К рассвету от Тилиона (Пасынки Илуватара - 2)

      Нэн Галвэн вынула гвоздь из стены и то, что составляло суть дома, свернулось, тихо улегшись в поясной кошель. Во дворе ученики, которых она мысленно считала своими детьми, были заняты тем, что ловили жабью королеву. Вредная игрушка даваться в руки не хотела, а Наллен наотрез отказывался ехать без нее, поднимая отчаянный рев. — Зачем ты ее туда гонишь, она же сейчас с крыльца спрыгнет и поминай, как звали! — слышался из сеней голос Дасти, — Положи сапог вдоль стены и тогда гоните все вместе осторожно, она сама в него спрячется! Можно было передохнуть. По правде сказать, Галвэн жаль было покидать Сонную лощину, где она прожила всю жизнь, но супруг был непреклонен — нужно перебираться на восточный берег. В комнату заглянула Берта. — Все, поймали. Так в сапоге и повезем, а то из мешка она, чего доброго, выпрыгнет, и начинай с начала, где голова торчала. Оставалось все проверить в последний раз. Но стоило только рыжей ведьме выйти во двор, как заворчал Волчок, а череп над воротами вдруг забеспокоился и потребовал назвать пароль. Вместо пароля из-за ворот раздался скрипучий старушечий голос. — Госпожа ведьма! Госпожа ведьма! Так пронзительно вопить умела только хромая Пенни. Войдя во двор, она, подпираясь батожком, торопливо проковыляла к крыльцу и бухнулась ведьме в ноги. — Госпожа ведьма, всеми богами молю, спаси! Корова моя в храмовый сад забрела, падалицы объелась, раздуло ее, того гляди сдохнет. Что хочешь отдам, три года служить тебе буду, только выручи! Пропаду ведь я без коровы!       Делать нечего, нужно было идти. При всей своей вздорности, хромая Пенни в жизни никому зла не сделала. А без единственной коровы- кормилицы ей и впрямь придется туго — Пенни жила возле переправы и, если бы не масло и молоко, которые продавала у парома, давно померла бы с голоду. Быстро собрав все необходимые травы и инструменты, Галвэн поспешила было за хромой Пенни, но тут Наллен, который до того мирно спал в доме, выбрался на крыльцо и захныкал, требуя жабью королеву. Выпускать ее из сапога с перспективой ловить заново не хотел никто — игрушка самообучалась и на одну и ту же уловку два раза подряд не попадалась. Так что оставить сына дома рыжая ведьма не рискнула — Наллен подрос и мог натворить немало дел, а с его активным участием сборы запросто могли затянуться до следующего утра. — Давай в гости сходим, посмотрим, какая у бабушки Пенни коровка живет. Наша-то бурая, а у нее пестрая, — отвлекала Галвэн малыша. — И уточки у нее есть. У нас нет, а у нее есть. Она у самой речки живет. Пойдем к бабушке Пенни уточек смотреть? Уточки-то кря- кря, а утятки маленькие, пушистые. Пойдем. Хоуп увязалась следом. — А я, госпожа, за мальчонкой пригляжу, покуда ваша милость делами заниматься изволит. — Это кто ж у вас, госпожа ведьма? — полюбопытствовала старуха, бойко семеня за Галвэн к реке. — Вроде не из наших? Не видала я ее раньше. — Да сирота, бродяжка бездомная. Приблудилась — хлеба просила. На любую работу согласная. Девка крепкая, послушная, отчего б не взять? Хоуп мысленно хихикнула. — Добрая ты, Нэн, хоть и богатейкой заделалась, и мать твоя добрая была, никому в помощи не отказывала, — причитала старая Пенни. — И наместник-то тебя в жены выбрал, потому что добрая ты и жалостливая. “Мягко стелет — жестко спать”, — заметила Хоуп. — “Просто платить неохота. И не у дайна в саду корова яблок нажралась, а убрела с клеверного поля на водопой, пока старуха в храме у богов счастья выклянчивала. Вот и раздуло бедную животину. А Пенни вовсе не бедная и не голодная. У нее хорошая кубышка в саду припрятана. Что ж я, людей не знаю? Натура их такая — подлая”. Деревня встретила их многоголосым гомоном. В храме звонили колокола, от заведения Лысого Тома слышались заунывно-визгливые звуки волынки, на которой играл какой-то приблудный музыкант. Народ вовсю праздновал день Нэссы-покровительницы животных. Наллен, впервые попавший в деревню, испуганно жался к матери.       