Она плохая мать?

Они гуляют по парку. Когда оборудовалась детская площадка, Евы еще не было и в проекте, но теперь Реджина по-настоящему может оценить, как же хорошо, что в свое время она прислушалась к петиции молодых матерей во главе со Снежкой и согласовала с подрядчиком обустройство отдельной зоны для самых маленьких, едва начавших ходить детей. У Евы в этом уголке давно были определены любимые аттракционы: небольшая горка-верблюд, ярко-зеленая машина, а также розовый дворец принцессы, состоящий из трех круглых маленьких залов под причудливой ажурной крышей. В первые минуты Эмма напряженно следит за каждым движением Евы, обегающей маленькими ножками свои владения, но затем, убедившись, что ребенок всегда на глазах, а мягкие прорезиненные пол и углы оберегают детей от ушибов, она немного расслабляется. Шериф оборачивается к Реджине, и, как всегда, оказывается поражена тем особенным мягким выражением лица, которое появляется на лице мадам мэр, когда та находится рядом с Евой. — Реджина, — откашлявшись, несмело начинает шериф, — я хотела бы обсудить с тобой некоторые… бытовые вещи. — Слушаю, — сразу отвечает Реджина. — Я подумала, что могла бы покупать кое-что в дом: продукты, все эти детские штуки для Евы? Скажем, в конце недели, получив жалованье. — Если ты этого хочешь, хорошо, — кивает, немного подумав, мадам мэр. — Мы можем готовить заранее список покупок, а ты будешь заезжать в магазин. — Ладно. И… наверное, я могла бы давать часть средств на оплату коммунальных услуг? Генри сейчас моется то и дело, как енот-полоскун, да и мы все… не отстаем от него. — В этом нет необходимости, — хмурится Реджина. — Подожди, с тобой Зелина поговорила, да? Эмма молчит, но красноречиво ухмыляется. — Как бы я хотела, чтобы вы перестали ругаться! — с досадой восклицает Реджина. — Мы не ругаемся. — Как скажешь, — лицемерно говорит мадам мэр. — Ох… ну ладно, она действительно упомянула что-то о куче нахлебников на твоей шее… пару раз. — Зная Зелину, скорее, пару десятков раз, — вздыхает Реджина. — Не сердись из-за этого, ладно? Она сама только недавно начала стабильно зарабатывать, и в этих нападках на тебя легко увидеть что-то вроде детской попытки самоутверждения за счет «новичка». — Ты думаешь? — Эмма хмурится и качает головой. — А, хотя… это очень похоже на правду, — все же признает она, поразмыслив. — Ее услуги действительно востребованы? И люди пускают ее в свои дома? — Как ни удивительно, но да. — Самопиар у нее что надо, — усмехается Эмма. — «Настоящая магическая уборка», надо же такое придумать. — Если есть «Настоящие мемуары гейши», почему бы не быть «Настоящей магической уборке»? — рассеянно улыбается Реджина. — Знаешь, было очень забавно наблюдать, с каким интересом Зелина начинала читать книгу Мари Кондо и как все длиннее вытягивалось ее лицо с каждой пролистываемой страницей. — Но идеями из той книги, как я смотрю, она все же воспользовалась: в ящиках Генри, которые она по его просьбе убрала, все вещи сложены вертикально, — ехидничает Эмма. — А вчера я слышала, как она убеждала по телефону миссис Пулман, что пятьдесят долларов за идеальную чистоту в доме по щелчку пальцев — это вовсе недорого. Приплела историю про какого-то скупого богача и художника, который рисовал бабочку взмахом кисти, но требовал за картину большие деньги, потому что учился этому ремеслу десять лет. — Миссис Пулман действительно скуповата, — посмеивается Реджина. Эмма улыбается и качает головой. — Забавно… Мы с тобой гуляем в парке и сплетничаем о твоей сестре. — Это нормально, Эмма. Мы можем посплетничать и о твоей маме, если хочешь. И это тоже будет нормальным. Это то, что нередко происходит в семье. — Семья… — повторяет задумчиво Эмма. Реджина смущается, но не спешит отказываться от своих слов. Она отворачивается, смотрит на Еву — та очень занята исследованием рычагов управления в зеленой машине — и думает, что, пусть это будет чертовски странно, но все они: и Чарминги, и Эмма, и Зелина — стали семьей, благодаря их детям. — Я хотела обсудить с тобой еще кое-что, — говорит Эмма, заметно волнуясь. — Ты разрешила мне вернуться в спальню, чтобы я была