***
— Спасибо, — говорит Баттерс. Не веря в происходящее, я ошарашенно переводил взгляд от него к почти родному пистолету, который тот вложил мне в руки пару минут назад. Баттерс тонул в отвратительно болотно-зеленом свитере, но выглядел свежо и держался бодрячком. Пожалуй, даже слишком «бодрячком» для человека с искалеченной спиной, который не умеет волшебным образом восстанавливаться за ночь. — У меня только два вопроса: как и зачем? — сипло произнес я, все еще не приходя в себя. — Ты здорово… помог мне вчера, они просто остановились в какой-то момент, не понимая, что происходит, и ушли, — слегка пожал плечами он, — даже дверь не закрыли, — Баттерс явно старался выглядеть максимально безразличным, но было видно, что он чувствовал вину перед родителями. Я не понимал этого. Как вообще можно испытывать к этим людям что-то, кроме страха или ненависти? К тому же он знает, на что они способны, он боится их, но все равно пошел на риск… Почему? Потому что меня спалили у него ночью и его за это начали колотить? И он за это мне благодарен? Что за хрень, Баттерс?! Какое нахер «помог»? — Я взял его с утра после завтрака, — кивнул он на пистолет, — они не заметили, так что у меня есть немного времени, может, день или два… — У меня тоже, — согласился я, сунув оружие под парку. — Попридержи родителей от сейфа, я найду похожий, и ты подбросишь его. Дай пару дней. А за пистолет спасибо, ты не представляешь, из каких неприятностей вытащил мою задницу, — как можно шире улыбаюсь я, похлопав одноклассника по плечу, и направляюсь к выходу из школы. Нужно торопиться, а то опоздаю на шиномонтажку. — Я не знаю, зачем ты стреляешься, — Стотч внезапно заговорил тихо, я даже обернулся. Он, как на автомате, дергано перебирал сжатыми кулаками, сверля меня взглядом, — но это ненормально. Такое ощущение, что ты просто сбегаешь от проблем. Я стиснул зубы. Сбегаю от проблем? Единственное, что я могу делать в сложившейся ситуации — это не угодить в еще большую задницу. Мое проклятье создавало мне проблемы всю жизнь, и я наконец смог пересилить себя, чтобы начать использовать чертово бессмертие в собственных целях. Да я… я наконец-то начал жить в свое удовольствие! — Ты не знаешь всей ситуации, — хмыкнул я и убрал руки в карманы, — и не можешь осуждать меня за возможность избежать больших проблем. Может, я как-нибудь расскажу о том, что творится со мной последние годиков восемнадцать. Может быть. — Тогда думай об этом как о просьбе, — промямлил он. — Прекрати убивать себя. Я невольно прыснул. — Выключи мамочку, Баттерс, и отвлеки родителей от сейфа.***
План был прост: подкараулить местного хача под покровом ночи, заставить перевести деньги на счет, стереть чек и застрелиться. Я все еще не был уверен в том, что афера прокатит, ведь рано или поздно списанное на чужой счет могли обнаружить. Но все путем, если основываться на том, какие расточительные люди ходят в ресторан, куда меня когда-то взяли уборщиком. Впрочем, ненадолго: меня распидорасило по полу огромной хрустальной люстрой. Труп, конечно, исчез, а вот люстра осталась лежать на полу в ожидании уборщика, который в первый же рабочий день пропал на целые сутки. «Местный хач» попался женского пола. Я поймал ее в одном из заплеванных закоулков недалеко от бара. Хрен знает, куда она направилась в таком состоянии, тем более пешком. От нее за милю разило чуть ли не самым качественным алкоголем в баре, который расходится «на ура» у тех, кто может спокойно позволить себе ежедневно ужинать в ресторанах. Так чего же она не вызвала такси? Мне только на руку. Под дулом пистолета люди невероятно сговорчивы. Передо мной стояла вульгарно накрашенная девочка примерно моего возраста, но не моего материального положения. Ее «боевая» раскраска и, впрочем, все, что ниже, были мне знакомы. Эта девчонка пару раз заглядывала в бар, снимала целый табор и совокупляла между собой, а сама развлекалась на стульчике в гордом одиночестве. Чертова онанистка. Онанистка с двумя большими, кхем, счетами в банке. Сейчас ее трясло, как от разряда током. Глазки туда-сюда бегали в поисках защиты. Испугалась бедненькая, сидит, обхватив ручками коленочки. Но кто к ней может прийти? Все на работе допоздна, обеспечивают оба счета. — Ну что, милая, нежно или грубо? — надменно улыбаюсь во все тридцать два, невзначай проведя дулом пистолета по очаровательной рыжей копне волос. Девочка всхлипнула, ее плечи затряслись, и она совсем уткнулась лицом в ладони. — Нет-нет-нет, пожалуйста, не надо, — на одном дыхании затараторила она дрожащим