Она плохая мать?

— Все еще на испытательном сроке, шериф? — с притворным сочувствием спрашивает Зелина, возвращаясь из кухни со стаканом воды. Эмма отрывается от расстилания постели на ненавистном диване и посылает ей сияющую улыбку, отчего рыжая ведьма давится слюнями, кашляет и расплескивает половину жидкости. Фыркая и удивленно оглядываясь на блаженную физиономию шерифа, Зелина спешит удалиться, а с лица Эммы так и не сходит идиотская улыбка. Этот день был удивительным. Его можно было бы назвать лучшим, если бы еще Реджина позволила ей вернуться в спальню. И если бы они… но нет, пока об этом рано думать. Когда Реджина обрадовалась подаренным цветочкам и наконец-то улыбнулась, Эмма почувствовала, что ее грудную клетку словно распирает от необычного ощущения. Она решила пройтись до работы пешком, чтобы остудить голову, но майское теплое солнышко не сильно помогло в этом, и прибывшая в участок шериф находилась все в том же нелепо-восторженном состоянии. «Реджина сказала „спасибо“ и улыбнулась», — ежеминутно вспоминала она. Как странно: испытанная мадам мэр радость от подарка дала огромные эмоции и ей. Почему? Ребенком Эмма получала подарки очень редко. И, став взрослой, стала относиться к ним, как к неизбежной формальности: делала небольшие и, как правило, практичные подарки, если уж никак не отвертеться, и каждый раз нервничала, получая их сама. Она научилась фальшиво улыбаться, но внутри каждый раз испытывала неловкость и смущение («подарок? мне? серьезно? ладно, хотя, конечно, я этого не достойна, и вы, скорее всего, скоро поймете и пожалеете, что вообще решили подарить что-то такой никчемной, как я…»). Но сегодняшняя радость Реджины была такой искренней, такой настоящей… Так вот, оказывается, почему люди дарят подарки? Не потому, что изображают счастье, которое увидели в рекламе майонеза; верно угаданный подарок действительно может сделать счастливым, и даже неизвестно, кого больше: одаряемого или дарителя. В этой эйфории Эмма охотно помогла Дэвиду подготовить плакаты на день рождения брата, пожурила и даже не стала задерживать метко похмелившегося с утра Лероя (ей с трудом удавалось сдержать смех, на самом деле, потому что воображение упорно подсовывало ей картинку с гномом, крепко связанным и упакованным в подарочную бумагу, но нет, конечно же, не на прикроватной тумбочке, а лишь в саду мадам мэр), а потом наспех составила недельный отчет, приняла нескольких горожан с жалобами на правонарушения и предалась мечтам. Их было много. И на каждой представляемой ею радужной картинке неизменно были Реджина и дети, а в отдельных, самых откровенных мечтах, была лишь одна мадам мэр с минимумом одежды… Вечером Эмма вернулась с работы пораньше и, после привычной вечерней пробежки и душа, оделась для огородных работ: в потертые джинсы и затрапезную клетчатую рубашку с длинным рукавом. Майский вечер потрясающе теплый и ясный; на бэк-ярд выбрались все обитатели особняка. Зелина устроилась на крыльце в кресле-качалке с томиком Вирджинии Вульф и попивала мартини. Ева и Робин играли в недавно устроенной для них песочнице; Генри вооружился ведерком и с покровительственным видом начал было проводить девочкам мастер-класс по изготовлению куличиков, но, переглянувшись, кузины с одинаковыми ухмылками покрутили запястьями и соорудили из песка: Ева — чуть кособокого пряничного человечка, а Робин — высокий замок с лестницами и мостом. Реджина, выглядевшая невероятно мило в сабо и рабочей одежде, показала Эмме, где выкопать ямку; следуя ее указаниям, шериф затем полила образовавшееся углубление водой и внесла удобрение. Выдержанный в специальном растворе и уколотый растительными гормонами черенок аккуратно поместили в ямку: Эмма придерживала ветвь, пока Реджина осторожно присыпала и утрамбовывала вокруг грунт и песок. Затем они соорудили нечто вроде колпака из какого-то неведомого Эмме высокотехнологического материала (разумеется, у Реджины всегда все самое лучшее, не только виски), и мадам мэр сказала, что теперь остается только положиться на время. И Эмма, застенчиво ковыряя носком ботинка траву, заметила, что, даже если черенок не приживется, она добудет еще, ведь «у мистера Томпсона их вон сколько, а Боженька велел делиться», и Реджина вспыхнула и опустила глаза, как девчонка, получившая знак внимания от первого школьного хулигана. Потом Ева с Робин устроили настоящую песчаную бурю, оперативно ликвидированную Реджиной, а Генри вынес всем чай с удивительно вкусным имбирным печеньем, накануне приготовленным Зелиной. Солнце стало клониться к закату; на траве показались шарики росы; полетели мотыльки и коварно жалящие мушки. Обводя глазами сад, Эмма подумала, что все, что охватывает сейчас ее взгляд: аккуратно подрезанные плодовые деревья и кустарники, цветы, помещенный под колпак саженец, дети, Реджина и даже ворчащая что-то о проклятом ревматизме, подхваченном, когда «эта косорукая облила ее водой», Зелина, — невыразимо прекрасно. «Я не хочу быть сейчас ни в каком ином месте», — подумала Эмма. Она с сожалением вздохнула, когда Реджина заметила, что становится прохладно и пора уходить в дом. По контуру дорожки загорелись уже светодиодные лампы; уходя последней в дом, Эмма мысленно пожелала, чтобы этот вечер повторился. Когда-нибудь. Лучше, побыстрее. И, желательно, много раз. Наполнявшее Эмму счастье сделало ее на какое-то время неуязвимой — подколки Зелины казались сейчас совсем не обидными, а вернувшаяся холодность Реджины — преодолимой. «Когда-нибудь все будет хорошо», — думает Эмма, сворачиваясь на своем жестком ложе. Сегодняшний вечер был словно демонстрационным роликом той тихой спокойной радости, к которой она стремилась всю жизнь, и шериф исполнена решимости приложить все возможные усилия, чтобы это заполучить. И оформленная склочным мистером Томсоном жалоба на действия неизвестных хулиганов, а также устанавливаемые им по периметру участку видеокамеры, даже смешно воспринимать как сколь-нибудь серьезное препятствие.