Она плохая мать?

Эмма молчит весь вечер. За ужином они с хозяйкой особняка все же вовлекаются в затеянный Генри разговор, а потом обсуждают подарок на день рождения Нила (Робин накануне заявила, что подарит ему нечто особенное и убежала в свою комнату, после чего дом сотрясло несколько магических вспышек), поэтому от Евы требуется подарить что-то отдельно. Они договариваются, что купят гибкий трек и конструктор. Ева, кажется, одобряет их решение, улыбаясь всеми своими едва показавшимися зубами. Сегодня малышку укладывает и купает Эмма, но Реджина, убрав все на кухне, как и всегда, приходит в детскую. — И жили они долго и счастливо, — как раз заканчивает Эмма рассказывать дочери какую-то историю. «А так вообще бывает?» — думает Реджина, подходя к кроватке ребенка. Она гладит Еву по мягким коротеньким волосам и наклоняется поцеловать на ночь. Даже полусонная, девочка отвечает на ее ласку легким розово-золотым свечением. Эмма выходит из комнаты с непонятной гримасой, которая всегда оказывается на ее лице при виде особого магического взаимодействия дочери и Реджины. В спальне между Эммой и мадам мэр воцаряется неловкое молчание, которое Реджина, впрочем, игнорирует. Она уходит в ванную, чтобы переодеться и умыться, а потом надеется заснуть до того, как Эмма придет в кровать. Ей действительно удается задремать, но неглубоко, так что, когда шериф тихо окликает ее, она вздрагивает и просыпается. — Что?.. Ты что-то хотела? — Я… извини, не думала, что ты уже спишь… — Ну, уже не сплю. Так чего ты хотела? — Поговорить. Конечно. Чарминги обожают разговоры, а о наличии ответного желания у жертвы, выбранной в собеседники, никогда не задумываются. Реджина переворачивается на спину и приказывает: — Говори. — Ты ведь не будешь отрицать, что обсуждала меня с Арчи? И с моей мамой? — Я бы не сделала это, если бы ты не стала забываться и развязно вести себя, — спокойно признает Реджина. — Но… послушай… ты поговорила о нас с… моей мамой! Со Снежкой. Серьезно? Мадам мэр открывает глаза и подтягивается выше на подушке. — Ну, ты же первая начала. Как, по-твоему, я должна была реагировать, когда она сегодня позвонила и стала нести какую-то ахинею о семейных ценностях, квохча, как снесшая яйцо курица? — Ты могла бы сказать, что это не ее дело. Что мы сами разберемся. И я не начинала с ней разговор о тебе, между прочим! Она сама пришла к каким-то своим выводам, увидев, как мы с тобой и Евой гуляем по парку, взявшись за руки. — Это было всего один или два раза, — с неудовольствием замечает Реджина. — Или три-четыре раза… — Ну, больше не будет, — отрезает мадам мэр. — Почему? — Ты знаешь, почему. Я принимаю тебя как часть семьи, Эмма; у меня было время с этим смириться с тех пор, как Генри разыскал тебя. Но не думай, что это что-то значит в том смысле, на который ты намекаешь. И не ищи никакого подтекста в моих действиях. — Посмотри на меня, — просит Эмма. Реджина неохотно поворачивает голову в ее сторону. Спаситель сидит на кровати и застенчиво улыбается ей. — Ну, долго ты еще будешь упрямиться? — тихо говорит она, соблазнительно покусывая нижнюю губу. — О чем ты? — морозным тоном спрашивает мадам мэр. — Это ведь ты и я, Реджина, — говорит Эмма и опускает глаза. — Ты… я… Ты покапризничала, показала характер… но… Ведь ничего не поменялось между нами? — Все изменилось, Эмма, — не соглашается Реджина. Она немного отодвигается к краю кровати и обхватывает себя за плечи, внезапно чувствуя озноб. — Я очень виновата перед тобой; мне не надо было вообще приходить тогда на вечеринку Руби и уж тем более глушить, как простую газировку, коктейли и предлагать тебе выпить на брудершафт, — мрачно произносит она. — Это из-за меня все началось, из-за меня ты обманывала мужа, из-за меня вы с Крюком разругались и вам пришлось уехать… — Нет, — перебивает ее Эмма и качает в отрицании головой так сильно, что ее локоны взлетают вокруг головы золотым облаком. — Не вини себя! Между мной и тобой не было того, чего я бы сама не хотела. — Ты была замужем, Эмма, и ваш брак складывался вполне удачно, — вздыхает мадам мэр. — Если бы не я, вы бы