голосом. — Значит, нежно. Милая, зайка, пусечка, переведи денюшку на карту, и мы разойдемся без последствий, — я сел перед ней на корточки, не убирая пистолета от виска, и заправил ей аккуратную прядь за ухо. — А то хуже будет. Хорошо? — Хорошо, — закивала она, дрожащими руками вытаскивая из кармана телефон. — Сколько денюшек надо? — А сколько ты стоишь, как думаешь? — все так же мягко улыбаясь, киваю на телефон. — Давай ты сейчас наберешь, а потом мы вместе с тобой посчитаем нолики. Меня внутренне передернуло. Общение с Картманом дает о себе знать, ведь именно благодаря копированию его манеры искать к людям особый подход, я сейчас имею полный контроль над ситуацией. Каким бы мудаком не был жиртрест, у него прекрасно получается манипулировать людьми. Эта девочка сейчас даже не думает о том, чтобы достать перцовый баллончик или позвонить в полицию. Она быстро застучала непослушными пальцами по сенсору телефона последней модели. Я довольно подумал о количестве денег на счету у владелицы такого дорогого устройства и присвистнул. Возможно, даже ее денег хватит, чтобы погасить долг, и мне не придется больше никого выслеживать. Сейчас вечер субботы, примерно десять. Остались сутки. — Это все, что есть, — она повернула экран в мою сторону. Ее глаза тут же наполнились слезами, а губы задрожали. — Пожалуйста, не убивай меня, это все, что осталось. Все переведу, только пощади. Баланс: 1485 $ Я невольно нахмурился. Она же говорила, что ей по десять тысяч в неделю кидают. Охренеть, она проебала все свои карманные в рекордные сроки, а я уже размечтался о быстром погашении долга. Возникает другая проблема: с ее нынешним «капиталом» я не смогу снять много, чтобы это не вызвало подозрений. Она может обратиться в банк и узнать, кому столько отвалила, а там и до полиции не далеко. — Пол сотни на этот и пол сотни сюда, — поколебавшись, решаюсь я и диктую номера счетов. Чеки приходят быстро, и я тут же удаляю их с ее телефона. Хрен знает, что будет, если я сдохну раньше, чем успею их стереть. Может, они не удалятся сами, и тогда человек, который, по идее, забыл случившееся, найдет их и задастся вопросом «чем я тогда занимался?». Он обратится в полицию, заявится в банк, и меня быстренько вычислят, потому что номер счета привязан не к какому-нибудь клубу или магазинчику, а к конкретному лицу. Странное дело — просто так перевести деньги на счет какого-то там бедолаги, которого ты даже не помнишь. Девочка, несмотря на дрожь, продолжает внимательно всматриваться в мое лицо, словно хочет взглядом дырку прожечь. Спорю на семьсот баксов, что она пытается запомнить грабителя, то есть меня, чтобы потом донести в полицию и составить фоторобот, раз чеки бесследно исчезли. В принципе, разумно. Может, следует прятать лицо? На всякий случай. — Ну, милая, спасибо, удружила, — говорю я, довольствуясь хоть небольшой, но все же суммой. Начало положено. Теперь она может идти на все четыре стороны и спокойно прогуливать остаток… большой такой остаток. Особенно для меня. Я даже прикинул, сколько наркоты мне отвесил бы Картман за ее нынешний бюджет. Уже представляю эту пачечку. Большую такую, целый килограмм. Эх… От приятных мыслей зачесались запястья. Хочу курить. Она с непередаваемым облегчением смотрит, как я убираю пистолет от ее виска и, поднявшись, потираю затекшие колени. Девочка смахивает слезки с подкрашенных глазок, поправляет юбочку и вдруг говорит: — Я тебя помню… ты тот парень из бара, да? — как только угроза миновала, ее легкомыслие вернулось, как ни в чем не бывало. Только наличие пистолета у меня останавливало ее от того, чтобы не рассмеяться в открытую над методами, которыми приходится зарабатывать таким нищебродам. Она смеялась тогда, в баре. — Угу, — подмигиваю я. — Заходи, если что. И подношу руку с пистолетом уже к своей голове, ловя ее непонимающий взгляд. Спускаю курок прежде, чем она успела вскрикнуть. Ха. Не ожидала, да?***
Когда я проснулся, на часах было всего четыре утра. Не поднимаясь с кровати, я спешно выудил из тумбочки заветный косяк и затянулся, получая желанное расслабление. Боль от выстрела проходит почти сразу, но перед глазами до сих пор плывет. Мозг все еще в ахуе от того, что не размазан по асфальту и продолжает жизнедеятельность, и прокручивает последние воспоминания. Девушка — деньги — выстрел — утро. Девушка — выстрел — утро. Выстрел. Выстрел — утро. Смерть — четыре утра — косяк. Заебатое хокку выходит. В итоге мозг просто забивает, как делал это множество предыдущих раз. Все как обычно. Ну и я буду вести себя как обычно, поэтому затягиваюсь глубже. Дым проникает в легкие и уносит тревожные мысли. Сейчас к стадии «забивания» мы приходим меньше, чем за минуту, хотя в детстве в прострации я мог сидеть больше часа. Серое кольцо дыма достигает трещины на потолке. Иногда я думаю, что из плесени в ней может вырасти какое-нибудь растение, например, пальма. Докуриваю быстро — время поджимает.***
