Она плохая мать?

Чарминги, завидя дочь, ведут себя совсем иначе, чем Реджина и Генри: они громко ахают, причитают и вываливают на Эмму несколько десятков вопросов, которые та, упрямо сдвинув брови, благополучно игнорирует. Потом они все же смолкают, и Снежка долго рыдает на плече дочери, а Дэвид за ужином заикается было о том, что «они всегда находят друг друга», но под тяжелым взглядом хозяйки дома не решается развивать тему. Нил дарит Робин любимую машинку, с которой он не расставался вот уже пару недель, и Снежка вполголоса (но Реджина все же слышит) бурчит что-то о чарах семейки Миллс, перед которыми оказываются безоружны потомки Чармингов. Наконец, Зелина жалуется, что у нее болит голова, а Ева широко зевает, и все вдруг спохватываются, что уже очень поздно. Перед уходом Дэвид обещает пригнать утром «жука» и кратко рассказывает дочери о делах в участке, а Снежка отзывает Реджину в сторону и тихо шепчет: — Эмма так похудела, и у нее затравленный вид. Наверное, им с Крюком так и не удалось ничего склеить, и она сильно переживает… — Похоже на то, — соглашается Реджина. — А вы…– мнется Снежка. — Нет, мы не вместе, — отрезает мадам мэр. — Эмма ясно дала мне понять, сразу после рождения Евы, что… — Ладно, — сразу кивает Снежка. — Но ты ведь… позаботишься о ней? Я понимаю, что у тебя и так хватает забот, но Эмма сейчас хочет быть рядом с детьми и… — Я прекрасно это понимаю, и мне совершенно не в тягость ее присутствие, — хмурится Реджина. Наконец, обняв и перецеловав своих потомков, Чарминги уходят. Как и накануне, Эмма и Реджина вместе купают малышку, а потом Генри читает Робин и Еве «Теремок», но, уже дойдя до зайца, громко фыркает, и присутствовавшая при этом Реджина невольно присоединяется к его смеху. Убирая после на полку потрепанный том зарубежных сказок, она думает, что некогда пустой и холодный особняк сейчас действительно перенаселен, но эта мысль не вызывает у нее никакого раздражения. Когда она поднимается в спальню, Эмма уже спит, и при свете ночника Реджина несколько минут рассматривает ее осунувшееся лицо и складку, залегшую между нахмуренных бровей. Реджине хочется провести пальцами и разгладить ее, но она сразу одергивает себя. У нее нет права касаться Эммы. И никогда не было. Ночью Ева хнычет, и они просыпаются и без лишних разговоров идут к ребенку. — Снова зубы, — вздыхает Реджина. — У Генри было то же самое. Полезли поздно и все сразу. Она прижимает Еву к груди, ласково гладит, утешая, и малышка понемногу успокаивается. Эмма все время стоит рядом, и в ее устремленном на дочь взгляде Реджина читает и сожаление, и грусть, и что-то еще, словно какую-то неясную обиду. Когда они возвращаются в спальню, Эмма тихо замечает: — Ты здорово управляешься с ней. — С ней обычно легко, — отвечает Реджина. — Ева никогда не путала день с ночью и легко перенесла все прививки. Вот только эти зубы… У тебя они тоже лезли все одновременно? — Я не знаю, — отвечает Эмма, и, хотя ее голос звучит спокойно, Реджина успевает мысленно прочесть себе целый выговор за неуместное замечание. — Давай спать, — неловко говорит она и поворачивается на бок.