Белую в рыжих пятнах корову успело раздуть уже порядком. Она стояла посреди двора, тупо глядя перед собой. Из коровьего рта тянулась к земле дорожка слюны. Положив руки на кривые рога, Нэн мысленно, как научилась после замужества, спросила, что произошло и услышала в ответ медленные и неповоротливые коровьи мысли. Да, Хоуп была права — в сад к дайну кормилица хромой Пенни не ходила. Но клевер был таким вкусным и сладким, а хозяйка и пастух никогда не позволяли насладиться им вдоволь… Всегда сначала давали невкусное, потом немножко вкусного, и никак не наоборот. Спешно взнуздывая объевшуюся скотину намоченным в дегте соломенным жгутом, ведьма раздавала указания — Пенни была послана в трактир к Лысому Тому за половиной кварты гномьего самогона, Хоуп уже тащила из колодца бадейку с холодной водой. Наллен, устроившись на перевернутой куриной кормушке, был занят беседой с тощей черной кошкой. — Баба злая, — сообщил он по-русски. — Киса бо-бо. Киса ам — и нету! Хоуп встряла в мысленную беседу и перевела кошачьи жалобы для Нэн: — Твоя бабулька, что в жизни никому зла не сделала, тиранит бедную животину почем зря. Незачем, дескать, кошку кормить — кошка мышей должна ловить. Она и ловит. И ест тут же на месте. Голодная. В сарае живет, а в дом бабка ее не пускает. Чуть кошка на порог — Пенни в нее деревянным башмаком швыряет. Блюдца молока для кошки жалко, а дайну круг сыра притащить — это за милую душу. Хотя от дайна-то пользы всяко меньше. Ты, Нэн, как знаешь, а я в уплату за труд эту кошку заберу. Глянулась она мне. А взамен умертвие из оврага призову — пускай знает наших, старая карга. Наллен, хочешь киску? Будет с нами жить, а там, может, лесного кота себе найдет. Малыш просиял и принялся ловко вынимать репьи из пушистого кошачьего хвоста. Кошка млела и норовила вылизать маленького лауме шершавым языком, не переставая громко жаловаться на жизнь.       Общими усилиями корову завели передними ногами на толстое, до половины вросшее в землю бревно, валявшееся у Пенни во дворе с неведомых времен. Поливание коровьего левого бока холодной водой, энергичное растирание и намоченный в дегте соломенный жгут возымели действие — скотина гулко отрыгнула. Смешав принесенный хромой Пенни самогон с квартой воды, стаканом скипидара и горстью толченого угля, ведьма прошептала над лекарством заклинание и заставила корову выпить все, как та ни пыталась отвернуть морду. После Нэн позволила скотине сойти с бревна, сняла соломенную узду и вручила Пенни мешочек со смесью тмина, укропа, ромашки и валерианы и флакон с чемеричной настойкой. — Сегодня корову не корми, — велела она, — Утром и вечером в пойло наливай ложку настойки. Травы заваривай в пинте воды. Через три дня все пройдет.       Корова, похоже, уже успевшая все позабыть, методично работала челюстями, пережевывая жвачку. Старуха рассыпалась в благодарностях, но в уплату ничего не предложила и даже кружки молока Наллену пожалела. “Я ж говорила — за медный грош удавится, — жестко заявила Хоуп. — Люди — они и есть люди. Пакостная их натура. Сейчас я ее проучу. Зря меня, что ли, Тинти с Муйнаком на ум наставляли?” — Слышь, бабка, постой. Платить кто будет? — она крепко и дерзко ухватила старуху за плечо. — Маглор с Даэроном? Как приперло — так в ногах валялась, соловьем разливалась. А как свое получила — в кусты? Это Нэн у нас добрая серая ведьма, а я — черная и злая. Плати. Не то сама заберу что мне понравится. Ты еще всех богов будешь благодарить, если деньгами возьму, а не здоровьем да благополучием. — Ахти, да на что ж ей деньги-то нынче, она ж богатейка, жалко разве бедной старухе помочь… — Ты мне, кочерыжка старая, про бедность песни не пой, — оборвала юная ведьма. — Знаю я, где у тебя кубышка припрятана. В саду от старой груши следует отсчитать пять шагов к сухому терновому кусту и там копать.