Пистолет нашелся сразу, потому что такие, как Баттерс, не забрали его в этот раз. Негласное правило — если я умираю в окрестностях бара, все вещички на крысьих спинах мигрируют за мусорный бак прямо у входа. Лезть в годами не выносимую помойку себе дороже, но, с другой стороны, это лучший тайник. С душком. Следующая дама явно постарше и понесчастней, чем предыдущая, потому что… я не знаю, в каком состоянии должна быть уважающая себя женщина, чтобы томно стоять с полупустым бокалом дорогущего вина, направив стеклянный взгляд на восток, как гордая амазонка, и этак элегантно облокачиваться на бак с мусором. — Это ограбление, — решительно начал я, подойдя сзади и приставив дуло пистолета к спине дамы. — Доставай мобильник, или я выстрелю. Женщина затихла, даже не дрогнув. Я тоже молчал. Стало неловко. Надо было перейти в наступление? — Ты что, не слышала? Доставай мобильник, — я вдавил пистолет ей в спину для пущей убедительности. Дама, какое-то время помолчав, вдруг шмыгнула носом. Плечи ее затряслись. — Стреляй. Стреляй прямо в сердце, как тот ублюдок, который был со мной из-за этих грязных денег, стреляй, потому что у меня не осталось ни гроша! — в сердцах выкрикнула она, спрятав лицо в ладонях. Я опешил. — Как это… ни гроша? — севшим голосом спросил я, не убирая оружия. Она меня точно обманывает. — Вот так! У меня даже телефона нет! Он все забрал, все унес, подонок, оставив только разбитое сердце и искалеченную душу, — она открыла радикюль и, не поворачиваясь, небрежно бросила его к моим ногам. — Видишь? Это — пустота, в которой он похоронил мои чувства! Люди в четыре утра в воскресенье на редкость откровенны. У меня не было инструкции, как действовать в случае, если жертва хочет умереть, а утешать ее — себе дороже, поэтому я принял самое правильное, на мой взгляд, решение. — Намек понят, до свидания, — тут же развернулся я, чтобы она не видела моего лица, и зашагал прочь. Не на это я рассчитывал.***
Следующие два часа с людьми не везло. Они либо были не в состоянии реагировать на пистолет, либо не могли предложить больше пары долларов, так что я решил действовать старым дедовским методом. Не зря меня в свое время прозвали крысенком. Теперь я вырос, набрался опыта и стал просто крысой. Не потому, что я некрасивый, я, вообще-то, очаровашка, не потому, что меня жрут собственные собратья, об этом помнил только Картман, а потому, что стаскивать деньги или стрелять сигареты без ведома хозяина было чем-то обыденным. Этаким хобби на выживание, мать его. Я прекрасно понимаю, что поступаю не слишком честно. Как бы помпезно не звучало пресловутое прозвище, я не особо им горд. Ведь раньше таскал лишь еду или сигареты, но не больше. Деньги были чем-то вроде табу, потому что, во-первых, от украденного я избавлялся моментально и вернуть обратно хозяину уже ну никак нельзя, а, во-вторых, кража из-за голода или чертовой никотиновой зависимости не так корежила совесть. А сейчас я «с миру по нитке» пытаюсь насобирать на погашение долга за наркоту… Хотя никотиновая зависимость и зависимость от наркотиков это — одно и тоже. Да и делаю я это ради безопасности Карен и не беру больше, чем нужно. Все в порядке. Но дела шли отвратительно во многом потому, что в шесть часов утра мало кто возвращается домой. Как правило, отток в два-три или, на крайняк, четыре утра, поэтому народа попадалось минимум, и те с копейками налички. Как можно так пить? Зачем так пить, когда мне как никогда нужны деньги? За все время я достал десять долларов у какого-то чувака, который еле перебирал ногами, вытащил бумажник из кармана обкуренного бродяги, но там оказалось пусто, залез в сумочку деловой дамы, но у нее, видите ли, тоже драма, поэтому там оказалось всего двадцать баксов. С мало-мальскими накоплениями получается около 300, и этого все еще не достаточно. Поэтому я и пробираюсь в этот отвратительно огромный и помпезный дом. Другого выхода не нашел, а время поджимает. Хозяева спят, не подозревая, что я уже поднимаюсь на второй этаж. Детская пуста, как и две другие огромные комнаты, отведенные под невесть что. Да мы бы в них всей семьей могли поселиться. Тут тихо, не скрипят целые полы, есть классные натяжные потолки и много полок с какими-то статуэтками. Вот