К рассвету от Тилиона (Пасынки Илуватара - 2)

      Шуршал дождь по крыше. Поднявшийся ветер скреб по стенам ветками разросшегося боярышника, шелестел покрывавшим крышу тростником. По земляному полу тянуло холодом, напоминавшим, что зима уже не за горами. Пробиравшиеся в дом непрошеные сквознячки заставляли подмигивать не до конца погасшие угли в очаге и колебаться огонек свечи, стоящей на столе в донце от разбитого горшка. В такт огоньку свечи на стенах и низком потолке комнаты беззвучно шевелились бесформенные тени. В углу за лоскутной занавеской, зарывшись в кучу потрепанных пледов, тихо спала деревенская ведьма и ее душа бродила по границам несбывшегося. Давно не знавшая починки, крыша дома протекала, капли падали с потолка в стоящую посреди единственной комнаты лохань и звук их падения напоминал тиканье часов. Глядя как пляшет пламя на фитиле свечи, Один пытался разобраться в собственных мыслях. Его ждали в лесу. Но уходить с хутора не хотелось. Сняв цепь, рыжая Нэн перевернула что-то в душе. Как когда-то Гилфиниэн, явившаяся разгневанной валькирией тогда, когда обозленные южане подкараулили его на полпути к дому и дело оборачивалось окончательно скверно. Все они панически боялись собак, а Гилфиниэн, как всегда, была с Айви и Валетом. С тех пор они стали собратьями по риску. Они не делили жизнь, стол и кров. Просто в случае необходимости готовы были прийти друг другу на помощь, которой не ждали и не просили от мира. Здесь, на затерянном хуторе, он мог быть полезным. Но нужен ли он хозяйке хутора, рыжему солнцу, не видящему в своей беспросветной бедности ничего зазорного? Она красивая… На кой лях ей сдался тот, у кого нет ничего, кроме пары крепких рук и на кого нельзя взглянуть без ужаса. Разве что дать знать лесным друзьям и остаться, пока не выставят вон…       Чавканье чьих-то шагов по лужам и размокшей глине не услышал бы, разве что, глухой. Кто-то, спотыкаясь и бранясь, бродил вокруг дома. Моментально насторожившись, Один шагнул к двери как раз вовремя, чтобы перехватить незваного гостя на пороге. Пришелец был одет в дорогой, но рваный плащ, перепачкан в глине да вдобавок еще и пьян в дымину. — Ты кто такой? — в голосе Одина зазвучал намек на угрозу. — И чего шляешься ночью, точно вор? Порядочные люди давно десятый сон видят. Незваный гость выпрямился, явив осанку воина. — Ведьма где? — спросил он на скверном синдарине. — Спит. — Неужели опоздал?! Она удачу уже отдала? — Пришелец едва не застонал от горя. — Какую удачу? Что ты городишь? — Не отдала, значит... А ну, посторонись! — Пшел вон. Сказано же — спит она. Будить не стану. Ты что, разумной речи не понимаешь? — Послушай, мне удача позарез нужна. Да, ты первым пришел, имеешь право, но мне нужнее. Сейчас. Не все ли тебе равно, у какой ведьмы удачу забрать? — Поди проспись, — посоветовал Один. — Дайте да подайте на блюдечке с голубой каемочкой. Тоже мне — король выискался. — Не король, а королевский зять! — с пьяным ухарством поправил пришелец. — Тем более. На кой лях тебе удача? Если ты зять королю, у тебя и так все есть. — Король королю рознь. Ты же сам служишь эльфам, должен бы знать. “Проклятый дайн! — мысли Берена кипели злостью со страхом пополам. — Надуть меня решил. Мне ведьмину удачу продал, а меня самого — феанорингам. Наверняка этот одноглазый кому-то из них служит. От драки не прятался — вон на роже все написано. И повадка бывалого воина. Кому служит? Вряд ли рыжим или средним. Старшим? Маэдрос прост, как кнутовище. Если бьет — то открыто. Такой каверзы можно ждать только от Маглора. Менестрель сам в драку лезть не станет. Этот предпочитает чужими руками жар загребать. Наверняка Келегорм с Куруфином нажаловались, вот он и подослал наемного убийцу, отомстить. Выследить меня могли только через дайна… Ноги уносить или подраться?” — Я никому не служу. — Ха! Значит, вышвырнули, когда не нужен стал?! Вот и меня в гнилое болото загнали… Добром прошу — пусти. Мне только одна ночь нужна, а там хоть съешь эту ведьму. Мне удача нужнее. Я покупаю ее у тебя! Вот, держи! — пришелец вытащил из поясного кошеля мелкую серебрушку и швырнул ее под ноги Одину. Оборотень не потрудился поднять монетку. Он с любопытством сытого хищника рассматривал наглого пришельца. — Да я лучше тебя съем. Пшел вон отсюда! Не будет тебе ни ночи ни дня, ни дна ни покрышки! — Да ты хоть знаешь, с кем дело имеешь?! — взревел незваный гость, хватаясь за меч. — Я Берен Эрхамион, сын Барахира, зять Тингола! — Как же, наслышан про твои подвиги. Твоя земля под оккупацией... — начал Один по-русски и запнулся, — тьфу, черт, как оно по-эльфийски-то…— и продолжил на Высоком наречии, перейдя затем на привычный уже синдарин, — стонет под пятой Врага, а ты сидишь в тихом углу и по девкам шляешься. За тебя твою работу феаноринги делают. — Ах, так?! Ну, пеняй на себя! Красивое, но отмеченное всеми пороками лицо исказилось яростью. Мокро блеснул выхваченный из ножен меч. Вино начисто отшибло у любителя удачи всякую осторожность. Что уж привычнее — свести счеты, снеся противнику голову остро отточенной сталью. Тем более, что тот был безоружным — меча нет, к ножу на поясе даже не потянулся… Но Один не стал ждать. Неуловимо-быстрым движением он уклонился от летящего на него клинка и тяжелый, усиленный по ранту гномьей бронзой сапог с хрустом впечатался в держащую меч руку. Средневековое боевое искусство столкнулось с выучкой элитной армейской части чужого мира. Выбитый меч канул куда-то во влажную и промозглую ночную тьму за порогом. — Еще раз увижу — убью, — в голосе Одина лязгнул металл. — Она моя! Перед лесом и людьми — моя! Пшел прочь, паскуда.       Задремавший было, зверь в душе пробудился и был готов нападать и защищаться. Еще немного — и боевое безумие поглотило бы разумную человеческую часть сути, как уже бывало не раз. Почуяв за спиной легкое движение воздуха, Один проговорил, не оборачиваясь: — Рыжая, преврати его в жабу. Хоть какая польза от него тогда будет. “Такая власть не дана ни одной ведьме”, — подумала Нэн и встала плечом к плечу со своим лесным защитником, на всякий случай готовясь призвать на помощь кочергу от очага. Выдернув волос из заплетенной на ночь косы, ведьма порвала его на мелкие кусочки и, прошептав заклинание, сдула с ладони в лицо попятившемуся Берену.       В глазах того, кто готов был поднять меч на безоружного, дымом пожарища заклубился смертный ужас. Перед распахнутой настежь дверью,там, где только что стоял воин-человек, Берен увидел чудовищного, вставшего на дыбы медведя. Длинные кривые когти на могучих лапах, блестевшие черными ятаганами, в клочья порвали бы всякого, вздумавшего встать на пути порождения темной лесной чащобы. Саурон и Моргот были страшны, да и их слуг Берен навидался, но лютый лесной зверь, вздыбившийся рядом с рыжей ведьмой, оказался куда ужаснее их. Против Темного Вала и его приспешников у Берена имелись союзники, сделавшие за него все, что потом приписали ему менестрели, но сейчас была только стремительно наливавшаяся