя рот и жмурясь. Слышится хруст костей, от которого горькая рвота подкатывает к горлу. Руку жжёт огнём, на секунду Глеб выпадает из реальности, его крик сменяют жалобные стоны, полные боли. — Прекрати скулить, сука, или сломаю вторую, — Фёдоров оценивающе глядит на парня, ловя его подбородок рукой и хищно скалясь. — Да что с тобой! Мне больно! — Глеб со всей злобой пинает мужчину в пах пяткой и тут же вскакивает, кидаясь к выходу из квартиры. Теперь ему стало по-настоящему страшно. Фёдоров не мог себя контролировать, это было видно по его безумному лицу. Паника охватывает его — дверь заперта. Загнанной голубкой парень мечется по прихожей, глазами ища ключи. — Это ищешь? — Глеб поднимает глаза на Мирона, когда тот, достав из кармана связку, нахально звенит ей. Глеб безвольно опускает руки, мотая головой. — Это всё биполярка, — шепчет он, глядя, как Мирон приближается к нему. — Мирон, прошу, остановись. — Голубин глотает горькие слёзы, оседая на пол, пока Мирон опускается перед ним на корточки, а его губы растягиваются в жуткой отеческой улыбке. — Ты плохо себя вёл, — говорит он, наотмашь ударяя парня по лицу. Глеб позволяет себе пропустить пару ударов, а потом замахивается и бьёт, попадая Фёдорову точно по носу. Мужчина шипит и медленно утирает кровь с верхней губы. Воспользовавшись драгоценной минутой, Глеб вскакивает на ноги и бросается в спальню. Он хватает с полки вазу и готовится замахнуться ей, но тупая боль тут же прошила затылок. Ваза, как в замедленной съёмке, летит на пол, бесшумно разлетаясь на миллионы кусочков. Парень валится на пол, осколки впиваются в колени, а перед глазами темнота. Горячие ладони рвут на нём майку, обнажая худую грудь, рывком стягивают домашние штаны, срывают бельё. И вот он, весь в крови, обнажённый, корчится на полу, пытаясь либо отключиться, либо сфокусировать взгляд хоть где-нибудь. Чужие пальцы тянутся к шее, смыкаются и держат. Позволяют дышать, но не двигаться. — Пожалуйста, — молит он, глядя в пустые глаза перед собой. — Пожалуйста, Мирон… — толчок колена заставляет развести ноги в сторону, выставить себя на показ, словно приглашая. Неужели не видно, что он не хочет? Неужели не понимает, что назавтра пожалеет? Неужели это происходит наяву? Господи, помоги… Здоровая рука упирается в грудь Мирона, тратя последние силы. Сломанная же безвольно лежит на полу в куче осколков. — Веди себя тихо, — командует Фёдоров, толкаясь бёдрами вперёд, не сдерживая тихого стона. Нежная кожа рвётся, кровь сглаживает проникновение, но не облегчает боли. Голубин прокусывает губу до стального привкуса во рту, но не издаёт ни звука. В мире не осталось ничего, что хоть как-то ощущалось. Только боль, горячая, словно расплавленное железо, — она заливала нутро. Пальцы уже не удерживали шею, но отбиваться он не мог. Слишком поздно. Ему осталось только терпеть, считать секунды до конца этих мук или молить о смерти, о блаженном забытье. Больнее было внутри. Там тоже всё было порвано в клочья, а из ран сочилась кровь. Все обещания, все слова о любви рассыпались пеплом. Отдалённо доносилось пошлое хлюпанье и тихое дыхание в перемешку с хриплыми всхлипами… Когда всё кончилось, за окном забрезжил холодный бледный рассвет. Солнце нерешительно осветило лицо Глеба. Тот сощурился и тяжело выдохнул, перекатываясь на бок и заходясь кашлем. Он оглядел комнату: Мирон перебрался на диван и тихо спал, казалось, даже не дышал. Парень прикусил нижнюю губу, но не удержал тихий стон, поднимаясь на ноги. Стараясь передвигаться максимально тихо, Глеб прошел в ванную, не утруждаясь запереть за собой дверь. Стараясь не думать, парень залез под тёплые струи. Жаль вода не могла смыть боль предательства, жаль эту грязь с себя не оттереть мочалкой, жаль прошлое не удалить, как месяцы