Так что давай, шевели старой задницей и тащи по кувшину молока и по ковриге хлеба каждому, мальцу тоже, а кошку я впридачу заберу. Она тебе все равно не нужна. Пожадничаешь — шепну кому следует про кубышку-то. Вмиг найдут — оглянуться не успеешь, не то что перепрятать. Пенни кряхтела и охала, но требуемое отдала. Видимо, решила, что перечить — себе дороже. — Нэн, ну отчего ты добрая такая? — с досадой спросила Хоуп, когда все вышли за ворота, оставив хромую Пенни с ее коровой, — С людьми так нельзя. Они ж нас, ведьм, запрягли и поехали, знай только понукают. У ведьмы только берут и ничего взамен не дают. А как все заберут, так на тот свет отправят. Ни одна ведьма не прожила полностью отпущенный ей век. Я бы давно уже всех людей убила. Нэн промолчала. Умом она понимала, что Хоуп права. Но все равно жалела людей с их извечным кругом забот в круговороте рождений и смертей, означенных как их земная суть. — А если б я не вмешалась, ты бы так и ушла ни с чем? — продолжала отчитывать юная ведьма наставницу, точно несмышленого младенца. — Через полдеревни по жаре тащилась, с коровой этой возилась и ничем силы не подкрепила. Ладно себя не жалеешь, но у тебя Наллен, и второй скоро будет! О них ты подумала, дурья твоя башка?! Это ж не просто мальчишки, это наш народ! Ты, я, конунг, Наллен, мама с Талионом, Лив, Берта, Дасти, Тим, Дженни и те дети, которые еще не рождены, — это наш народ. А люди нам враги. И ты выбираешь людей?! Прям как Финрод, честное слово. Все конунгу расскажу, чтоб он тебя больше к людям близко не подпускал.       Слухи разбегались по деревне со скоростью верхового пожара. Не успели Нэн и Хоуп дойти до главной деревенской улицы, как со всех сторон набежали деревенские кумушки — словно специально поджидали. На Нэн посыпался град вопросов. Каждая норовила спросить, как Нэн теперь живется, да что происходит в доме наместника, да правда ли, что эльфы затевают очередную войну. Не остался без внимания и Наллен. Его оторвали от матери, затеребили, полезли к лицу плохо пахнущими слюнявыми ртами, трепали за щечки, дергали и крутили. Перепуганный до полусмерти Наллен, решив, что все эти страшные существа хотят его съесть (а иначе зачем хватать и тащить ко рту?), обернулся медвежонком и, жалобно скуля, со всех четырех лап бросился куда глаза глядят. Заметался по улице, распугивая рывшихся в дорожной пыли кур, шарахнулся от вышедшего на порог храма дайна и помчался в сторону кладбища. Деревенские бабы, голося, словно стая напуганных ворон, кинулись врассыпную. На вопли женщин из трактира, из храма и со дворов появилось разгоряченное выпивкой мужское население деревни, вооруженное чем придется. “Нэн, я к переправе, ты за мной!” — торопливо передала Хоуп, заклинанием поднимая в воздух один за другим горшки с ближайшего забора и отправляя их в полет в сторону особо неприятного людского скопления. — ”Билли пригонит нам плот. Я ему приказала.” Уроки шаманов не прошли даром. Хоуп наконец научилась брать под контроль чужой разум. Не очень сильно и не слишком надолго, но научилась. Эльфийские терзания по поводу неэтичности такого вмешательства были ей незнакомы. Она просто хотела жить. — Бей их! — нестройно послышалось со стороны толпы, — Бей Морготовых тварей! Кого вы испугались, бабу брюхатую?! — Наллен! — отчаянно вскрикнула рыжая ведьма. — Бей ведьму! — кликушески завопила какая-то баба, — Бей проклятую! Весь ведьмин род Морготу служит! — Она наместника в медведя превращала! — подхватил кто-то со стороны “Старого загона”. — Истинно говорю, приворожила она наместника! Околдовала! Запутала в своих рыжих волосах! — заверещала красотка Мэй. — Камнями побить Морготову тварь! — понеслось со всех сторон. — Бей Морготово семя!       