К рассвету от Тилиона (Пасынки Илуватара - 2)

      На восточном берегу расстались. Путь Нэн вел в глубину леса. Бребенэль с упряжкой уже ожидала ее у переправы и, попрощавшись, ведьма, эльфийская дева и четверо огромных лесных псов скрылись среди вековых деревьев. Остальным же предстояла дорога вдоль берега реки, туда, где раскинулись земли, занятые соседним кланом. Напарники мысленно обшарили ближайший участок леса — по такой дороге могли пройти разве что низкорослые, мохноногие лесные кони. Искать пришлось недолго — звери откликнулись на мысленный зов и спешили к переправе. Вот вихрем вылетел из леса белоснежный косматый Иней, при тусклом свете пасмурного зимнего дня походивший не столько на живого зверя, сколько на привидение. Следом за ним поспешал такой же белый призрак, но стоило ему выйти на открытое место… Это оказался не конь. — Тьфу ты, черт! — сплюнул Один, разглядев бесхвостое тело на длинных стройных ногах и украшенную разлапистыми рогами горбоносую голову, — Лось! Да еще и альбинос в придачу. И как его не сожрал никто с такой-то мастью? Вот свезло так свезло. Почувствуй себя Трандуилом. — Лесной король? — тут же считал образ Ломион. — Сказки человечьи. В Лесу нет королей. Да и про вождя такого никто не слыхивал. — Скорее всего, он еще не родился, — ухмыльнулся Один. — Думаю, что и папаши его даже в проекте еще нет. Черт, откуда лось-то взялся? Я же коня искал. — Бродил, наверное, поблизости. Я его знаю. Девы прикормили, еще теленком. Возле жилья трется — вот хищники его и не трогают. А не все ли равно — у всех копытных разум устроен примерно одинаково. Кого призвал — на том и поедешь.       Дальнейший разговор между приятелями шел, когда они мчались верхами через заснеженный лес. Иней с трудом поспевал за сохатым, бежавшим размеренной иноходью. Снег, одевший деревья снежными мантиями и превративший лес в хрупкую белую сказку, скрадывал звуки. Глухие чащобы между холмов, сосны и хемлоки, чьи кроны застыли зелено-седыми облаками, черно-белое кружево березовых ветвей на фоне свинцового неба — все объяло белое безмолвие. — Ну и заварили же мы с тобой кашу, напарничек, теперь непонятно как расхлебывать. Когда жене и детям сказать собираешься, что они не люди? — А чем они отличаются от людей, кроме тени зверя в душе да странных способностей? Может, век оборотней дольше людского? Как думаешь, напарник? — Это никому неведомо. Когда-то Непохожие жили в мире рядом с квэнди, были нам друзьями и союзниками. Потом исчезли. Больше я из Тинти ничего вытянуть не смог. Он отчего-то упорно не желает говорить на эту тему. — Я вообще-то не собирался брать учеников. Но Бетти сама прибилась, а Дасти твои приятели обнаружили. Потом ворлочонок свалился как снег на голову. Не гнать же парнишку, в самом деле! Куда ему деваться? Обратно в бурсу к попу? Как я и говорил — всем Теням среди людей живется скверно. Ладно — где двое, там и третий. Большие уже, нянька им не нужна. А тут Дженни заявилась. Птичка-синичка, чтоб ее… По-хорошему за горы бы ее отправить, где безопасно, как Муйнак советовал. Ан нет. Жена уперлась — не отдам да не отдам. И Бетти с ней заодно. Уговорили… мммать за ногу. Наивная, доверчивая, ко всем ластится. Сироте так нельзя. Ни здесь, ни в мире людей. Сожрут. И что с ней делать — я не знаю. — Пусть будет как будет. Во- первых, она уже сделала выбор. А от ведьминого выбора никуда не денешься, пусть даже ей всего восемь зим. Если ведьма выбирает, а не просто отдает удачу, то это навсегда. А во-вторых, женщины твоего дома никуда девчонку не отпустят. У них… Как это… — Один впервые за время жизни в Средиземье увидел, как Ломион запнулся, подбирая нужное слово. В мире людей такое происходило постоянно, а здесь он уже успел