до сих пор были счастливой семьей. — Нет, — снова не соглашается Эмма. — Нет же, Реджина! Ты винишь себя напрасно. Ты… правда в том, что если бы ты не предложила тогда выпить на брудершафт, я бы сама поцеловала тебя тем вечером, потому что быть рядом и не касаться, не вдыхать аромат твоей кожи, не знать вкус твоих губ — было уже для меня невыносимо! Я долго боролась с собой; ты напрасно считаешь, что все началось на той вечеринке… В мыслях я уже изменяла своему мужу так много ночей… — Не надо переубеждать меня, Эмма. Ты слишком проста и прямолинейна, чтобы даже задуматься об измене. И если бы я не провоцировала тебя на каждом шагу… — Нет же! О, черт, Реджина, ну почему ты винишь себя? Ты же не виновата в том, что так чертовски восхитительна и прекрасна, как и не виновата в том, что я потом сама преследовала тебя, позабыв брачные обеты, — торопится высказаться Эмма. — Так вот. Я очень виновата перед тобой и перед… Крюком, — продолжает, не слушая, Реджина. — И я прошу прощения у тебя за то, что испортила твой брак. Но все же я умею делать выводы из своих ошибок. И не повторю их. — И что это значит? — расстроенно спрашивает Эмма. — Что я никогда снова не соглашусь быть твоей любовницей, — твердо заявляет Реджина. — К старому возврата больше нет. Все так. Урок усвоен, и данные себе обещания надо выполнять; произнести фразу оказалось проще, чем она думала. — Реджина, ты же не всерьез, да? — срывающимся голосом спрашивает Эмма, и ее зеленые глаза делаются большими, как у напуганного котенка. — Ты… просто все еще обижена, верно? Я много косячила, да… Я столько глупостей натворила… Но… Она придвигается ближе, не обращая внимания на недовольный возглас Реджины, кладет руки ей на плечи и вжимается лицом в изгиб шеи. — Пожалуйста, не отталкивай меня, — умоляет она и целует дрожащими губами. Но Реджина не выполняет ее просьбу; она отстраняется и вытирает шею рукой. — Поспи на диване, Эмма, пока не научишься контролировать свое либидо, — буднично распоряжается она. — Что? — Бери подушку, одеяло и иди вниз, на диван. Это не какой-то мой каприз или упрямство; я не передумаю, — вздыхает мадам мэр. — И… сделай уже что-то со своей неудовлетворенностью. Я не настолько великодушна, чтобы предлагать тебе для этих целей свой дом. Но ты вполне можешь снять номер «У Бабушки» или попросить родителей погулять часик-другой, пока ты будешь… с кем-то, — сумрачно заканчивает Реджина. — С кем-то?! Ты думаешь, я способна пойти и потрахаться с кем-то… с кем-то, кто не ты, просто чтобы… Так вот как ты обо мне думаешь?! — быстро приходит в ярость шериф. — Ну, я всего лишь предположила о тебе то же самое, что и ты — не так давно — обо мне, — нарочито спокойно отвечает Реджина. — И поверь, мне нет дела до твоей личной жизни; ты можешь снять кого-то в баре или же вместо этого пробежать тридцать километров и заснуть сразу, едва голова коснется подушки. Мне важен лишь результат: чтобы, за неимением лучшего способа сбросить напряжение, ты не кидалась бы на меня, как тигр на самку во время весеннего гона. — Скажи честно, ты так мне мстишь? — с потерянным видом спрашивает Эмма. — Ты совсем меня не слышишь, — устало замечает Реджина. — Я делаю это исключительно ради своего спокойствия и комфорта. И потом, месть — это всегда слишком… — Низко? Подло? — горько усмехается Эмма. — …Хлопотно. Спокойной ночи, шериф. Под выжидательным взглядом хозяйки дома Эмма подхватывает подушку и одеяло, идет к двери, но сразу возвращается за радионяней. — Сегодня моя очередь вставать к Еве, — глухо поясняет она. — Нет, оставь. Отсюда ближе к ее комнате. — Как знаешь, — буркает Эмма и уходит. Перед тем как заснуть, Реджина решает, что завтра же пошлет доктору Хопперу цветы. Большой букет. Его методика управления гневом сработала безукоризненно: Реджина не только не убила Эмму, не ударила ее по наглому самоуверенному лицу и не наорала на нее, но даже и не рассердилась по-настоящему (иначе бы Ева наверняка почувствовала ее гнев и зашлась бы плачем). Это был определенно успех. Кажется, мало-помалу ей действительно удается стать безразличной к миссис Джонс.