здесь мне повезет. Вглядываюсь в щелку закрытой двери и не успеваю даже отскочить, как эта же самая дверь впендюривается мне в лоб. Я рефлекторно хватаюсь за ушибленное место, пока из-за злополучного куска дерева не выходит огромный, похожий на медведя мужчина. Голова все еще гудела. Само собой вырвалось тихое: — Ау… — Кто ты такой? — грубый бас приводит в чувство. Я ошарашенно вытаращился на него снизу-вверх и громко сглотнул. Он просто огромный. Выражение лица хозяина дома моментально меняется с удивленного на озлобленное. Такой задавит и не заметит. Твою мать, он точно не испугается пистолета в моих руках. Такому чем угодно можно угрожать, он просто выбьет это и придушит хилого грабителя. Сердце пропустило удар, и я тут же рванул прочь, запнувшись о собственные ноги. Лишь бы не догнал. Откуда я пришел? Где то окно? Шаг, второй, и ноги почему-то не касаются пола, дыхание перехватывает. Меня отшвыривает в противоположную сторону. «Бляяяяя» — все, что пронеслось у меня в голове, когда качок со всей недюжинной силы схватил меня за капюшон и рванул на себя. Ворот парки сдавливает горло. Треск ткани под ухом. Я лечу назад, в одну из чертовых стеклянных полок, и они, одна за другой, с треском ломаются при ударе о ребра. Статуэтки валятся сверху. Я задыхаюсь, пытаюсь залезть в карман, но не чувствую рук. Пистолет. Мне нужен пистолет. Стекло за шиворотом, стекло в кедах, стекло впилось в ладони, которыми я пытаюсь нашарить оружие, ерзая на паркете. Мужик приподнимает меня с пола с непроницаемым выражением лица за кисти рук, с которых, словно снег, сыплются осколки. Я наконец начинаю чувствовать что-то, кроме свежих царапин. В колени впиваются остатки полки. На шум выбегает, видимо, жена качка. — Не тот дом выбрал, воришка, — и я, стиснув зубы, молча соглашаюсь. Нужно выбираться. — Милая, вызывай полицию. Он повернулся на нее, и я не упускаю шанса. Кажется, я сломал пару пальцев, вырываясь из хватки человека-медведя и вогнал осколки так глубоко в кожу, что ладони онемели. Но среагировать хозяин дома попросту не успевает.***
Подскакиваю на кровати. Мозг не верит в целые руки, невредимые коленки и то, что дом богача, мать его, рестлера позади. Воздуха мало. Меня трясет. Судорожно осматриваю ладони, из которых уже не торчат осколки. Обхватываю себя руками, зарывшись в парку. Это было близко. Перед глазами все еще стоит этот гандон. Здесь душно. Пытаюсь на ощупь найти ручку тумбочки, не с первого раза за нее хватаюсь. Рывком открываю ящик до упора да так, что колесики не выдерживают, и он слетает с полозьев и с грохотом падает на пол. Всякий хлам перемешивается с косяками, приходится перерывать содержимое, я нахожу всего лишь пару закруток. Их осталось так мало. Блять, еще этого не хватало. Дышать тяжело. — Блять… — матерюсь я уже вслух, когда зажигалка не поддается ни с первого, ни со второго раза. Руки не перестает трясти, а чертово колесико не проворачивается так, как надо. — Сука, ну давай же! Кончик косяка начинает дымиться, я судорожно затягиваюсь так сильно, что глаза слезятся. Рука, удерживающая закрутку, вскоре перестает дрожать. Горечь в легких приносит облегчение. Меня наконец отпускает, и тело, как ватное, падает обратно на кровать. Стекла нет. Выстрела нет. Я жив. Опять. Я снова здесь, лежу на отвратительном матрасе, из которого торчат острые, как стекло, пружины и упираются в ребра. От сравнения передернуло. Я снова затянулся. В и без того пыльной комнате стало до омерзения дымно. Надо как-нибудь открыть окно. Когда-нибудь. Хотя, меня это так сильно не беспокоит, я все равно здесь не ночую и нахожусь в комнате не больше десяти минут в день. Я затянулся еще раз. Огонек обжег пальцы, и я затушил фитиль о тумбочку. Мозг начинает понемногу напрягать извилины, и наступает самая отвратительная фаза пробуждения. Живот хватает так, что я сворачиваюсь калачиком на кровати, уткнувшись лбом в колени, и шиплю от боли. Проклятье — это вообще последняя вещь, которая должна работать нормально. Несмотря на то, что я просыпаюсь целым каждое утро, голод никуда не уходит. Я пойду займу денег, куплю булочку и начну есть, как меня пришибет метеоритом. В итоге ни булочки, ни денег, а вот долг перед пацанами останется. Ктулху, наверное, гаденько смеется каждый раз, когда это происходит, потому что он придумал дохрена веселый глюк в бессмертии ребенка, который не сразу научился воровать. Привычным движением я накинул парку и на ватных ногах поплелся к холодильнику. За пределами комнаты непривычно прохладно, даже слишком для нашего полуразрушенного