5. Ведьмины поиски
13 декабря 2017 г. в 23:19
Нэн задумчиво рассматривала разложенные на чисто выскобленном столе богатства — несколько комочков ароматической бельевой смолы, заговоренной от моли, горшочек с медом, заклятым от простуды и пучки целебных трав — размышляя, хватит ли этого, чтобы, кроме муки, соли и масла для лампы, купить еще и отрез на юбку. Ее собственная юбка, доставшаяся ей в наследство от матери, уже неизвестно, из чего состояла больше — из исходной ткани или заплат. Настоящие медные деньги Нэн последний раз видела позапрошлой весной. В конце концов, по здравому размышлению, Нэн решила, что на готовую ткань обменных средств не хватит, а вот на необработанную шерсть, пожалуй, вполне. Промыть ее, спрясть и соткать можно и самой. А потом покрасить корой ольхи и луковой шелухой. Или же отказаться от лампового масла — тогда шерсть можно купить мытую, но и жить до весны придется при лучине. Воск, конечно, есть, но его стоит поберечь. Нет, пожалуй, шерсть лучше взять необработанную, но от лампового масла не отказываться. Решив так, Нэн сложила все, приготовленное для обмена на ярмарке в мешок, надела свою заплатанную и слишком короткую юбку, накинула кожушок, просунула в пробой, не знавший замка, длинную щепку, чтобы ветер не хлопал дверью и, наказав дому ждать, пошла к деревне. Возле нее, собственно, и проходила, растянувшись на два шестиночия, осенняя ярмарка.
Пройдя через кладбище, заросшее черными тисами и бузиной, ветки которой поникли под тяжестью лоснящихся ягод, Нэн перебралась по шатким мосткам через мельников ручей и, миновав корявую осину, на которой повесили ее мать, свернула к дому дайна. Оттуда, оставив по правую руку трактир, а по левую кузнецово подворье, оставалось дойти до старой мельницы, а уж там до ярмарки было рукой подать.
Гэлион, зажатый в поросших лесом берегах, нес свои воды стремительно и плавно. «Не река, а мечта каноиста», — сказали бы те, кто мог это оценить. Но оценивать было некому и река продолжала нести свои темные воды, отделяя широколиственные леса Оссирианда от равнин Эстолада.
Ярмарка была всего лишь вытоптанной площадкой на полпути между деревней и переправой, где кончались владения людей. Восточным берегом безраздельно владели лайквэнди и гномы, и не много находилось желающих подняться на скрипучий паром, чтобы оказаться под сумрачными сводами Леса, на дороге, ведущей в Ногрод. Впрочем, люди туда и не стремились — кому охота получить стрелу без предупреждения и даже не успеть понять, отчего умер? Обитатели Леса тоже не стремились появляться на берегу, занятом людьми, и по Гэлиону пролегала ничем не отмеченная угрюмая граница. Лес не желал признавать людей. Люди боялись Леса. И только ярмарка была местом, где соблюдался нейтралитет, где дважды в году собирались жители западного и восточного берега. Люди выменивали то, чем был богат Лес, отдавая Лесу взамен соль и сталь. Остальным лайквэнди интересовались мало. Да и что могли предложить люди такого, чего не было бы уже в Лесу…
Странно-теплый день давно уже перевалил за полдень и постепенно наливался закатным светом, словно упившийся комар. Налетавший порывами ветер срывал листья с древесных ветвей, гонял по земле и кидал в небо, туда, где беззвучно плыли облака, да тянули за солнцем птичьи стаи, спешившие покинуть край до того как за дождями придут холода и снегопады. Дайн говорил — ветер на последних листьях относит богам людские чаяния. Нэн не верила дайну. Все листья лягут на землю и по весне станут пищей для новых трав. И там же окажутся все человеческие надежды. Богам нет дела до людей… Ветер продолжал играть опавшей листвой, взбивал рябь в лужах на дороге, дергал и закручивал вокруг ног залатанную юбку, теребил распущенные волосы ведьмы.
Расположившуюся возле старой мельницы шумную и грязную улицу, населенную вастаками, Нэн миновала почти бегом, то и дело ловя на себе сальные, недвусмысленно— заинтересованные взгляды мужчин и презрительные — их замотанных по самые глаза в платки и обвешанных монистами и кричаще— яркими бусами женщин.
Вастаки пришли в деревню незаметно. Сперва тихие и немногочисленные, они подавались в батраки и поденщики. Но где появлялся один вастак, там их скоро становился десяток. Всеобщий они знали плохо, говорили на своем языке и, по слухам, колдовали и служили Морготу. Трусливые поодиночке, в стае они хмелели от собственной силы. Даже дайн опасался связываться с их темным колдовством. Деревенские не могли решить, кто хуже, — эльфы или вастаки. Пожалуй, что и вастаки — эльфы хоть девок не портили. Лайквэнди нещадно отстреливали всех, кто приближался к их землям, но сами на земли, занятые людьми не совались и в дела людей не вмешивались. Вастаки же приходили и селились без спроса. Строили дома, заводили скотину, приводили своих женщин, а местных сирот и дочек бедняков забирали в наложницы. Да кому от этого плохо? Иной-то безродной в наложницах слаще жилось. чем дома. Господин ее и кормит, и поит, и одежу— обужу покупает, и цацки там разные, коли ублажает хорошо. Сытая жизнь, приятная. Не то что гусей пасти в любую погоду или за козами ходить.