привязанности и объятий. Он стоял и плакал, пока розоватая вода стекала в водосток. Рыдания душили его, а ногти царапали кожу, оставляя на ней красные полосы. Колени подогнулись, и парень упал, ударяя больную руку. Глеб взвыл, как раненый зверь, его мелко трясло, а грудь словно рвали на куски. Мирон распахнул глаза, как только услышал глухой стук в ванной. Ему понадобилось пару секунд, чтобы всё понять. Он стиснул зубы и прислонил ладонь ко рту, чтобы не зарычать от злости на самого себя. Он отказывался верить в то, что натворил, хотя боль в носу и лужа крови на полу ярко свидетельствовали о произошедшем. Впервые его совесть молчала, так как он просто не знал, что ему делать. Глеб отчаянно надрывался в ванной, скулил и выл, иногда захлёбываясь водой. Неужели он всё испортил? Неужели своими же руками разрушил то, что с таким трудом и трепетом построил? Фёдоров не мог выносить эти полные боли стенания. Хотя Глеб мог его оттолкнуть, мог сказать, что не хочет его видеть, парня хотелось утешить. Хотелось целовать его худые ноги, унижаться и бесконечно извиняться, только бы он простил… Но такое не забывают. — Глеб? — он не узнал собственный голос. Сглотнув, Мирон приоткрыл дверь в ванную. Его пальцы предательски дрожали, а сердце нещадно отстукивало бешеный ритм по грудной клетке. — Уходи! — простонал парень, обнимая себя за плечи и сворачиваясь калачиком. — Я тебя ненавижу-ненавижу-ненавижу! Убирайся! — взревел он, хватая с полки мыло и с силой швыряя его в Мирона, попадая ему в плечо. Тот лишь с невыносимой печалью оглядел разбитое лицо парня, глянул на его посиневшее правое запястье, уловил остатки запекшейся крови на его бёдрах, заметил синие отпечатки его собственных пальцев на хрупкой бледной шее. — Малыш, пожалуйста, — взмолился Фёдоров, сжимая ладони в кулаки, — позволь я тебе помогу, а потом сразу же уйду. На день, месяц, всю жизнь — ты только скажи. Глеб приготовился выплюнуть едкое «да пошёл ты», но что-то во взгляде Мирона остановило его, словно вернулся прежний Мирон, что смотрел нежно, заботливо. Который бы ни за что на свете не сделал бы больно. Тот Мирон был другим человеком. Голубин звучно шмыгнул носом, осторожно садясь в ванной. Он едва заметно кивнул, позволяя подойти ближе. Фёдоров медленно приблизился к парню. Мужчина помог ему смыть с себя запёкшуюся кровь, осторожно вытащил его из ванной, обернул в банное полотенце и отнёс в комнату. Голубин боялся своих чувств, потому что ему не было страшно. Шестым чувством он понимал, что перед ним сейчас абсолютно другой человек. Иначе своё доверие он объяснить просто не мог. Он позволял его рукам гладить свои волосы, обрабатывать свои синяки и целовать своё тело. Он был вымотан морально, а всё ещё родные руки и касания, что они дарили, несли покой. — Позволь я посмотрю там, — тихо попросил он, не глядя Глебу в глаза. Тот лишь равнодушно кивнул, осторожно переворачиваясь на живот. Глеб коротко вздрогнул, когда почувствовал прикосновение к своим ягодицам, что пестрели всей палитрой синего и лилового. После Фёдоров осмотрел его запястье. — Я могу вправить его, но если ты не хочешь, я вызову врача. — Делай, — сказал Глеб, закрывая глаза. Острая боль тут же заполнила всё его существо, но так же быстро исчезла, Глеб успел лишь коротко охнуть. — Всё, уже всё, — Фёдоров наложил тугую повязку на его руку и встал с постели. Голубин услышал звон ремня, затем шорох верхней одежды. Парень выдохнул, когда услышал глухой звук захлопнувшейся двери. Наконец он смог позволить себе провалиться в беспокойный сон. Проснувшись ночью от лёгких касаний к своему лицу, Глеб тихо охнул, ощущая влажные от слёз поцелуи в грудь. — Прошу, прости, если сможешь, — как мантру, шептал Мирон. — Я так тебя люблю, прошу, прости меня…

И он простил.