дома. Неужто родители решили проветрить, чтобы избавиться от перегара? Удачи им. Доски отвратительно скрипят под ногами, блевотно-зеленые стены, покрытые трещинами длиннее Амазонки, действуют почти что успокаивающе. И все это насквозь пропитано никотином и пивом. Чем ближе к кухне, тем холоднее. Съежившись, я открыл холодильник. Он был почти пуст, только пара бутылок пива и полбулки хлеба, которую я тут же схватил. Пофиг, сколько она пролежала здесь, нужно просто закинуться чем-нибудь. Жадно откусив, я принялся лениво пережевывать, смакуя подобие вкуса, и обвел взглядом кухню. Что ж так холод… — Какого хера, — я даже перестаю жевать, впившись взглядом в разбитое окно. Секунды хватает на то, чтобы заметить камень на полу в окружении осколков. Два и два складываются мгновенно. — Карен! — крикнул я, влетев в комнату сестры. Пусто. В комнате родителей тоже. В гостиной, завернувшись в тонкий плед, валялись предки и потягивали пивас, тупо уставившись в телек. Там шел рестлинг. Меня передернуло уже второй раз за сутки. Ее увели.***
У меня есть несколько табу. Не красть деньги. Не прыгать в гребаный бассейн с акулами. Не убивать. Последнее пришлось вынести отдельным пунктом, когда нашлась прибыльная, но грязная работенка, которой у Картмана всегда пруд пруди. Коллекторская банда под его началом вообще не решает вопросы стандартно. Либо жиртрест любит поиграть на чужих нервишках, либо пытается подняться по карьерной лестнице, но, как по мне, он совмещает приятное с полезным. Методы сбора долгов у него далеко ушли от обычного «выбить дурь». Классический прием — разболтать гайки на шинах, ведь если кто-то и умрет от этого, это вина самого невнимательного автовладельца. Хотя обычно я ссыпаю пару болтов на сидение водителя. По доброте душевной. Разрисовать дом кровью (это для кадров поинтереснее) — пожалуйста, я при всем желании могу вывести ровный круг без циркуля и внутрь пририсовать звезду с закорючками, делов-то. Даже рожу злющего козла могу с фотки натурально так передать, хоть в профиль, главное, чтобы заплатили. Работа обязывает подходить творчески, а где Картман достает кровь и чья она — не мое дело. У меня несколько табу, но сейчас выбирать не приходится. Приставлять оружие к виску ребенка, который просто не вовремя пришел навестить маму на работе в банке… это, блять, нихуя не здорово. Нихуя не здорово, что я реально готов его пристрелить, чтобы мамаша перевела деньги. Я видел, как она испугалась, когда я направил пистолет на появившегося прямо за ее креслом мальчика лет семи. Сейчас он трясется и почти плачет. И Карен сейчас не лучше, за последние неизвестно-сколько-я-был-мертв часов эта ублюдина, которой задолжал Картман, могла сделать что угодно. Пацан старается не дышать, чувствуя мою хватку и холод пистолета, приставленного к голове. Он чуть не рыдает, но держится. Карен наверняка сейчас тоже… черт. Я не замечаю, что трясусь. — Я блять сказал ЛЕЖАТЬ! — разворачиваюсь вместе с заложником, и охранник безропотно вжимается в пол, как и остальные. Он почти дополз до меня, чтобы вырубить дубинкой. Конечно, всем за ребенка страшно. И охраннику с усами-щеткой тоже страшно: за такую смелую попытку обезвредить грабителя этот самый грабитель может его пристрелить. Пока я отвлекся, работники наверняка нажали на тревожную кнопку. — У меня нет времени, переводи деньги, или я вышибу ему мозги! — дрожь в руках уже невозможно унять. Я проснусь минимум через четыре часа. Максимум — через сутки. Сумма уже должна быть собрана к тому моменту. Сейчас семь блядских вечера. Стрелки на местных аккуратных часах с ебаным дельфинчиком посередине противно кричали об убегающих минутах. Хотелось уйти, убежать на поиски Карен, но любой дурак, повидавший отморозков, под началом которых сейчас вертится Картман, знает, с чем связался. Без денег мне ее не вернут. Разве что по частям. Потому что гнида, у которой жиртрест таскает наркоту, дохуя гнида. Женщина торопится, печатает, щелкает мышкой. Ее пальцы заплетаются, взгляд мечется с ребенка на монитор и обратно. На кону ее сын, и она сделает все, чтобы его спасти. Я сделаю все, чтобы вытащить Карен. За окном раздаются оглушительные сирены. Они совсем рядом. Я еще сильнее вжимаю пистолет в висок пацану и отпускаю его плечо. Освободившаяся рука сама находит затяжку на капюшоне, и я нервно оттягиваю ее. В мыслях почти пусто. Счет пополнен — Удали историю перевода, чтобы я видел, — окна красные, и синие. И снова красные, и снова синие. Перед глазами пятна. Кружится голова и в ушах шумит. Парень в руках не дергается. Женщина хочет