Деревенские оглянуться не успели, как на окраине выросла целая улица, заселенная вастаками. Кто на эту улицу приходил, у кого останавливался и какие дела обстряпывал — про то деревенские не знали. Да и знать не хотели. Но зато пришлые почти задаром лудили посуду, ковали железо хоть и хуже своих, зато брали за свою работу дешевле, готовили из овечьего молока неплохой сыр и соглашались творить колдовство, от которого наотрез отказывались дайн и деревенская ведьма. Вытравить ребенка? Пожалуйста! Навести смертную порчу? Будет сделано! Вызвать неупокоенного духа — тоже можно, но стоит дорого. Поговаривали, что они еще и людоеды, но доподлинно никто этого не видел. В деревне со времени их появления никто не пропадал, кроме злоязыкого деревенского дурака да рыжей Аделины из трактира. Злоязыкий сгинул прямо на трактирном дворе, досужие языки болтали, будто спьяну в нужнике утоп, а Лысый Том, вычищая сортир по весне, скормил останки свиньям. Шлюха Аделина, родив горластого байстрюка, вскоре сбежала вместе с ним. Небось, к беспутному папаше подалась. Впрочем, никто о ней не жалел. Вместо нее подавальщицей быстро пристроилась бойкая вастачка Сувданцэг, а вслед за ней кухарками и подметальщиками — куча ее родни. Вастаки исподволь, шаг за шагом, подчиняли себе деревню. Стоило их задеть хоть чем-нибудь — и вся вастачья слободка немедленно превращалась в форменное осиное гнездо. На ярмарке вастаки тоже занимали лучшие места, потеснив исконных жителей и только гномы не давали им спуску, отвечая достойным отпором всякой попытке стребовать с них дань за право торговли.
Ярмарка встретила Нэн привычным гвалтом и какофонией запахов. Резкий дух вяленой рыбы мешался с густым ароматом осенних яблок, теплый запах свежевыпеченного хлеба боролся с запахом горящего угля и паленого железа от переносного кузнечного горна, кровью тянуло от мясных рядов и все перекрывала неистребимая вонь конского и свиного навоза, соседствовавшая с тяжелыми пряными нотами вастачьих благовоний и едким смрадом чеснока и немытых тел. Хрюкали и визжали свиньи, их безуспешно пытались перекричать торговцы, овечье блеяние, ржание коней и вопли домашней птицы тоже вносили свою лепту в звуковой хаос. Поплотнее затянув горловину мешка, Нэн принялась петлять между рядов, образовавших причудливый узор. Товары были на возах, лотках, крышках коробов, а то и вовсе на разложенных на утоптанной земле кусках ряднины. Впрочем, так было всегда. К заходу солнца Нэн, выменяв все необходимое (немного душистой бельевой смолы даже осталось), собралась, было, идти домой, но тут ее внимание привлекла компания лайквэнди, явившихся со стороны переправы. В принципе, ничего удивительного в их появлении не было. Но на сей раз с ними был человек. “Камлост? Нет, похож только” — это было уже интересно и Нэн подошла поближе. Берена Однорукого, называвшего себя Камлостом и поселившегося после возвращения из Мандоса на Острове Трав вместе с Лутиэн, лесные кое-как соглашались терпеть, лишь бы не идти на противостояние с Тинголом и Мелиан. А с этим человеком эльфы вели себя так, будто он был одним из них. “Странно это, — думала Нэн, украдкой разглядывая статную фигуру и отмеченное оставленными огнем шрамами лицо пришлого, — Только заморские лорды привечают людей. Лесные не любят ни тех, ни других. А это — воин, из тех, кто служит заморским лордам, Что могло объединить его и лесных? Даже одежка у него как у лесного”. Но тут ее мысли были бесцеремонно прерваны.
— Эй, ты, висельница! — к Нэн развалистой походкой подошли двое вастаков, явно чувствовавших себя здесь хозяевами, — Чего посреди дороги встала! Отдавай удачу, заждалась поди!
Один из вастаков, подойдя вплотную, сильно толкнул Нэн, явно рассчитывая, что она оступится в большую лужу между торговых рядов, занятую свиньями. На ногах ведьма удержалась, но ответить обидчику могла разве что гневным взглядом — руки были заняты свертком с шерстью, а плечи оттягивал тяжелый мешок.
— Ну, чего уставилась? — второй вастак явно вознамерился повторить маневр приятеля.
— Прокляну! — прошипела Нэн, — До седьмого колена прокляну!
— Проклянешь, как же! — заржали вастаки, — Отдавай удачу или будешь висеть, как твоя мамаша висела!
— Пока молодую ведьму не воспитаю, ничего вы мне не сделаете.
— Сделаем-сделаем! — чувствуя полную безнаказанность, вастаки теснили Нэн к луже, — Не отдашь удачу добром — возьмем не спрашивая! Лорды-то далеко, а мы здесь!
Поддержки Нэн не ждала. Окружающие старательно делали вид, что ничего не происходит. Кто будет вступаться за ведьму? И тут в игру вступило новое действующее лицо.
Увлеченные перепалкой вастаки не смотрели по сторонам и не почуяли опасности. И когда воин, явившийся с лесными эльфами, неожиданно подошел к ним, схватил за шиворот и, столкнув лбами, отправил в ту самую лужу, куда они хотели загнать Нэн, не оказали сопротивления.