отвыкнуть. — У них биологическая программа такая. На дочь. — Чеееегооо?! — у Одина отвисла челюсть. — Где ты слов-то таких нахватался? Я их сам не знаю. — Не помнишь, — поправил Ломион, — Мне неоткуда больше взять такие знания, кроме как из твоей головы. Главное для ведьмы — воспитать наследницу, свое продолжение. Родив ли дочь, как поступает серая ведьма, взяв ли ученицу со стороны, как делает черная. Галвэн рассчитывала родить дочь. Но родился сын. Ее желания работают вхолостую. И Дженни стала для нее отдушиной. Да и для Берты тоже. Она нашла, кого учить. Пусть не магии пока, а житейским премудростям. Так что зря беспокоишься. Берта и Галвэн за Дженни порвут кого угодно… На британский флаг. — Они смотрят на меня с обожанием, раскрыв рты, а я же не отец им. В лучшем случае — армейский наставник. Честно говоря, я при своих уже и рассказывать то, что когда-то читал, опасаюсь. Едва они что-то недопоймут, а это происходит то и дело, как немедленно сочиняют миф, в который сами же и верят. А стоит развенчать один миф, как они на его место тут же сочинят два новых, и лезут геройствовать. — Так объясняй. Растолковывай. Учи. Создавай новую культуру взамен уничтоженной Валар, в конце концов. Ты — вождь. Ты возрождаешь свой народ из пепла. — Сказал тоже… Так ли много я хотел от судьбы? Всего лишь мирной жизни. — Оставь ее Берену. — Ох и язва же ты! — С кем поведешься, друг мой, с кем поведешься… Берен просто плюнул на свой народ, на свою страну, на свои обязанности. Теплого местечка в тылу захотелось. Вот и сидит теперь в болоте посреди реки, комаров кормит. А вот зачем ты ищешь себе войну? — Я ее не ищу. Это она меня находит. Как говорили в мире людей, если ты перестаешь искать приключений, приключения начинают искать тебя. Теперь вот этот рыцарь недобитый на мою голову свалился…       Один глубоко задумался. Ломион вывалил на него отнюдь не рождественский подарок, и это мягко сказано. Если берсерка подобрали на поле боя — постбоевая черная депрессия ему гарантирована, а что это такое — Один знал на собственной драной и горелой шкуре. Неизвестно, в каком состоянии рыцарь. Если командовал — а это тоже почти однозначно — то море гонора и амбиций, и хорошо, если он понимает, что все это отныне и впредь накрылось известным атрибутом для варки варенья. А если нет? Тогда объяснить неприглядную правду вряд ли получится, придется ломать. А это та еще задачка. Дело придется иметь не с зарвавшимся подростком, вроде Дасти, а с матерым и, скорее всего, неоднократно битым зверем. Таким следует обламывать гонор на корню. Кем был, кем надеялся быть — это уже неважно. Теперь ты никто, ничто и звать никак. Знаем, плавали. “Что делать умеет?” “Сочинять похабные вирши, пьянствовать, сквернословить и воевать. Во всяком случае, известен тем, что отчаянно храбр и невероятно удачлив”. “Неплохой набор. Жаль, для нас бесполезный”.       Путь закончился в укромном распадке, оставленном рекой, когда-то промывшей себе путь через холмы от Синих гор. Обрывы, прикрывшие распадок с севера и оплывшие от времени, все еще были настолько высоки, что их края были почти на уровне крон растущих в распадке черных орехов и каштанов. Попадались и какие-то странные, незнакомые деревья, с корявыми, узловатыми ветвями, не сбрасывавшие на зиму свою крупную, покрытую с изнанки ржавым войлоком листву, обвисшую под тяжестью облепившего ее снега. Под листьями прятались гроздья мелких, обросших таким же ржавым войлоком плодов. — Мы на месте, — сообщил Ломион, спрыгивая со спины Инея. — Слезайте, граждане, приехали, конец? — Один тоже спешился и потрепал лося по шее. — Хороший из тебя конь. Спасибо. Иди. Свободен. Но стоило только отвернуться и сделать несколько шагов к заметенному снегом