дергающей болью рука, а меч бесследно сгинул в непролазных зарослях боярышника, окружившего ведьмин дом. И Берен побежал, не разбирая дороги, как бежал когда-то в Дориат от туманов, жемчужного неба, зыбучих песков, разноцветных кипящих озер, черных поющих камней и охраняющих Поющую-в-Ночи порождений досолнечного мира огражденной непреодолимым ужасом зловещей долины Нан-Дунгорфеб. С треском слетела с петель хлипкая калитка. Напоенный холодным осенним дождем черный лес корчил рожи, скалил клыки светящихся призрачным светом гнилушек, злобно шелестел листвой, тянулся корявыми ветвями, словно когтистыми лапами. Липкий ужас полз по спине, сдавливал ледяными тисками колотящееся сердце. Быстрее, быстрее отсюда, от ведьминой удачи, обернувшейся ложью и миражом! Прочь от спрятавшегося ото всех в Сонной лощине за кладбищем и лесом хутора, пропитанного сумеречным колдовством, от ведьмы и ее раба, про которого скотина— дайн не сказал ни слова и пусть дайн вместе с проклятыми младшими феанорингами и Кулаком Тулкаса разбираются, как знают, с тем, что здесь творится! Лишь бы только успеть вернуться на Тол-Гален, туда ведьма со своими чарами не дотянется. А на этом берегу Гэлиона ноги его больше не будет! Никто не заметил, как прочь от дома метнулась еще одна тень. Она ускользнула через огород и выгон к оврагу и скрылась в нем. К утру дождь смыл с грядок отпечатки босых ступней.       Боевой запал, дар неведомых предков, отпускал, почему-то не оставляя после себя привычного тяжелого безразличия и каменной усталости. Одину казалось, что пожелай он сейчас — и мир подчинится желанию с легкостью компьютерной игрушки. Это было сродни боевому безумию — я могу все. А там — будь, что будет. — Да ты и впрямь ведьма. Ишь как шуганула — только пятки засверкали. — обернулся он к дрожащей от холода Нэн, — Иди в дом. Простудишься. Он подобрал валявшуюся в грязи калитку и с размаху опустил ее на чурбак для колки дров. Старое трухлявое дерево развалилось на занозистые доски, которые Один доломал об колено. — Проще новую сделать, — пояснил он безмолвно наблюдавшей за ним ведьме. — Брось в очаг — до утра хватит. В глазах Нэн стояла картина, что несколько мгновений назад была явью. Двое, вставшие друг против друга, готовые к смертельной схватке, похожие, словно братья, но у одного — двойная мораль и гнилая душа лжеца и труса, а у второго — изуродованное войной лицо и двойная суть, где человек и освобожденный от цепи зверь слились воедино. Значит, ее видение — правда? — Ты сказал “Перед лесом и людьми”. Возьми свои слова назад. Ты сам не понимаешь, что говоришь. — С чего это не понимаю? Все я отлично понимаю. И еще раз повторю, если надо. — Нет, не понимаешь. Так говорят, если в жены брать хотят. А ведьмы замуж не выходят. Семья — это для порядочных. — Пошли в дом. Разожжем очаг — там все и расскажешь.       Нэн юркнула за занавеску, вылезла из мокрой рубашки и быстро переоделась в сухое. Один заложил жердиной проем, оставшийся от калитки, — скорее для порядку, чем для защиты от возможных воров, — и тоже вошел в дом. Нэн совала в очаг обломки калитки. Пламя шипело, плевалось, от сырого дерева валил дым, но постепенно доски просыхали и начинали гореть. Нэн согревалась, дрожь и промозглая сырость постепенно отпускали. — На тебя смотреть холодно, — эльфийский наемник вытащил из своего бездонного мешка кожаную флягу с вином и вылил ее содержимое в котелок. — Мед есть? — Есть. Пчелок держу. И пряные травы найдутся. Ты что же, собираешься на ведьму