POV Кенни
— Бляяя, — мне наконец-то удалось разлепить глаза. Серый потрескавшийся потолок, трещина во всю комнату, откуда, кажется, начало что-то прорастать — все было по-дебильному на месте и меняться не собиралось. Во рту еще стояла отвратная горечь пива, виски, коньяка… целый, мать его, букет. Ставлю десять баксов на то, что блевал бы кишками где-то между туалетом Стэна и ближайшей подворотней. Может, с кровью. Или валялся бы под каким-нибудь пианино, каким-то хером упавшим с пятого этажа.
Однако, я неуловим. Набрался, блять, опыта. Ни пианино, ни отравление, ни еще пиздалиард случайностей меня не достанут. Я застрелился прежде, чем это дерьмо добралось до меня, и могу сделать так еще раз. В принципе, все прошло не так уж и плохо, проклятье наконец играет по моим правилам. Как, нахуй, очаровательно. Дерьмовая шутка кого-то свыше спасала меня от жуткого похмелья, которое сейчас мучает остальных. Просто праздник какой-то. Буду радовать всех своей свежей мордой, ибо я трезв, как младенец. А они нет. Особенно Картман, он вчера явно перебрал. Ему будет даже хуже, потому что он единственный, кто знает, что Кенни Маккормик выберется из любого дерьма, а если и нет, проснется на следующее утро целый и невредимый. Как будто заново родившийся. Смешно…
Хотя последняя его шутка затянулась.
— Хей, угадай, на кого только что налетела стая бешеных собак? — выдавил я в один безумный понедельник, с трудом открывая окно прокушенной рукой. Проникновение в чужой дом наказуемо, только если кто-то сообщит в полицию. Картман может пригрозить звонком «отморозкам в форме», но никогда этого не сделает, потому что обычно из его гостей меня выносят ногами вперед или в разобранном виде задолго до приезда копов. Между «привет, угадай, что» и крысиной пирушкой Эрик слушает (или делает вид, что слушает) о произошедшем, иногда смеется, иногда хмыкает что-то вроде «ничего нового, нищеброд», но в тот день все пошло наперекосяк. Начиная с того, что стоило мне зайти в комнату, как жиртрест смачно огрел меня битой по спине.
— Ты че творишь? Я в любом случае умру минут через десять, можешь не напрягаться, — пробурчал я, безуспешно пытаясь подняться с пола, но сил хватило только на то, чтобы повернуться на бок. Место удара болело едва ли сильнее до мяса разодранных конечностей. Собаки, наверное, напали с голодухи.
— Какого хуя ты тут забыл? — завопил жиртрест, занося биту для нового удара.
— Пришел поведать тебе невъебенную историю о том, как меня чуть не сбил грузовик по отлову животных, и как гребаная стая вырвавшихся на свободу бешенных собак попыталась сожрать меня заживо. К счастью, от потери крови умирают раньше, чем от бешенства, и я не запачкаю твой расчудесный ковер пеной изо рта, — похвастался я и тут же сморщился. — Знаешь, как больно? Поцелуй ранку. У собачки боли, у кошечки боли, а у Кенни осталось четыре литра крови.
Картман поморщился, как от плевка в лицо.
— Ты больной?
— Ха-ха, ага, бешенством. Смешная шутка, да?
— А у меня-то ты что забыл? Иди подыхай в другое место, нищеброд, мне не нужны проблемы, — он даже отставил биту и открыл окно. — Давай-давай, только кровью ковер не заляпай, он новый.
— У тебя новый ковер стабильно раз в неделю, будь душкой и выслушай меня, как обычно, — подмигнул я и попытался улыбнуться. Судя по лицу Картмана, вышло не очень.
— Мало того, что ты нажрался какой-то дряни, так еще и подыхать пришел сюда, у тебя совести совсем нет?
— Есть, и даже побольше, чем у тебя, — выдавил я, прижимая к груди кровоточащую руку. — С чего ты так всполошился, тебе же не приходится ничего убирать.