зимнему жилищу, как в спину ткнулась бархатная белая морда. — Ну что тебе? Иди, иди. Понадобишься — позову. Кося рубиновым глазом, сохатый неспешно отошел к какому-то кусту и начал с аппетитом поедать тонкие веточки. Из зимнего жилища, где только протоптанная к двери тропинка да струйка дыма от очага выдавали, что здесь, под опустившейся до земли крышей, укрытой слоем снега, кто-то живет, выскочила эльфийская дева. Кутаясь в айяте, она положила в выдолбленное из бревна корытце два соляных камня, потом вытащила из-под навеса добрую охапку сена и кинула рядом. Иней тут же принялся уплетать угощение. Лось же от сена отвернулся. Один окликнул сохатого: — Смотрю, сено ты не любишь? Ну, чем же тебя отблагодарить? — он вынул из мешка круглый ржаной хлеб, накануне испеченный Нэн, и отломил горбушку. — На. Бархатные губы аккуратно сняли угощение с ладони. Иней тоже было подошел, но сохатый немедленно зафыркал, злобно прижал уши и угрожающе топнул раздвоенным копытом. Иней счел за благо ретироваться. — Не любишь делиться. Все с тобой ясно. Ломион подозвал коня и сам угостил его краюхой хлеба. Сохатый сразу же успокоился. — Ему не хлеба жалко. Он твоим вниманием делиться не желает. — Ручной, что ли? — Он тебя, похоже, выбрал. Тебе осталось только имя ему дать. Если уж зверь выбрал тебя, то стоит тебе позвать — и он пойдет за тобой хоть на край света, хоть на Заокраинный Запад. — Вот только белого лося мне для полного счастья в деревне и не хватало. И так уже слухи табунами бегают, хоть сезон охоты открывай. И как же мне тебя назвать… — Один задумчиво погладил белую бархатную морду, — Ну, раз ты уж верный такой, то Верным и оставайся. Да будет так. Верный, казалось, только этого и ждал. Ткнувшись напоследок горбатым носом в плечо свежеобретенного хозяина, он неспешно отошел к корытцу и принялся, на пару с Инеем, облизывать соляные камни. “Нэн, ты где? Добралась нормально?” — обратился Один мысленной речью. Далеко, конечно. Но вдруг получится? И вдруг почувствовал, как кто-то подхватил его мысль и передал дальше. — Напарник, что это было? — Разговор по цепочке. Мы пользуемся этим способом, когда надо дотянуться до кого-то, кто далеко. Галвэн только шепчет и слышит примерно так же. Твои способности тоже ни в какое сравнение не идут с нашими. Вот мы и включили тебя в цепочку. “Все в порядке, давно уже доехали. Ведьма и ее дочь — из народа Халет, из Бретиля. Черный мор обошел те земли стороной, но люди не пожелали терпеть рядом с собой девчонку-оборотня,” — пришел ответ издалека. — ”Сейчас сидим, треплем шерсть и разговариваем”. “Как зовут ведьму?” “Ведьму зовут Грэйс, ее дочку Хоуп. Ты где?” “Иду знакомиться с этим непутевым. Надо же знать, с кем впоследствии придется иметь дело”.       Похоже, все лесные кланы строили свои дома по единому образцу — центральная зала и жилые ниши вокруг. Витавшие в воздухе запахи, тонкие и терпкие ароматы лекарственных трав, указывали на целительские покои. Встретила приятелей та же дева, что раздавала сено и соляные камни для Инея и Верного. — Идите за мной. — негромко произнесла она. Узкая прохладная ладонь коснулась рук пришельцев, отдавая сведения так, чтобы их не мог услышать никто из тех, кто мог оказаться рядом. “Набор, как из крутого ДТП, — точно так же, на касании, сообщил Один напарнику, — Ну, что ж, тем лучше для нас. В боевой режим не выйдет. Не на чем. Для него сейчас просто дышать — и то проблема”.       