возразить. Хочет сказать «зачем, вас же сейчас же поймают и деньги вернут по показаниям свидетелей» и прочую хуйню. Она бы так и сделала, не будь у меня в руках ее сына, так что менеджер молча выполняет операцию, специально повернув ко мне экран. Я бы так никогда не сделал, не будь Карен в той же ситуации, в которой не повезло оказаться этому парню. — Гуляй, малой, — толкаю я его вперед, и он со всех своих ватных ног несется к матери. Прежде, чем дверь здания с глухим ударом распахивается и в помещение врывается наряд, прежде, чем отважный охранник огревает меня полицейской дубинкой, все же подкравшись сзади, и прежде, чем от гребаной сирены взорвалась голова, я вышибаю себе мозги и сваливаюсь прямо на героя-охранника. Люди остаются лежать, женщина за столом кричит, а я выпадаю из реальности меньше, чем через секунду.***
Четыре блядских часа утра. Сегодня морозно. Я узнал это только когда горло стало жечь настолько, что захотелось выплюнуть легкие и побежать без них дальше. На счету каждая чертова секунда, и она может стать последней. Потому что люди, у которых берет Картман, отвратительны. Хуже меня. На дорогах нет льда, и это единственное, что спасает меня от того, чтобы не угодить под колеса на очередном крутом повороте. Ноги сводит от холода и усталости. Останавливаться некогда. Я влетел во двор, взбежал по ступенькам и принялся остервенело колотить по двери. Плевать на время, плевать на то, что мамаша Картмана может быть дома. Плевать на отдышку и бешено колотящееся сердце. Шаги за дверью прозвучали неожиданно громко, и вдруг стихли. Жиртрест обычно не смотрит в глазок, а просто высовывается и посылает незваного гостя, но в этот раз с какого-то хера осторожничает. Или дразнит. Потому что Карен неизвестно блять где, а ему лишь бы поиздеваться. Он рывком открыл дверь, схватил меня за плечо и силком втянул в дом. Быстро заперся на оба замка и даже на цепочку, как последняя бабка, уверенная, что все хотят ее обокрасть. Только после этого Картман повернулся ко мне и толкнул в сторону своей комнаты. — Я принес… что у тебя с лицом? — нахмурился я, вглядываясь в физиономию жиртреста. Тот напустил на себя самый будничный невозмутимый вид, нарочито игнорируя лиловый фингал под глазом. — Не твое дело. Деньги. Я зашарил по карманам, отдал скомканные купюры Картману и принялся на ходу переводить остаток с мобильного банка. Хозяин дома скурпулезно пересчитывал наличные, а после аккуратно их сложил, сунул в карман и достал свой телефон, ожидая смс. — Они увели Карен вчера, — жиртрест никогда не спрашивает, где и каким образом я добываю деньги, потому что ему глубоко насрать, так что можно сразу перейти к сути. Я ввалился в его комнату. У него тепло, даже по коже мурашки идут, но времени отогреться у меня не будет. — Она в порядке? Она хотя бы еще в городе? Где мне ее забрать? — У меня для тебя плохие новости, — вздохнул жиртрест, читая смс, и я перестал дышать. Да быть не может… Настойчивый стук со стороны шкафа прорезает тишину. Я вопросительно уставился на Картмана, чувствуя, как внутри разгорается неправильный огонек надежды. Неправильный — потому что то, что происходит, нереально. — Это крысы, — вздохнул он и убрал мобильник. — Так вот, я очень соболезную… — Выпусти меня, я слышу, что это Кенни, — от родного голоса в груди защемило, и я ринулся к шкафу. Что она там делает? Господи, неважно, она в безопасности. Я дернул за ручку, но она почему-то не поддалась. Я принялся дергать с удвоенным рвением, поставил ногу на соседнюю дверцу и со всей силы потянул на себя, но она все еще не открывалась. Какого, блять, хрена? Карен здесь, совсем близко, в этом чертовом шкафу, а я не могу ее достать! — Помоги открыть дверь, ее заклинило, — я быстро обернулся на Картмана. Он лениво и совершенно невозмутимо вытаскивал ключ из кармана штанов, глядя на меня, как на последнего идиота. — Убери ноги, не порти казенное имущество, оно побольше тебя стоит, — все также безразлично отвесил жиртрест, подавив зевок, и вставил ключ в замочную скважину с видом великого мученика, которому вообще не сдалось происходящее. Я еле сдерживался, чтобы не запрыгать от радости. Из шкафа вывалилась живая, целая, невредимая и счастливая Карен. Я тут же сгреб ее в объятья, рвано вдохнул запах ее волос и зажмурился. Господи, благослови хозяйственное мыло! Карен такая легкая и хрупкая, что ее можно запросто пополам сломать и не заметить. И ее могли увести какие-то отморозки. С ней могли вытворить невесть что, и не один раз. Я сильнее прижал сестру к себе. Все хорошо. Она здесь, со