И тут Нэн почувствовала, как ее охватывает ярость, доселе ей не знакомая. Всю жизнь она покорялась судьбе — такова была ведьмина доля. Пока в ее жизнь черным вихрем не ворвался полузверь-лауме, не признающий законов, по которым люди жили от века. Тот, кто, дав новое имя, показал, что судьбу создают, а не подчиняются ей. Сейчас супруга не было рядом. Но Нэн (или уже окончательно Галвэн?) больше не собиралась покоряться судьбе, которую готовили для нее люди. Один встал между ней и людьми. А теперь, когда он так некстати уехал к Сарн Атраду, она сама стояла между людьми и своими детьми. И, повинуясь ее мысленному приказу, огонь, едва теплившийся в очагах, пробудился и взвился, алый, голодный, лизнув стены и соломенные крыши. На ее зов откликнулись каждая метла и кочерга, каждый чугунный котел, каждый сковородник и ухват и все огородные пугала. Ожившая домашняя утварь пошла в атаку. И толпа, уже успевшая взять в кольцо двух ведьм, отпрянула.        Хоуп обернулась, встала на задние лапы и с грозным рыком двинулась на особо шустрого подмастерье кузнеца. Нэн накинула личину. И вот охваченная паникой толпа кинулась врассыпную, увидев перед собой медвежонка-пестуна и взрослую разъяренную медведицу. Один только дайн, видимо, потеряв от страха всякий рассудок, попытался замахнуться на Хоуп посохом, но тот вырвался из руки и хорошенько отходил хозяина по раскормленному заду. Напоследок Хоуп ударом тяжелой лапы переломила посох пополам, а затем натравила на дайна коптящие и сыплющие искрами священные лампады из храма.       Кое-где занялись соломенные крыши, и селяне, позабыв про ведьм, кинулись спасать свое барахло. Дайн позорно ретировался в храм и заперся на засов. Взбесившееся корыто хорошенько приложило красотку Мэй, полетевшую на ведьму с коромыслом. Поддав Гэсовой супруге под колени, корыто опрокинуло ее в себя и унесло в вонючий, затянутый ряской пруд возле вастачьей улицы, место постоянного пребывания свиней и гусей. “ЛОМИОН!!!” — изо всех сил мысленно завопила Хоуп. Оповещением. Для всех, кто слышит. Кто-нибудь из дозорных услышит и передаст дальше. До самого Ломиона, вызванного Видящими на очередной совет, было не дотянуться. “Мы за него”, — откликнулись голоса Игнира, Хэледира и Ласселина. — ”У вас беда?” “Наших бьют!!!” Тут же обрадованно вклинились Тим, Берта и Дасти. “Наллен домой прибежал, ревмя ревет! При всех обернулся!” “Лодку украли!” “Отход прикройте! Они снова нападут!” “Ведьму жечь пойдут!” “Поняли. Живо к переправе. Ребята, наших бьют!” На клич Игнира и его друзей откликнулись такие же оболтусы, как и они сами. Без команды с места сорвались дозорные из разных отрядов. Позаимствовав у соседнего клана лодки и накинув иллюзию, чтобы маленький отряд казался больше, лесные двинулись к деревне. По земле явились несколько волчьих всадников со своими псами.       Билли, пригнавшему неповоротливый плот к ведьминой переправе, оставалось лишь разинув рот наблюдать, как к берегу причаливает эльфийская лодка, а остальные, наполненные вооруженными до зубов лучниками, ожидали чуть позади. Тем временем Берта шустро кидала в мешок последние мелочи. — Тим, уходи с Галвэн. А мы прикроем. — Чего?! Я тоже останусь! Дасти наградил побратима хлесткой оплеухой. — Жить надоело?! Не знаешь, как тебя в деревне честят? И отступник, и богохульник, и Тимоти-Свет-Предавший, и еще по-всякому. В деревне появишься — головы тебе не сносить. — Тебя, дурака рыжего, не жалко —вмешалась Берта. — Только за тобой сюда явится Дженни. Хочешь и ее жизни лишить? Живо хватай Наллена и прыгай в лодку! Тиму ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Нэн сошла в лодку, следом спрыгнул Тим с Налленом на руках. Мешок с пожитками подхватил Игнир. Паинька-Хоуп залезла в другую лодку. Волчок и Мо поплыли следом. Последним отчалил Билли, перевозя на своем плоту бурую мулицу, названную Тимом Каялой. Для острастки дозорные выпустили десяток стрел, вонзившихся в землю у переправы. “Не заходи за черту”.       