— Ты несешь бред, Маккормик, сделай милость и выметайся из моего дома, пока коньки не отбросил. Я не хочу весь день провести в полицейском рассаднике и давать показания.
Меня затрясло от смеха. Или от того, что количество крови во мне стремительно убывало. Голова кружилась. Ковер казался таким мягким, что хотелось зарыться в коричневый ворс, завернуться в него и уснуть. Лучше бы навсегда, вашу мать. Картман постоял с секунду, нахмурился и начал копаться в столе. И когда это успело так стемнеть?
— …да-да, ко мне вломился бомж, истекающий кровью, поднимите свои задницы и заберите этого дебила…
— Ну и зачем ты это делаешь? — края комнаты постепенно размывались и темнели, тяжелые веки сами собой закрывались. — Они не успеют, а завтра я снова буду жив-здоров.
— После смерти «завтра» не наступает, нищеброд, — присел он рядом, глядя в упор. — Ты бледный, как чертова смерть, Маккормик, твою мать…
Я попытался сфокусироваться на его лице, уловить хоть каплю насмешки, но наткнулся только на смесь волнения и недопонимания. Последний раз я его таким видел умирая от мышечной дистрофии. Он что-то говорил, я не мог разобрать слов. Он встряхнул меня, кажется, даже ударил, а комната продолжала погружаться в темноту…
Я очнулся на следующий день под этим же злосчастным серым потолком, рассеченным надвое. Сознание лениво проиграло картину прошедшей ночи, и я невольно нахмурился. По какой-то неведомой причине Картман решил сыграть в наивного дурачка, разыграть драму вокруг того, что перестало быть хоть каплю грустным пару лет назад. Я думал, что его шутка не продлится долго, потому что Эрик не станет наступать себе на горло. Уж он-то не упустит выгоду, он всегда добивается желаемого, не стесняясь в средствах. Чаще всего я и был этим средством, ведь моя дружеская помощь стоит всего десять баксов. В два раза меньше, чем я беру обычно, потому что Картман был единственным слушателем «полумертвого бомжа».
Ключевое «был».
Я решил не заморачиваться с этим. После того случая я был у Эрика не больше трех раз, и все проходило по одному сценарию. Дерьмовенькие денечки: он огревал меня битой, звонил в скорую и даже пытался привести в чувство. Казалось, его заело, как Стэна и Кайла с их фразочками.
«Может, Картман вконец кони двинул?» — думал я пару недель спустя, медленно прогуливаясь вдоль пустеющей улицы.
«Может, он действительно ничего не помнит?» — Мистер Твик как раз закрывал кофейню. Неоновые вывески магазинов загорались одна за другой, разгоняя сумерки. Ноги вышагивали куда-то в своем собственном направлении, пока я пытался найти оправдание человеку, которого не был способен оправдать весь город.
«Может, я теперь один на один со своим проклятьем» — прогремел в голове неутешительный вывод. От осознания, что такое действительно возможно, было горько и гадко. Добро, блять, пожаловать, Кенни Маккормик, в суровую действительность, возьми с полки пирожок в виде бессмертия и наслаждайся шоу. Только вот ни зрителей, ни актеров нет, есть только ты и стадо слонов, которые за каким-то хуем мигрируют на Аляску. Ты и парашютист, который сваливается, как снег на голову, и ломает хребет в двух местах. Ты и еще пиздалиард невероятных обстоятельств Южного Парка, которые все как один хотят твоей смерти. Охуенная, блять, комедия, о которой теперь даже никому не расскажешь. Не поверят. Потому что «ты обдолбан» и «перестань нести пургу, это не смешно». А Картман смеялся. Ну, до того случая с собаками.
Внезапно кто-то схватил меня за плечо и с силой дернул на себя. Чужой голос ворвался в мысли слишком резко, отчего я не сразу понял смысл сказанного и рефлекторно вырвался из крепкой хватки.