В нише, куда их привела дева-целительница, царил полумрак. Квэнди не любили яркого света. Сходство с Дженни у лежащего на низком ложе мужчины было жутковатым, какое бывает у дальних родственников. Ломион взглянул на суть — яркая тень, почти зверь, с толстой ржавой цепью на косматой шее. Яркие угли, готовые запылать, стоит лишь смахнуть с них тонкую вуаль пепла. Значит, почти ничего не потеряно… Припомнив тень пепелища в памяти напарника, когда тот вместе с гномами громил вастаков, мстя за нападение на свой дом, Ломион зябко поежился. Серьезных ран на теле не было. Воина сбили с коня и крепко приложили чем-то тупым и тяжелым. — Берен?.. — голос спросившего был настолько тих, что походил на шепот. И тут Ломион с оторопью увидел, как преобразился его напарник, живо напомнив их первую встречу на нехорошей квартире. — Еще раз назовешь меня именем дезертира — получишь в морду. Понял? Отвечай. Имя? Чин? Род войск? Номер части? Кому служишь? — Талион Редферн… — Дальше! — речь Одина походила на хлесткие, расчетливые удары. — Сотник. Кавалерия. Седьмая резервная сотня. Маглору. — Куда шли? Откуда? Численность группы? Цель? — В Бретиль. Из Маглорова ущелья. Полтора десятка. За ведьмой. Голос лауме стал мягким, почти вкрадчивым. — Кто ж так далеко по нужде ходит? — процитировал Один старый анекдот про Берена. — Поближе ведьмы не нашлось? Ломион фыркнул. Этот анекдот он знал. А вот Талион, похоже, слышал его впервые. — Это моя ведьма. — Как это — твоя? Купил ты ее, что ли?       Видимо, решив, что терять ему уже нечего, Талион заговорил. То запинаясь, то повторяясь, он выложил свою историю. Он часто останавливался, чтобы отдышаться, а потом продолжал говорить, словно боясь, что его перебьют. Оказалось, что отряд ушел из ущелья, не сообщив ничего лорду. Лорд в последнее время вообще мало интересовался тем, что творится на границе, так что сочли, что удастся обернуться незаметно. Другие, бывало, и на шесть, и на семь шестиночий исчезали с границы и это сходило им с рук. Так три шестиночья и тем более бы сошло. “Ну и кавардак! Не удивляюсь, что Моргот лупит их в хвост и в гриву!” — мысленно прокомментировал Ломион. “Чья бы корова мычала, твоя бы молчала. У вас до недавнего времени было не лучше”.       История с ведьмой, оказывается, заварилась еще тринадцать зим назад. Редферны, ведшие свой род из небогатой знати, приходившейся дальней родней княжескому роду, служили Дому Халет. Но Талиону хотелось большего. Хотелось почестей и боевой славы. Но ни того, ни другого на службе у бретильского князя не водилось. Племя тихо сидело в глубине своего леса и больше всего на свете боялось перемен. Талион подумывал перебраться к родичам в Дор-Ломин, да только все сколько-нибудь приличные места в гвардии Хурина были разобраны местными. Никаких лазеек и никаких перспектив. Тогда-то Талион и решил разжиться ведьминой удачей. Всего-то одна ночь. И не важно, что первой женщиной в жизни окажется ведьма. Белокурая семнадцатилетняя ведьма из проезжего дома. Он у нее даже имени не спросил тогда. Вскоре после той ночи Редферну предложили место в Кулаке Тулкаса, тайной гвардии, выполнявшей особо щекотливые поручения верховного дайна, а следом пришла весть, что есть место в дружине у лорда Келегорма. От такого подарка судьбы невозможно было отказаться. Так начался путь Талиона на восток, к клятве верности Первому Дому, почету, богатству и славе. Удача действительно сопутствовала ему — от Келегорма Талион вскоре перекочевал к Маглору, где быстро поднялся до сотника. За тринадцать лет его не тронули ни вражеский меч, ни стрела, хотя Талион неизменно был в самой гуще битвы, победы и богатая добыча, казалось, сами шли в руки. Жизнь проходила в боях и пирах. Да только счастье это оказалось с горьким привкусом. Деньги не задерживались в кошеле, боевая слава быстро забывалась, да и с женщинами катастрофически не везло. — Пленниц брали…Много их было. Вастачки и прочие странные племена, которые Морготу служат. Красивые и не очень, молодые и пожилые… Дружина развлекалась. А