К рассвету от Тилиона (Пасынки Илуватара - 2)

      Двое черномазых подростков барахтались в луже среди благовоспитанно подвинувшихся свиней и вопили нечто непонятное, но явно очень обидное. Один брезгливо отряхнул ладони. — Ваши намерения так же грязны, как и вы сами. Купание пойдет вам на пользу. Тьфу, думал, хоть тут этой мерзости не будет. Худенькая рыжая девушка в потертом кожушке и заплатанной юбке, прижимавшая к себе сверток, обернутый старым платком, смотрела на врагов дикой кошкой, потом перевела взгляд на неожиданного защитника и в серо-зеленых глазах плеснул ужас. — Зачем? Они же теперь за тобой всей улицей охотиться будут, — произнесла она на довольно сносном синдарине. — Впервые слышу, чтобы дичь гонялась за охотником, — спокойно ответил Один и прибавил на русском: — Я чуреков бил, бью и бить буду. Он насмешливо оглядел толпу зевак, успевшую собраться возле лужи. — Кстати, люди тут есть? А то я покамест вижу только свиней да шакалов. — Есть! — озорно выкрикнул кто-то из толпы лесных эльфов. — Только они быстро бегают и хорошо прячутся! Со стороны эльфов грянул хохот. Толпа людей негодующе заворчала. — Чего тебе бояться, — печально вздохнула Нэн, — Ты эльфам служишь. Сегодня пришел, завтра ушел. И Кулак Тулкаса тебе нипочем. А мне здесь жить. — Я никому не служу. Мрази раньше не боялся, а теперь и подавно не боюсь. Ясно, рыжая? Чего они к тебе прицепились? — Я ведьма. — Средневековье дремучее. Еще святой инквизиции не хватает для комплекта. — зло и непонятно сказал одноглазый наемник, а потом добавил по-эльфийски: — Тьфу, дикари. — Кто дикари? — не поняла Нэн. — Мы не дикари. Это вастаки дикари. И разбойники. — Чурка — он и в Африке чурка, — снова непонятно произнес ее спаситель и опять перешел на синдарин. — Тебе далеко идти? — Далеко. Через кладбище и за овраг, а потом через лес. — Пошли, провожу. По дороге расскажешь, что это за вастаки такие. “Эй, напарник, ты вернешься?” “Утром. Провожу девчонку, постерегу, чтоб ночью никто не сунулся, и приду”. — Ну, выкладывай, — велел провожатый, когда и деревня, и кладбище остались позади, и тропа нырнула в овраг. — Что за вастаки и чего вы так перед ними стелетесь? И что еще за Кулак Тулкаса? Нэн рассказала о вастаках все, что знала, гадая про себя, зачем за ней увязался этот эльфийский наемник. “Наверное, тоже удачи ищет”, — наконец предположила она. Представив себе нежданного спутника без оставленных огнем шрамов, превративших левую, прикрытую длинной, тронутой сединой гривой сторону лица в подобие жуткой маски, Нэн решила, что он красив. “ Пусть забирает удачу, — решила она. — Лучше он, чем какой-нибудь пьяный вастак. Хотя бы не противно будет. И дочь красивая получится, если в него пойдет”. — А Кулак Тулкаса — это личная гвардия верховного дайна. За Морготовыми слугами охотятся. Ну и ведьма, бывает, под горячую руку подвернется, не без этого. Серых-то они обычно не трогают, а вот черной, коль попадется, несдобровать. Потому черные ведьмы на месте и не сидят. — Святая инквизиция, как я и думал, — произнес воин на непонятном языке. — Тьфу. Сборище извращенцев и подонков. Не боись, я тебя им не отдам. В свете догорающего дня ветер играл распущенными, ничем не покрытыми волосами ведьмы словно пламенем свечи. С северо-востока, перевалив вершины Эред Луин, тянулись темные, набрякшие осенним дождем тучи.       В густых сумерках Нэн толкнула покосившуюся калитку и вошла во двор. Один за ней. Он оглядел неказистое ведьмино хозяйство и покачал головой. — Одна живешь? Оно и видно. Твой забор проще заново поставить, чем чинить. Ладно, помогу чем смогу. Инструмент есть? — Топор в сарае… — опешила Нэн. — Да как же ты будешь работать — ночь на дворе. Темень непроглядная — ни луны, ни звезд не видать. — Ничего, я привык. — наемник развязал горловину вещевого мешка и вытащил оттуда гномий рудничный фонарь. Что-то щелкнуло, скрежетнуло, между пальцев мелькнул голубоватый язычок пламени и двор озарился ярким белым светом. — Чем же отплатить тебе за заботу? — Нэн заглянула в душу воина и поразилась. Двойная суть. Полузверь. Именно он явился ей в видении. А почему он на цепи? — А чего это ты, гость дорогой, на цепи сидишь? — Люди посадили. Эльфы говорят — время придет, сниму. — Вот оно и пришло… — прошептала ведьма. Тонкие пальцы шутя расстегнули ошейник. Цепь упала на землю. — Все. Ты свободен. Ночь тихо затопила собой мир, поглотив ведьмин хутор. Тучи пушистым темным одеялом скрыли землю от луны и звезд. Ветер, днем срывавший с деревьев золото и багрянец осенней листвы и несший с севера холодное дыхание Великого Льда, успокоился. В щелястом сарае обнаружились старая лопата, топор и мотыга. Явно береженые, вычищенные и наточенные, без следа ржавчины. Двор был аккуратно прибран, а за домом нашелся огород и несколько ульев, обихоженные и подготовленные к близкой уже зиме. Хозяйка тщательно заботилась о своем доме, но починить плетень, пьяно кренившийся и державшийся только потому, что не решил еще, куда упасть, привести в порядок крышу, от разлохмаченного тростника и выросшей местами травы напоминавшую воробьиное гнездо, и поправить сквозивший щелями и готовый рухнуть от ветхости сарай ей одной было явно не по силам.       