— Ты слышишь? Перила, говорю, насквозь проржавели и могут сломаться в любой момент! Ты же можешь упасть!
Я повернулся на звук, ожидая увидеть кого угодно, даже сумасшедшего мясника с топором, который тут же размажет мою голову об асфальт. Неплохой итог дня. Был бы. Но неизвестный оказался просто Баттерсом, вцепившимся в рукав моей куртки.
— Ну и что? — было до жути обидно, что именно сейчас Стотч не был одной из пиздаллиарда случайностей, которые могли бы избавить от навалившегося дерьма.
— Как что? — возмутился он. — Если бы ты упал, ты бы умер, это очевидно.
Хотелось рассмеяться и ударить его одновременно. Его слова были настолько откровенной чушью, что у меня, кажется, задергался глаз.
— «Умрешь», «смерть», «не проснешься завтра», «запачкаешь мой ковер», почему вас заклинило на этом? А если я сам этого хочу? — стоило чуть поддаться порыву, и гора из аккуратно скопленных несправедливостей, на которые мне, оказывается, не так уж и похуй, острыми иглами вонзилась в горло. Я от души толкнул проржавевшую железяку и та, угрожающе качнувшись вперед, застыла над пропастью. — Ты же не остановишь меня, я разбегусь, раскину ручки и ласточкой уебусь о тот острый камень внизу, и всем будет похуй.
— Кенни, ты точно в порядке? С чего ты вообще взял, что всем плевать на тебя? Все будет хорошо, только успокойся, отойди от перил, — неудачная попытка усмирить мой гнев.
— Что за дебильный оптимизм? Ты даже не знаешь всей ситуации, — я развернулся к краю, под которым метрах в двадцати текла бурная река. Падение с такой высоты, может, меня и не убьет, но камни внизу закончат начатое. Разбиться о них казалось не такой плохой идеей. Сердце сжалось в предвкушении вольного полета.
— Так расскажи мне, — он сильнее перехватил мою руку, словно угадав загоревшееся во мне желание. — О чем бы ты сейчас не думал, это того не стоит.
— Я могу распинаться хоть весь день, и от этого изменится целое нихера, — несмотря на громкие слова, я не двигался с места. Обида пожирала меня изнутри, сдавливала грудь так, что дышать было трудно, хотелось выплюнуть застрявший в горле ком и наконец закрыть глаза, представив тело бурному потоку воды. Вот только ноги было не поднять. Я стоял на месте, парализованный, ведь пара шагов в пустоту, и в мире снова выключится свет на несколько часов, по крайней мере, для меня. Одна мысль об этом казалась чем-то чужеродным, но странно правильным, будто это действие внесло бы непонятное равновесие в мою дурную жизнь, и оттого пугала только больше.
— Ты хотя бы попытайся. Как я могу тебе помочь, если ты даже не хочешь посвятить меня в это?
— Призовешь Ктулху? — хохотнул я и оглянулся на Стотча. Тот, судя по пакету в руке, шел из магазина. Если не поторопится, точно будет «наказан». — Не суй свой нос, куда не нужно, и ускорься, пока родители под домашний арест не посадили, — меня подстегивало осознание того, что Баттерс не воспримет серьезно этот разговор, бросит дежурное «все будет в порядке» и «тебе стоит перестать употреблять, пить, нюхать», нужное, блять, подчеркнуть, и убежит домой.
И Стотч действительно осекся после моей фразы и, призадумавшись ненадолго, захлопал по карманам куртки. Затем пошарил в джинсах и оглядел мостовые доски, словно пытаясь что-то найти.
— Я потерял телефон, кажется, — он заметался в панике, но мою руку все рано не отпустил. — О боже, теперь меня точно накажут! — тут Баттерс замялся и снова уставился на меня. Виноватая улыбка расползлась по его лицу. — Прости, все нормально, давай поговорим. Я его потом найду.