я… — даже в полумраке стало видно, как его лицо залилось краской. — А я — ну никак. Нет — и все. А по ночам та ведьма снилась. Посылал людей, чтобы нашли и привезли… Без толку… Дружок прознал. Подглядывал, что я в шатре с пленницей делаю. Ничего не делал. С души воротило. Ведьма перед глазами стояла. Да… Удачу-то отдала, но и прокляла впридачу. И то, что имени не сказал, не помогло. Ну пришлось дружку рассказать про свою беду. Тот поклялся молчать. Собрали мы отряд и поехали. Пускай ведьма проклятие снимет. А и не снимет, все равно моя… Остальным сказали, что едем ведьмину удачу добывать. — А ты бы отдал эту ведьму на потеху своим головорезам? По доброй воле? — спросил Один голосом киношного провокатора. Талион попытался вскинуться. Лицо исказила гримаса боли и бессилия. — Не отдал бы. Всех бы положил, но не отдал. В жены бы взял. Моя она. — Та-ак. А теперь выкладывай начистоту — сколько раз в боевом режиме был. Да, в том самом, когда время замедляется, мир становится черно-белым, тело свое чувствовать перестаешь и своих от чужих не отличаешь? — Не помню. Много. В бою как крылья вырастали, а после становилось так плохо, сдохнуть хотелось… Напивался до беспамятства — не помогало. Только хуже делалось. Но откуда ты знаешь? Кто ты? — последнюю фразу Талион сказал не только вслух. Его мысленный вопрос звучал так, словно немой вдруг обрел дар речи. “Такой же, как ты,” — мысленно ответил ему Один. “Можешь не стараться. Он тебя не слышит. Ты был таким же. Видимо, это общее свойство тех, кто сидит на цепи”. “Вот черт! Придется вслух объяснять”. — Знаю на собственной шкуре. Я — вождь. Вождь Пасынков Илуватара. Зови меня Одином. Валар высоко, лорды далеко, а эта земля моя и хозяин здесь я. О лордах можешь забыть навсегда, о клятвах, данных им — тоже. Для них для всех ты уже третье шестиночие, как мертв, вместе со всем твоим отрядом. Скорбящие лесные эльфы уже насыпали курган над вашими бренными тушками. Дурень. Не прокляла тебя Грэйс, а избрала, благословила и одарила так, как человеку и не снилось. Ведьминым благословением ты до сих пор не стал падалью, хотя должен был стать ею давным- давно. Валяйся у нее в ногах, проси прощения. Если она согласится простить тебя. Пока жива ведьма — жив и ты. У тебя с ней одна жизнь на двоих. “Зачем ты ему это наплел?” — неслышимо спросил Ломион, стоило напарникам выйти из ниши и снова оказаться в центральной зале. — Чтоб жизнь медом не казалась. Он младше меня лет на пять, ниже по званию и сразу должен был узнать, кто самая толстая лягушка в этом пруду, — ответил Один вслух, перейдя на русский. — Чайники пинать может только начальство. Да, кстати, Бетти была права. Этому не то что ребенка — дохлого таракана нельзя доверить. За ним за самим пригляд нужен. Так что придется Дженни остаться у нас, бабам на радость. Дотянись до Нэн, у тебя это лучше получается, пусть скажет Грэйс, чтобы приезжала и забирала свое непутевое добро, если он ей еще нужен зачем-нибудь. Цепь пускай тоже сама снимает.       Две ведьмы, рыжая и белокурая, сидели возле очага в центральной зале. Вместе с ними в зале была четверка лесных псов и девочка зим одиннадцати-двенадцати на вид, в залатанном сером платье. Ее темно-золотые волосы были собраны ремешком в подобие конского хвоста. Девчонка бойко орудовала деревянным гребнем, вычесывая линяющих зверей. Ведьмы трепали вычесанную шерсть, готовя кудель для пряжи. —Как ты дошла до жизни такой, что все время носишь свой дом в поясной сумке? — А ты? Как тебе удалось родить сына? — Эльфы говорят, у ведьмы должны быть защитники. Вот он и родился, чтобы защищать свою будущую сестру. И Нэн рассказала Грэйс историю своего замужества. Юная Хоуп, не прекращая работы, недоверчиво хмыкнула. — Не