Приводя забор в относительный порядок при свете гнусно шипевшего карбидного фонаря (незапланированный результат компенсации за расквашенную гномью физиономию), Один поймал себя на мысли, что никуда не хочет идти. Сколько он себя помнил, дом всегда был чем-то временным. Да и какой это был дом… Квартира родителей в затерянном за пространством и временем номерном военном городке, которую он почти не помнил, а потом казармы и коммуналки, годившиеся лишь на то, чтобы приходить переночевать. А хутор не хотел отпускать, просил руки, которая привела бы его в порядок. Да и рыжая хозяйка — ни страха, ни нездорового любопытства, ни брезгливой жалости, давно ставших для Одина привычными. Да, страх был там, на ярмарке, но страх не за себя. За того, кто решил вступиться… Она принимала всех такими, какие они есть. Ночь пьянила, манила несбыточным. Дверь, скрежетнув по косяку, открылась и на пороге, кутаясь в плед, появилась хозяйка со свечой в руках. — Иди в дом. Дождь начинается и ужин поспел.       В котелке на огне булькала чечевичная похлебка, приправленная травами. Мяса у ведьмы не водилось. Мясо ей вообще перепадало очень редко — только если кто-то вздумает расплатиться натурой после забоя скота. — Объедать сироту — это последней свиньей надо быть. Погоди-ка. Наемник развязал дорожный мешок и кинул в котел какой-то брусок. По дому разлился мясной дух, приправленный ароматом незнакомых ведьме кореньев. Нэн сглотнула слюну. — Теперь это съедобно, — заметил эльфийский наемник, снимая пробу с ужина. — Ешь, пока горячее. Нэн принялась за еду, гадая про себя, зачем же все-таки явился этот гость. Она быстро заглянула и не увидела в помыслах даже намека на охоту за удачей. Довольно урчащий зверь уютно свернулся и облизывал передние лапы. — Как зовут-то тебя, рыжая? В гости напросился, а имени не спросил. — Нэн. А тебя? — Зови Одином. Так все зовут. “Странное имя… Ни у людей, ни у эльфов таких имен не встречается. И говорит чуднО. Ясно, что эльфийский для него чужой, так почему на человеческий не перейдет?” — Вкусно, — поведала Нэн, с хлюпаньем втягивая остаток похлебки через край миски. — А что, эльфы каждый день так едят? — Не каждый. Только в походе да в дозоре. “Это еда для слуг?! — поразилась ведьма. — Богато живут эльфийские лорды… И слугам щедро платят. Даже бывшим. Не чета нашим толстосумам. Вон трактирщик, скотина, старого Джима-конюха взял и выставил, когда тот работать не смог. А уж как он слуг кормит — стыд один. Сунет миску с объедками, точно псу какому, и хорошо если не тухлыми. О скупости Лысого Тома много баек ходит по округе. Да и староста не лучше. Еще матери моей задолжал за избавление овец от чесотки, а как пришла должок стребовать — так в ту же ночь ее на осине и вздернули. Недолог ведьмин век”. Нэн покосилась на котелок, раздумывая, взять еще или на завтра оставить. Уйдет наемник — и такой роскошной еды больше не будет. Один выложил на стол еще несколько брусков, завернутых в листья. — Забирай. У нас этого добра много. Обрадованная Нэн выхлебала остаток и до блеска вылизала котелок. “Вот повезло. И на хворосте выгадаю ночью — сытой-то и так тепло!” Странная улыбка тронула губы наемника. — Обнять и плакать. Ты как из голодного края. Что ж люди — свою ведьму не кормят? — С чего бы это? — фыркнула Нэн. — Коль за работу заплатят — уже хорошо. А нет — так ступай вон, Морготово семя, пока на осине не вздернули. Да много ль мне одной надо? Огород есть, пчелы есть, уже с голоду не помру. С непривычной сытости Нэн потянуло в сон. — Иди спать, Нэн. А то так и уснешь — лицом в … салат. Опять непонятное слово. Не эльфийский язык и не человечий. И на цокающую, фыркающую речь вастаков тоже не похоже. — А ты? — Днем в лесу отосплюсь. Эльфы — народ ночной. Я с ними уже привык не спать по ночам. Спи, я посторожу. Мало ли какие гости по темноте явятся. Ярмарка ваша — настоящий гадюшник. А я его еще и разворошил порядком.