Я хотел сказать «иди уже отсюда и ищи свой сраный телефон», думал развернуться прямо сейчас и уйти в закат, срезав через камни снизу, но Стотч действительно волновался не только из-за телефона, прямо сейчас ему было страшно за меня. Его перепуганный вид и странное упорство оттащить меня от края действовали почти отрезвляюще. Терять мне было нечего, а накопившееся за две недели дерьмо вот-вот и сорвалось бы с языка.
Ты такая жопа, Эрик Картман. Сделал меня зависимым не только от большинства видов наркотиков, но и от разговоров. Не исчезать из чьей-то памяти по глупой случайности вроде открытого канализационного люка казалось даром свыше. А теперь, когда я в этом так нуждался, ты просто взял и послал меня. В тот момент передо мной стоял Баттерс, готовый выслушать, по крайней мере до ближайшей "случайности", так что я подумал: почему бы и нет?
— Пошли уже искать твой телефон, — смиренно выдохнул я и направился в сторону магазина. Стотч помедлил с секунду, наконец отпустил мою руку и зашагал рядом. Мы шли в тишине, внимательно рассматривая асфальт. Баттерс терпеливо молчал, видимо, ожидая, что я соберусь с мыслями и незаметно (так думал только он) оттеснял меня от края дороги.
— Представь, что ты почти каждый день совершаешь что-то… выдающееся и ожидаешь хоть какой-то реакции от окружающих, но они все игнорируют это, будто ничего не происходило... — выдал я, сам подивившись сказанному. Последний раз я так завуалированно оправдывался перед полицейским, нашедшим мою «заначку». На протяжении всего разговора я использовал метафоры, часть которых была непонятна даже мне, словечки с подтекстом и странные шифры. В общем, сказал мало чего понятного. Баттерс, в свою очередь, всеми силами пытался скрыть недоверие и подавить желание назвать меня «обкуренным наркоманом». Даже как-то отвечал, кивал в нужных местах, иногда выдавливал из себя такую же непонятную хрень, но было видно, что он ничего и не понял. Это хорошо.
Стоит мне хоть на мгновение убедить кого-то в том, что мои смерти реальны, как провидение или еще какая-то сука сверху решает, что говорить мне этого не стоило и насылает пианино, бубонную чуму или Барбару Стрейзанд. Я снова умираю, а воспоминания у собеседника о разговоре исчезают, словно его и не было вовсе. Только с Картманом это не работало. Он, как ни в чем ни бывало, продолжал хомячить чипсы под мои рассказы о проведенных выходных, до конца которых я так и не дожил.
Прошло некоторое время прежде, чем у меня закончились слова, и я вдруг почувствовал почти умиротворяющую пустоту на месте комка из мыслей. Прогулка с Баттерсом оказалась своеобразным порталом в прошлое, когда все было легче. Только телефон мы так и не нашли. Под конец до меня дошло, что можно было набрать номер Стотча и просто идти на звук. Но идея провалилась, потому что к тому времени абонент уже был недоступен. Баттерс попытался отшутиться, но его беспокойные озирания по сторонам не заметил бы только слепой. В его глазах буквально читалось «меня же родители убьют», и моя жалось к себе сама собой переросла в жалость к Стотчу. Он был буквально в ужасе, хотя старался этого не показывать.
Все еще прокручивая воспоминания в голове, я наконец смог заставить себя встать с кровати. К счастью, сборы в школу не занимают много времени — единственная тетрадь уже в рюкзаке.
По дороге меня не оставляли две мысли. От первой хотелось прыгать, как чертовой Дюймовочке, и нюхать цветочки, ведь я весь день буду подстебывать своих любимых полумертвых одноклассников. Вторая же вызывала смешанные чувства: умирать от собственных рук не так плохо, как я думал тогда на мосту.
***
— Кенни Маккормик, ты опять опоздал, — насупился Мистер Гаррисон, стоило мне войти в класс и бросить сумку на стул.