поближе к Еве, но я понимаю, что… ну, что тебе это не всегда может быть удобно… мое присутствие там, вот, — косноязычно излагает она. Реджина краснеет. Она сразу понимает, о чем говорит Эмма. Между ними были эти моменты. Все чаще. Взгляды в сторону друг друга по утрам, когда они просыпались и вставали. Случайные прикосновения, от которых по телу Реджины разбегались толпы мурашек. Осторожные улыбки, которыми они обменивались у кроватки Евы. — Что ты имеешь в виду? — все же решает уточнить мадам мэр. — Ну, я понимаю, что у тебя есть определенные потребности, — неуверенно говорит Эмма, — но я же все время торчу в твоей спальне… И… ты можешь заранее предупреждать меня… ну, ты понимаешь… — Нет, не понимаю. О чем предупреждать? — бурчит Реджина. — Ну, о тех ночах, в которые ты планируешь быть не одна, — нахмурившись, поясняет шериф. — Не одна? — Ну, когда тебе хочется принять кого-то… Вейла, или, я не знаю… Я буду оставаться внизу, пока ты… будешь занята. — Эмма! — старается оставаться спокойной Реджина (потому что Ева, словно какой-то феноменально чувствительный барометр, всегда остро реагирует на ее эмоциональное состояние, а денег на постройку новой детской площадки в бюджете не предусмотрено). — Ты серьезно предполагаешь, что я с кем-то встречаюсь? Сейчас, когда Ева так мала? Когда в доме постоянно находятся трое детей? — Вы же трахались с Грэмом, — упрямится Эмма, — и наличие маленького Генри тебя не останавливало. Реджина молчит и посылает бледную улыбку Еве, которая, выбежав из розового домика, вопросительно смотрит на нее. «Все в порядке», — внутренне пытается убедить она себя. Это просто обычная Эммина паранойя. Ничего нового в ее оскорбительных подозрениях нет. И потом, она ведь действительно пускала Грэма в особняк и спала с ним. Почему же так больно от предположения Эммы? — Я обидела тебя, — не сразу понимает шериф. — Получается, ты действительно ни с кем?.. — Ни с кем, — сухо подтверждает Реджина. — Извини. Черт… Я задолжала тебе слишком много извинений. И продолжаю лажать… Эмма качает головой, и на ее лице ясно написано отвращение к самой себе. — Я не скажу, что меня это совсем не задело, Эмма, — после нескольких минут неловкой тишины произносит Реджина. — Но в какой-то степени я понимаю тебя. Когда Генри от меня отвернулся, я встала на путь саморазрушения. И потребовалось время, чтобы с него сойти. Ты испытываешь разочарование и боль, потому что сегодня Ева назвала матерью не тебя. Хотя, поверь, ей просто требуется немного времени, чтобы полностью принять тебя, как мать… Я думаю, что когда тебе больно, ты, причем, скорее всего, неосознанно, ранишь в ответ тех, кто просто оказался поблизости. — Возможно, — неохотно признает Эмма. — Я словно теряю вожжи, меня несет, и я выдаю какую-то оскорбительную ахинею… как тогда, в стычке с Зелиной… Скажи, почему ты так снисходительна ко мне, Реджина? Я хренов Спаситель, но вы все: родители, ты, Арчи, Генри, — только и делаете в последнее время, что спасаете меня. И от этого иногда бывает чертовски тоскливо… от вашего всепрощения… Что, если я его не заслуживаю? — Ох, Эмма. Мы все ошибаемся и совершаем плохие поступки, — нетерпеливо отвечает Реджина. — И я ошибалась в этой жизни чаще других. Просто поверь. Ты заслуживаешь. И прощения. И того, чтобы быть счастливой. — Ты сейчас говоришь, как моя мама, — уныло замечает Эмма. — Но она и должна так говорить, ведь она… моя мама. А ты… а мы просто… а у нас всего лишь двое детей. Она чешет в затылке и, заметив не скрываемую Реджиной ухмылку, быстро добавляет: — Это ведь совсем другое! — Разумеется, — фыркает Реджина и смотрит на Еву. Ребенок, хитро улыбаясь, выглядывает из окна розового домика. Мда, до косы Рапунцель ей еще далеко… Реджина слегка вздрагивает, когда чувствует прикосновение пальцев к своей руке. Она поворачивается к Эмме и видит, как та смущена и даже напугана своим жестом. Мадам мэр ответно обхватывает предложенную ладонь. Еще одна вещь в копилку тех, которые они никогда прежде не делали. Но каким же естественным это кажется сейчас: держащиеся за руки шериф и мэр в городском парке, приглядывающие за своим ребенком.