драгоценное эльфийское вино переводить? — А что тут такого? Ты же из-за меня под дождь полезла. Вот, лепешкой закуси. А то поведет. Нэн благодарно грызла лепешку, маленькими глотками прихлебывая горячее вино. Такие яства иногда подавали в трактире, только не про ведьмину честь. — Так-то лучше. Рассказывай. Почему ведьмы замуж не выходят? И что за бред про удачу нес этот недоумок? Нэн была удивлена до крайности. Неужели он не понимает? Как можно не знать то, что известно всем? Она объяснила, откуда появляются молодые ведьмы и что происходит со старыми. — Мою мать вздернули на осине, когда мне сравнялось пятнадцать зим. — рассказывала она, — А бабку утопили, когда моей матери стукнуло тринадцать. Прабабку... Дальше Один слушать не стал. До него медленно начало доходить. — Как ведьма отдает удачу? Нэн тихо рассмеялась. — Кто первый с ведьмой переспит — того и удача. Понял теперь? Ты ж меня замуж позвал. Как порядочную. А ведьмы не выходят замуж. Ведьмы только отдают удачу раз в жизни, чтобы родить новую ведьму. Возьми удачу, воин. Она нужна тебе, — Нэн глядела ясным и открытым взглядом.       Безумная мысль, до того бродившая под спудом, вспыхнула трассером в ночи и занялась верховым пожаром, закружила голову, словно стакан спирта, хваченный залпом с голодухи. То, что мнилось недостижимым, внезапно оказалось проще простого. Зачем уходить, если все уже здесь? И разве это мало — пара крепких рук? Это очень много. И Нэн, красивая и чистая, из-за своих необычных способностей ставшая заложницей отвратительного суеверия. Одного охотника за удачей он прогнал, но на его место явятся другие. И дать ей все, заодно отвадив любителей халявной удачи раз навсегда — в его власти. Ясно, как наяву представилось — крепкий, добротный дом вместо ветхой халупы и Нэн. Его Нэн. Один пристально взглянул ведьме в лицо. Несбыточность, готовая превратиться в явь, пьянила, кружила голову. — Значит, мне теперь всю жизнь фартить будет! Раз предлагаешь — заберу, но только вместе с тобой. Пойдешь за меня, рыжее солнце? — Ты... Ты что? Это не по-людски. Я же ведьма, как ты не понимаешь! И мне уже целых двадцать три зимы. — Тебе всего лишь двадцать три. И кто тебе сказал, что я человек? Я оборотень. Лауме, как говорят квэнди. И здешние человеческие законы мне не писаны, я живу по своим. “Так вот отчего была двойная суть!” — сообразила Нэн. — Оборотень? И превращаться можешь? — Нет. Не могу. Слишком поздно понял, кто я такой. Слишком долго прожил среди людей. Эльфы говорят, мои дети будут менять облик. Проверим, а? Выходи за меня, удача рыжая. — А и пойду, — решилась Нэн. — Мне терять нечего. Хорошая парочка получается — ведьма да оборотень. Интересно, кем вырастет наша дочь... Ведьма-оборотень? Но ни один дайн не даст благословения ведьме. Ни один лютнист не сыграет на ее свадьбе и ни одна повитуха не примет у нее ребенка. Такого никогда не было... — А теперь будет. На кой лях нам люди сдались? Благословят нас лесные Видящие, на свадьбе сыграют лесные менестрели. А о детях пока рано говорить. На восходе пойдем — познакомлю с эльфами. У меня тут, кроме них, никого нет. Родня по духу, но не по крови. — Откуда же ты? — Издалека. Очень издалека. И пути туда нет больше. “Эй! Что у тебя там творится? — окликнул беззвучный встревоженный голос Ломиона, — Сам разберешься, или выручать надо?” “Уже разобрался, — столь же беззвучно рассмеялся Один, — Берена с лестницы спустил. А еще свою удачу нашел. С рассветом приду, но не один. Знакомить буду”.