Сдав Галвэн вместе с Налленом, Волчком, кошкой и Каялой организованному дозору и примчавшейся на шум Бребенэль, Хоуп демонстративно зевнула. — Ну, все в порядке? Тогда я пошла. Не дожидаясь ответа, она перекинулась и вразвалочку побежала в лес.       Дасти и Берта вернулись в Сонную лощину. — Дома нет, стоит один скелет. — потер руки бывший младший скотник Лысого Тома, — Ох и позабавимся! — Давай позову сюда всю дрянь из оврага, — предложила Берта. — Не хочу, чтобы Сонная лощина досталась врагам. — Ха! А я слеги подпилю. Дайн ступит — а пол провалится. И вот еще что… Есть у меня одно снадобье хорошее. Сам изобрел. От одного чиха взорвется. Я пока только на камнях тренировался. Заодно и испробую. Берта огляделась вокруг. После ухода тех, кто здесь жил, в Сонной лощине было неуютно. Над лесом поднимались густые клубы дыма — горящая солома крыш дымила знатно. Зашуршала высокая трава и во дворе объявились мокрая насквозь Хоуп и не менее мокрый, но очень довольный Мо. Не иначе, вдвоем переплыли Гэлион. — И за чем же дело стало? Давайте устроим потеху. Для начала подниму кого-нибудь не слишком большого, но очень давно подохшего… Останки старостовой козы подойдут.       Втроем управились быстро. Подпилили слеги, а к двери привязали веревку, тянувшуюся в подпол, к миске с углями, пристроенной над горшком со взрывчатым снадобьем. Еще два горшка спрятали в овине и хлеву и совместными усилиями закляли так, чтобы взорвались вместе с горшком в подполе. Во двор были призваны все плоды неудачного колдовства, ранее изгнанные в овраг. Решив, что, пожалуй, хватит, троица двинулась к выгону, чтобы незаметно добраться до проклятого леса , а оттуда переправиться на восточный берег через дальний омут. Но тут их уже поджидали. “Я т-те выйду в боевой режим!” — мысленно прикрикнула на суженого Берта. — ”Не сладишь, их вона сколько, а нас всего только трое”. “Не брыкайся. Мы рабы. Какой с нас спрос?” — поддержала подружку Хоуп.       Толпу возглавляли пьяница- сапожник, гробовщик, его сыночек Блоха и Гэс-балбес. Сзади галдели и воинственно размахивали коромыслами бабы во главе с красоткой Мэй. Впрочем, после знакомства со взбесившимся корытом и купания в пруду красота ее малость полиняла. — Вот они! — завопила вразнобой толпа, — Держи! Лови! Они ведьме служат!       Компанию скрутили, но тут из задних рядов приковыляла хромая Пенни. Хоуп без труда захватила ее разум. Это было несложно — мозгов у старой Пенни было не больше, чем у коровы. А в глубине души гнездился страх перед колдовством. Хороший такой страх. Тщательно взлелеянный. Осталось только вытащить его наружу и подпитать слегка. — Не тех взяли! — заблажила старуха, грозя толпе клюкой. — Не тех, дуралеи! То ж рабы! Эти двое — она ткнула в Берту с Дасти, — трактирщика собственность, а эта — и вовсе не нашенских будет, просто бродяжка безродная. Наместник — вот кто главный-то враг! И никакой это не наместник, а оборотень! Вперед выступил Барсук. — А хромая-то дело говорит! Как у ведьмы сын вместо дочери мог получиться, да еще и оборотень впридачу? Сама она его, что ль, себе медвежьей лапой заделала? — в толпе послышались сальные смешки. — От оборотней оборотнята и рождаются. Верно ль я говорю, наставник? — обратился он за поддержкой к дайну. — Верно, ученик, верно. Боги открыли мне, что ведьма оттого в деревне не показывалась, что превратил ее оборотень в медведицу, и лишь когда солнце и луна в небе вместе сходятся, может она принять человечий облик. Все задрали головы. Солнце и луна действительно стояли вместе.       