— Прошу прощения, — привычно отвесил я, доставая тетрадь.
— Закрой рот, сядь на место и слушай, какое ты дерьмо. Твои оценки по алгебре — это просто ебаный пиздец, и я молчу про твое сочинение, наполовину состоящее из матов. Где ты, блять, этого нахватался? Тебе экзамены в этом году сдавать, эволюционный выродок. Мне пришлось выслушивать претензии от директора с размерами мозга не больше, чем у крысы, ты, кусок… — дальше я не слушал, наслаждаясь состоянием класса, что я торжественно окрестил «грядка».
— О господи, вас убило похмелье, — приветливо улыбнулся я, плюхнувшись на стул. Кайл, уткнувшийся в парту, пробурчал что-то смутно похожее на «сволочь», Стэн вообще не подавал признаков жизни, а Картман устало, как из последних сил, рекламировал холокост.
Откинувшись на стул, я подмигнул Эрику.
— Ну что, жиртрест, хреново тебе после вчерашнего, а?
— А ты что-то больно свежий, — недовольно хмыкнул он. — Оттого наверно, что всю дурь вчера унес и скурил в одного. Не забудь заплатить, нищеброд.
Сука. Почему ты продолжаешь ломать комедию, Эрик, почему не посмеешься над тем, что у меня есть свои более тяжелые проблемы взамен на эти минуты легкости, почему ты делаешь вид, что ничего, блять, не происходит?
— С получки отдам, — пожал плечами я и улыбнулся. Давай, давись своей бессмысленной шуткой. Кроме нас двоих ее все равно никто не понимает, и когда-нибудь тебе надоест.
Осматривая класс и наслаждаясь превосходством над армией овощей, я пересекся взглядом с Баттерсом, который почему-то таращился на меня, как на привидение. Стоило мне повернуться к нему лицом, как тот тут же отвел взгляд.
— Что, завидуешь? — подмигнул я, повернувшись к Стотчу. — Помирай от похмелья без меня.
Его, кажется, тряхнуло. Он уставился в учебник, пытаясь там что-то разобрать, и я снова вернулся к своим делам. Кого же мне подколоть следующим? Тот же Скотт с синяком во всю руку или Брофловски с мешками под глазами больше, чем мои долги за мет. Вечеринка помяла всех, и я собираюсь оторваться на каждом непомнящем ублюдке в этом кабинете. Выкусите.
***
— Я чувствую себя просто отвратительно, — промямлил Кайл, лениво натягивая на себя футболку.
Стэн, надежда футбольной команды Южного Парка, стоял посреди раздевалки подобно пугалу в моем личном огороде и, уставившись в потолок, вероятно, искал ответ на вопрос «За что мне это все?». Возможно, он даже в очередной раз клятвенно зарекался не пить. Или думал о том, что вечером надо бы догнаться. Хрен его поймешь, это безжизненное пугало.
Да что там Марш, все наше нелепое спортивное формирование было размазано по стеночкам. От улыбки у меня даже свело мышцы.
— Мне не нравится твоя счастливая рожа, нищеброд, — наконец заявил Картман, захлопывая шкафчик.
— Ну-ну, пуся, не бушуй, — подмигнул я, послав воздушный поцелуйчик. Эрик брезгливо поморщился. — У меня просто настроение хорошее.
— Еще бы, скурить кило в одну харю, — резко ответил Картман. — Если денег не принесешь, я закопаю тебя вместе с сестрой.
— Не трогай Карен, — мгновенно вспылил я. — Она здесь вообще не причем.
— Ты меня понял.
Я хотел огрызнуться, но промолчал. За годы общения с Картманом я уяснил, что долги следует отдавать вовремя, иначе Эрик включает меркантильную тварь и идет выбивать их силой. Под горячую руку попадают родственники — у них неожиданно спускают все четыре колеса, разваливается диван, воспламеняется сарай. И это только начало. Затем их крыльцо внезапно становится пристанищем орущих котов, потом мертвых котов, потом внезапно ты просыпаешься в чьем-то подвале и так далее… Иногда находятся пути более изощренные. Для особых случаев, таких как Томас. Его упекли в психушку после того, как он проснулся с трупом матери в постели. Мне идти против Картмана незачем, да и Карен здесь вообще не причем.