видела бы тебя — решила бы, что сказки. Ну не бывает так. А кто твой муж? Человек или оборотень? — У него звериная суть. Но менять облик он не может. Хоуп дернула плечом. —Ну и пускай не может. Все равно твой сын будет таким же, как я. — Оборотнем?! — Нэн как-то не задумывалась об этом. — Он сможет менять облик? — А то! По второй зиме начнет. — Дочка, покажи гостье, что ее ожидает, — вмешалась Грэйс. Хоуп вскочила на ноги, потрепала пса по ушам и вымелась за дверь. Нэн пошла за ней. Кувырок назад, одежда летит в снег, а вместо девчонки перед ошеломленной Нэн стоит годовалый медвежонок. Ведьма ахнула. — Да как же тебя от медведицы отличить?! Вместо ответа медвежонок протянул Нэн переднюю лапу, задирая верхнюю губу в почти человеческой улыбке, странновато смотревшейся на звериной морде. Приглядевшись, Нэн увидела — резцов у существа, казавшегося медведицей, было не шесть, как у зверя, а только четыре. Да и протянутая лапа была куда больше похожа не на лапу, а на руку, если бы не когти и не покрывавшая эту руку-лапу косматая шерсть. Насладившись произведенным впечатлением, зверь еще раз перекувырнулся — и перед Нэн снова предстала девчонка с темно-золотыми волосами, поспешно натягивающая на себя залатанное и слишком короткое платьишко. — Пошли в дом. Холодно человеком на таком морозе ходить. — А в медвежьей шкуре тепло? — Тепло. Когда твой оборачиваться начнет, на зимнюю одежку для него тратиться не придется. Это хорошо. А как подрастет, и себя прокормит, и тебя голодной не оставит. Это тоже хорошо. Снова оказавшись под крышей, Нэн протянула руку, чтобы погладить девчушку по волосам, приласкать, как Дженни, но Хоуп ускользнула. — Я не люблю, когда меня чужие трогают. В ее мысли ворвался голос Ломиона: “Нэн, скажи Грэйс — пусть забирает свое недоразумение, если оно ей еще нужно, и делает с ним что захочет”. Снова оказавшись в зале, Нэн передала Грэйс то, что велел ей Ломион. — Видишь, твой непутевый рыцарь тебя не забыл. Сам вернуться собирался, даже цепь его не удержала. И вернулся бы, если бы с орочьим отрядом не встретился. — Когда я отдала ему удачу, цепи не было. Значит, сам голову в петлю сунул. А возвращаться было уже некуда… — Грэйс задумчиво накручивала на палец прядку своих волос, цвета смеси сливок и меда, — Он не нашел бы нас в Бретиле. Нет больше дома у дороги. Как только люди узнали, что Хоуп умеет оборачиваться, на нас ополчилась вся округа. Попробуй-ка удержать взаперти шуструю любопытную девчонку трех лет от роду. Да еще и в проезжем доме… И мне с дочкой пришлось бросить все и уходить. Мы нигде не могли остаться надолго. То в шалаше жили, то в пещере. Люди охотились на нас, как на зверей, и Кулак Тулкаса, и простолюдины, и слуги лордов. Все, что удалось сохранить — гвоздь от дома. — Если есть гвоздь, то дом будет. Грэйс, ведь он искал тебя, ты ему нужна… — Только вот забыл спросить, нужен ли он нам, — не по-детски угрюмо проворчала Хоуп, протягивая руки к огню в очаге. — Был богат и в почете — о нас не вспоминал, а как все в бучило ухнуло — приполз. Лучше бы с нами Огонь остался, чем это недоразумение... — Хоуп, Огонь — эльф, и у него своя дорога, не похожая на нашу. Богатство и слава, они как песок. А время — как ветер. Поднялся ветер — сдул песок, обнажил суть. Пусть лучше потеряет все — и вернется. Ветер веет — песок по свету развеет. Не останется ничего, кроме плача — домой приведет удача. — Матушка, ты хочешь принять его назад? — сообразила Хоуп. — Так это ж совсем другой разговор. Забирай, раз уж когти запустила. Может, польза какая от него будет. Вот только среди людей нам больше не жить. “Нам всем, — мысленно поправила Нэн. — Рано или поздно люди догадаются, кто мы такие. Оборотням среди людей не место”.