мной, а не стоит на коленях перед какими-то пидорасами, боже… В груди щемило от нежности. Дышится легко. Никогда блядские четыре утра не приносили такой радости. Нахуй чертову наркоту, это не стоит и волоска с головы Карен… Она наконец-то рядом. Пытается выбраться из объятий, но рядом. Она жива. — Задушишь! — сипло выдавила Карен, беспомощно постучав ладонью по спине. Призадумавшись, я согласно хмыкнул ей в шею и обнял еще сильнее. Казалось, ничто не могло испортить этот счастливый момент. — Все, хватит сюсей-пусей, выметайтесь, — устало вздохнул Картман и поплелся к двери. Я нахмурился и поднял голову — сейчас происходило что-то на грани фантастики. Обычно Эрик ходит вальяжно, с полным осознанием собственной ценности, как, мать его, глава государства или крейсер, а сейчас он неуклюже шаркал ногами, как старый дед. Совсем на него не похоже. Я присмотрелся к Картману внимательнее и замер. Жиртрест был не на шутку потрепан: рубашка помята и плохо заправлена, волосы растрепаны, а под целым глазом красуется небольшой синяк, видимо, от недосыпа. Он как будто не ложился последних часов двадцать. Может, для него это и норма, но чтобы Эрик позволял себе так выглядеть? Да ни в жизнь. В целом его как будто хорошенько отымели. Картман на пределе. Хрен знает, из-за чего. — Выметайтесь, — строже повторил он и демонстративно открыл дверь. Мы с Карен переглянулись, и она тут же засобиралась. Я более чем уверен, что за часы, проведенные с Картманом, она узнала его достаточно хорошо. Жиртрест в целом производит впечатление человека, которого не стоит злить, а Карен — девочка умная, наверняка быстро его раскусила. Сестра шустро достала из шкафа куртку и какой-то пакет. Я вопросительно уставился на жиртреста. — Ты мне снова должен, — он проводил Карен, спешащую вниз по лестнице, с плохо скрываемым облегчением. «Да ты никакущий» — я едва сдержался, чтобы не сказать это вслух. Мы знакомы достаточно долго, и ежу понятно, что расспросы сейчас ни к чему — Эрик либо пошлет, либо выставит за дверь уже в разобранном виде. Картман вообще много чего может, когда измотан. Я работал с ним достаточно, чтобы знать, что к этому психопату лучше не лезть. — Ты мне должен пять долларов за карандаши. С процентами — в два раза больше. Отдашь потом. На него смотреть больно. Я бы мог отправить Карен домой, потому что деньги уже наверняка на счету у нетерпеливого засранца, мог бы остаться здесь и рассказать историю о том, как меня чуть не загрызла армия модных собачек Барбары Стрейзенд. Как я после этого шел по улице, запыхавшийся, но живой, нашел пять долларов, и как меня в этот же момент прибило сраным пианино. Это его любимый тип историй. Я умираю в самый неподходящий момент, скажем, с выигрышным лотерейным билетом в руке. Картман бы долго смеялся прежде, чем уснуть, и через десяток часов снова бы разъезжал со своей бандой по несчастным клиентам. Но сейчас он вытолкает меня со словами «Ты обкурен, Маккормик». Я остановился прежде, чем спуститься вниз, чтобы похлопать друга по плечу, но осекся. На пороге уже ждала Карен. Мы быстро покинули дом жиртреста. Дышится на редкость легко, и я даже забываю об утреннем холоде, ведь рядом маячит темная макушка сестры, плотнее укутывающейся в свою куртку. Только покидая двор Картмана я заметил коврик, который почему-то валялся в снегу вместо того, чтобы лежать на пороге. Картинка происходящего складывалась сама собой. — Ты в порядке? Он с тобой нормально обращался? — это вполне в духе Эрика относиться к людям, как к ресурсу, который можно просто посадить в подвал и забыть на время. — Да, он… приятный человек, — пожала плечами сестра, и я недоверчиво уставился на нее, пораженный до глубины души. Да чтобы «приятно» и «жиртрест» стояли в одном предложении? Да ни в жизнь. Исторический момент, мать его, сам Картман бы в осадок выпал. Словив мой озадаченный взгляд, Карен рассмеялась и продолжила. — Он не так плох. Мы даже разговаривали немного до того, как я уснула. Потом кто-то стучал в дверь, и он разбудил меня, запихнул в шкаф и спустился. С кем-то ругался внизу, а вернулся с побитым глазом и мрачный, как отец, когда закончится пиво. Эрик пытался тебя набрать несколько раз, проверял онлайн, но постоянно откладывал телефон, ходил из угла в угол и что-то бормотал. Я спрашивала, кто приходил, но он отмахивался и говорил, что это друзья. Не очень верится в это, он же меня не случайно забрал. Они приходили за мной. — Он больше ничего не говорил? — осторожно поинтересовался я. Карен — умная девочка, может до многого дойти, проанализировав происходящее, но