Послышался сдавленный стон. Я обернулся. Стэн совсем забылся, уставившись в потолок. Раздевалка уже была пуста, не считая нашей компании… и Баттерса, который периодически поглядывал на нас, все еще держа форму в руках.
Почему он не переодевается? Ждет, что мы уйдем? Впрочем, это не мое дело.
Кайл с Картманом уже вышли, так что я подхватил за шкирку надежду футбольной команды и буквально выволок его за дверь. Мы быстро нагнали уже переговаривающихся о чем-то пацанов, как я неожиданно вспомнил, что забыл телефон в раздевалке.
— Сейчас догоню, — бросил я и направился назад, ускорив шаг. Не хватало еще, чтобы его кто-нибудь спер. Представляя, сколько придется выложить за новый мобильник, я толкнул дверь. Баттерс копошился у шкафчика. Он уже натягивал футболку. Я невольно зацепился взглядом за усеянную синими пятнами спину. Это же были синяки? Неужто тихоня Баттерс подрался? Хотя об этом бы уже пошел слушок, да и лицо нетронуто, будто нападавший не хотел выставлять следы на общее обозрение.
Тишину раздевалки, прерываемую только шорохом одежды, убило звуком, напоминающим трение стекла о пенопласт. Баттерс вздрогнул и отвлекся от зашнуровывания кроссовок, а я запоздало осознал, что так и не сдвинулся дальше порога. Эти двери должен кто-нибудь смазать.
Стотч, заметив меня, резко развернулся и вжался спиной в шкафчик.
— Тебя что, Твик покусал? — бросил я, заприметив телефон на лавочке рядом с парнем. Стоило мне приблизиться, как Баттерс пулей вылетел из раздевалки с развязанными шнурками, скрипнув дверью еще раз. И чего он так шуганулся? Наверняка думает, что я всем растреплю о том, что его поколотили… но о специфике воспитания в его семье знает вся школа, так что кайфа мне не отломится. Хотя его спина… она же просто в хлам, сплошное синее пятно, как будто на него пару раз упало пианино. И так он собрался сдавать акробатику, ну-ну…
Стотч поразителен. Во всех смыслах. Нет, чтобы сказать, что у него болит живот или нога, он выдал следующее:
— Конечно, этот норматив очень важен, я обязан его сдать!
Поразительный долбаеб.
С начала разминки его коробило так, что не заметит только слепой или тренер. При каждом резком движении он шикал, при наклонах болезненно жмурился, а когда дело дошло до кувырков, я уже не мог смотреть на его страдающую моську и подошел к учителю.
— Мистер Тернер, моего горячо любимого и очень ответственного друга сегодня сбила машина, но он так любит ваш предмет, что сейчас сделает колесо и сломает себе хребет. Вы же не хотите нести ответственность за его увечья?
Тренер недоверчиво глянул на меня, потом на почти инвалида Баттерса, затем снова на меня и, недолго думая, кивнул. Они о чем-то поговорили, и вот Стотч, сияя от счастья, нес полотенца в раздевалку.
Какой же я сегодня хороший.
— Пошли покувыркаемся, — улыбнулся я и взял под руку позеленевшего еще с разминки Стэна, который явно пытался откосить, притворяясь продолжением стены.
***
Смерть настигает меня внезапно. Вся школа держится на каких-то неведомых соплях, и полка с гирями (кто вообще придумал отводить под них полку) была не исключением. Черепушку мне проломило килограмм этак сорок суммарно, и я тут же рухнул лицом в пол.
— О господи, — было последнее, что я услышал. Странно, но голос точно принадлежал не Маршу.