Толпа загомонила. Слухи множились, едва успев родиться. Кто-то уже говорил, что сам видел, как ведьма обернулась медведицей и кого-то разорвала в клочки, а к ней на помощь примчались с севера орки. Из десятка орки тут же превратились в сотню, а из сотни во втором пересказе выросли в целую армию. Кто-то клялся всеми светлыми богами, будто сам видел, как над деревней, поджигая крыши, летали драконы и балроги... Растолкав односельчан, вперед пробрался Лысый Том. — Моё! — ткнул он пальцем в Берту и Дасти. — Оба мои! Я их только внаём наместнику сдавал. И свидетели имеются. Выпивохи готовы были подтвердить все что угодно, лишь бы трактирщик и дальше продолжал наливать в долг. Хоуп продолжала мысленно нашептывать что-то хромой Пенни, а Берта принялась обрабатывать Лысого Тома. Жадность. Ух, какая хорошая, раскормленная жадность. Свила паутину и сидит себе жирным пауком, добычу поджидает. А ну-ка, подергаем... Ох как славно побежала. Любо-дорого смотреть. Лысый Том хозяйским взором окидывал ведьмин двор и прикидывал: “А ведь все это теперь ничье! Вон добра-то сколько осталось! И еще одну рабыню задаром взять можно. Девка, похоже, шлюхина дочка, от благородного прижитая. Порода видна. Еще чуть подрастет — красоткой заделается, можно будет задорого продать в наложницы купцу или рыцарю какому. Да хряк, да матка, да приплод. Сплошная выгода. И ведьмин дом тоже… — Моё! — заорал одуревший от жадности трактирщик. — Все мое! И то, что на дворе, — мое! И в доме — моё! — А чтой-то у ней в доме имеется? — вылез пьяный сапожник. — Вперед, ребята, ведьму грабить! Под возмущенные вопли Лысого Тома он поднялся на крыльцо, хозяйским движением распахнул дверь и шагнул через порог. Дасти, Берта и Хоуп, не сговариваясь бухнулись на землю и закрыли головы руками. Привязанная к двери веревка опрокинула миску с углями в горшок со взрывчатым зельем. В подполе дома, хлеву и овине глухо громыхнуло и то, что недавно было добротной усадьбой, накрыв сапожника, с громовым треском сложилось само в себя, превратившись в груду бревен, по которым весело запрыгало рыжее пламя. Остолбеневшую толпу осыпало осколками сланцевых плиток, покрывавших крышу. — Туда лысому гоблину и дорога, — пробормотал Дасти. — Самое место ему на путях людей. — Стяжательство — грех, — наставительно заметил дайн, убедившись, что опасность миновала. — Прогневались боги. Жертву Манвэ всеблагому, всевидящему принести надобно. Балдтомсон, не стой столбом. Вознесем же, соседи, благодарственную молитву Тулкасу, что уберег нас от орков и ведьминого проклятия, да пожертвуем Манвэ светлое игристое вино, легкое, точно облака на ветру. Вообще-то дайн сам имел виды на Сонную лощину и уже прикидывал, как славно будет, оставив учеников при храме, перебраться на добротный ведьмин хутор. Но после взрыва оставалось только сделать хорошую мину. “Сам винище вылакает, скотина”, — толкнул Дасти локтем Хоуп. Та низко опустила голову, еле сдерживая рвущийся наружу смех. Для нее вся эта авантюра была веселым приключением. — Да я что ж… Я ничего… — попятился Лысый Том. — Жертву так жертву. Пиво для Тулкаса, игристое для Манвэ… Ученики дайна нестройно затянули “А Элберет Гилтониэль”. Специальной молитвы для Манвэ верховный дайн еще не присылал. “Вот потеха-то! — веселилась Хоуп. — Жаль, Тима тут нет”. “Ты не больно-то радуйся, — безмолвно остудила пыл Хоуп Берта. — “Нам же теперь к трактирщику в слуги идти, и кто знает, когда удрать удастся”. “А у Лысого Тома жизнь не мёд”, — подтвердил Дасти. “А у меня что — мёд?” — огрызнулась Хоуп. — “В конце концов, рабыней я еще ни разу не была. Это должно быть любопытно”.