она ни в коем случае не должна знать о моем пристрастии. Последнее, чего я хочу — это упасть в ее глазах и стать дурным примером. Она должна вырасти лучшим человеком, чем ее брат-раздолбай. — …нет, ничего такого не помню, — призадумавшись, покачала головой она. — Он не особо разговорчивый или просто не хотел говорить об этом. Хорошо, что у тебя есть такой друг. Эрик… здорово нас выручил, да? Последняя фраза гребаным эхом раздается в мозгу. «Нас» «Выручил нас» Она понимает, что Картман оказал огромную услугу не только ей, человеку, за которым шла охота, но и мне. Для нее очевидно, что я в этом замешан, но знает ли она всю правду? Что успел выдать жиртрест за это время? — Ты плохо отзывался о нем раньше, — вдруг заговорила она, — но… он правда не такой плохой, как ты рассказывал. Темная сонная улица понемногу наполнялась жизнью, и я запоздало вспомнил, что нам обоим сегодня еще в школу топать. Я приобнял Карен за плечи и ускорился. Не хватало опоздать и получить очередной нагоняй. Еще надо найти деньги на обед, у меня вроде как дома оставалась наличка… Но. От будничных мыслей меня отвлекал странный парадокс. «…почему я должен действовать себе во вред?» Зачем Картман во всех смыслах подставился под удар? За этим что-то стоит? В итоге я остался должником. Он не хочет терять клиента и вытащил мою сестру из задницы только затем, чтобы удержать возле себя, как чертову собачку? Похоже на него. Но он купил ей карандаши. Подарок для семилетнего ребенка, а не для Карен, конечно, но жиртрест поднял задницу и сделал что-то не для себя. Более того, он бы не оставил ее дома одну после того, как забрал, значит, купил это заранее, с расчетом на то, что я не успею отдать долг. Скорее всего, он был готов продержать ее у себя еще пару дней, потому что знает, что с деньгами у меня всегда напряг. Рассчитывая на столь длительное пребывание Карен в своем доме, Картман бы скорее кинул ее в подвал и запер, чтобы она не докучала, но оставил в комнате и даже разговаривал с ней. Хотя он бы так или иначе считался «спасателем». Он о ней, получается… заботился? Бля, как странно звучит-то. Зачем? Это же… противоестественно, что ли. Я знаю, какой Картман на работе. О-о, такую мразь еще поискать надо. Он довел до ручки нескольких людей. Не только несчастных клиентов, но и своих коллег, которые были… не совсем согласны с его методами. Он буквально сжил их со свету, шесть человек добровольно загремели в психушку. Жиртрест периодически наведывается туда с фруктиками и тихонько, гаденько так, смеется. Таков Эрик Картман, который может при всем желании подмять под себя все чертово коллекторское агенство или перебить целый город, если приспичит. Он посвятил работе всего себя, чертов карьерист, он не отрывается от телефона, потому что постоянно держит своих в узде. Уже после пары вылазок трудно видеть в нем человека, а не безжалостного зверя, но… Он все еще общается с нами. Ходит на дешманские вечеринки Клайда, все также задирает Кайла и распивает бутылку с «обдолбанным хипарским другом» Стэном. Ревет над хатико, вернее, пускает «скупую мужскую слезу» стабильно раз в год. Он собачится со всеми, словно и не менялся с четвертого класса. Иногда, в моменты истинного счастья, раздает конфеты со слабительным младшеклассникам или, мерзковато посмеиваясь, пытается запихнуть сладкое в «нежидовского жида», подбирая самые изощренные слова из разряда «смотри, бесплатная еда, жри, пока дают, гнида». Но на этом все. Картман никогда не переступает установленную им же самим границу в школе, всегда держит себя в каких-то рамках, не становится чертовым монстром, который просыпается в нем на работе. Он говорит, что поубивал бы нас всех, но с досады может разве что стукнуть по столу или шуточно подраться с Кайлом, даже позволит ему себя ударить, хотя мог бы его просто пристрелить. Эрика Катмана никто не смеет трогать после одного случая. Могилу бедолаге копали всем отделением. И сейчас у него на лице синяк, который он, внимание, позволил себе оставить. Наверное, именно это и ошарашило ребят, и они по-быстрому смотались, забыв про деньги и про Карен. Очевидно, что «Картман на работе» и «Картман в школе» — два разных человека. Но я никогда не думал, что он способен на что-то большее, чем просто «не убивать своих друзей, когда они не делают, что велено». Возможно, Карен в чем-то права, и Эрик действительно не так плох… Фу, бля, как дерьмово звучит то. Так или иначе, надо будет как-нибудь отблагодарить его. Но с этим разберемся позже, сегодня у меня много дел… Сейчас по списку важности Баттерс.