Она плохая мать?

У Майкла Стоуна жизнерадостное лицо истинного эпикурейца, розовые лоснящиеся щеки, веснушки, безупречный костюм и уютный офис в Огасте. — Полагаю, что возникший конфликт может быть решен в процедуре медиации, — простодушно улыбаясь, предлагает он. — Если же стороны не смогут достичь согласия путем примирительных процедур, обратиться в суд мы всегда успеем. — Мне все равно, каким именно образом мой ребенок будет возвращен мне, — безразлично отвечает Эмма. — Я не против обращения к медиатору, — говорит Реджина. Стоун, радостно потерев руки, начинает длинно и кучеряво рассказывать об имеющихся кандидатурах, к которым он рекомендовал бы обратиться сторонам, но Реджина слушает вполуха, изучая взглядом Эмму. Ее ввалившиеся щеки бледны, а собранные в пучок волосы из-за выгоревших концов кажутся сейчас светлее, чем обычно; внезапное похолодание еще не кончилось, и брошенная в особняке на Миффлин-стрит куртка заменена черным тонким плащом, и людям непосвященным ее сегодняшний образ мог бы напомнить кого-то из героев блокбастера «Матрица», ну, а знакомых с Эммой времен Темной он мог бы заставить в испуге попятиться. Она избегает встречаться с Реджиной глазами, и, черт, ее морщинка между бровями все еще выглядит так, что ее хочется разгладить касанием пальцев. Реджина соглашается рассмотреть трех возможных медиаторов, наиболее рекомендуемых адвокатом, и сообщить свое мнение. Эмма отвечает, что согласится с любым выбором, лишь бы процедура началась поскорее. Стоун, просияв, обещает прислать информацию уже после обеда и раскланивается. Реджина выходит из офиса и останавливается рядом с «жуком». Ждать приходится всего пару минут; нахмуренная Эмма останавливается на полдороге, завидев ее, но выбранная мадам мэр позиция у водительской двери лишает ее возможности обогнуть препятствие. — Эмма, что ты вытворяешь? — без предисловий начинает мадам мэр. — Ты понимаешь, что снова убежала? Что Генри опять чувствует себя брошенным? И Ева — девочка, черт возьми, скучает по тебе! — Насколько я помню, — неуверенно отвечает Эмма, — это ты выгнала меня. — А что бы на моем месте сделала ты? — хмуро интересуется Реджина. — Я… наверное, себя и на порог бы не пустила, — честно признает Эмма. — А после тех слов… — она ежится, — думаю, простой пощечиной бы все не закончилось. Ты была слишком добра ко мне, Реджина. Все вы. А это не то, чего я заслуживаю. Эта доброта… она уже убивала меня, понимаешь? — Нет, — отрывисто отвечает Реджина. — Объяснись. — Может, зайдем вон в то кафе? Только давай возьмем что-нибудь вроде сока или колы… не горячее. — Думаешь, я не смогу держать себя в руках? — насмехается Реджина. — Нет… Ты не тот человек, в выдержке которого я не уверена. Реджина изучающе смотрит на бледное лицо с бегающими глазами и кивает. — Итак, адвокат и твое заявление, — решает начать мадам мэр с другого конца, дождавшись, когда им принесут сок. — Ты хочешь забрать у меня Еву? Как она ни старалась, но голос подводит ее, когда она произносит имя девочки, которую любит так сильно. — Я… нет, конечно, нет, Реджина, — пугается шериф. — Ты же не думаешь, что я могла бы поступить так, правда? — Тогда что означает это заявление? — нетерпеливо переспрашивает мадам мэр. — Я… наверное, я просто запаниковала, — опускает глаза Эмма. — Когда я услышала, как вы с Зелиной обсуждаете… ту девушку, с которой она хотела тебя познакомить… когда ты сказала, что отношения со мной были твоим упадком… и, не забудь, я только что узнала, что де-юре являюсь Еве никем… — Что у тебя со слухом, Эмма? — раздражается Реджина. — Я ведь сказала Зелине, что меня не интересует «та девушка». Что касается наших отношений… Да, они были такими, разве нет? Хотя у меня и не было нормальных отношений ни с кем, кроме Дэниэла и, может быть, Мал. Старый вдовый король?.. Парень, чью жену я убила и которую ты вернула?.. Другой парень, который любил меня по команде?.. Наконец, словно вишенка на дерьмовом торте с надписью «Личная жизнь Реджины Миллс», супруга пирата, влюбленная в него настолько, что оставила дочь любовнице, чтобы попытаться спасти свой брак? Она горько усмехается, а Эмма смотрит испуганно, и ее глаза сейчас большие и блестящие, как у ребенка, который сделал что-то гораздо худшее, чем обычная шалость, и впервые понял, что причинил своим поступком боль. — Реджина, — несмело говорит она, — прости. Мадам мэр прерывисто вздыхает и закрывает глаза рукой, но Эмма продолжает: — Я знаю, что повторяю это часто и что сразу после этого делаю что-то глупое и ранящее людей, которых я… которые для меня дороже всего на свете. — Ты действительно серьезно ранила Генри и родителей, — глухо произносит Реджина, все еще не отстраняя ладонь от лица. — Я имела в виду… Эмма вздыхает, потом опускает голову. Все это не имеет смысла. Реджина никогда не поверит ей. И никогда не простит. — У меня словно помутился разум, — признает она. — Я представила, как ты приводишь домой… кого-то, с кем у тебя будут настоящие отношения… как постепенно этот человек входит в жизнь наших детей и начинает любить их, потому что… они ведь потрясающие и их нельзя не любить, правда? И я… на том же диване, если ты… позволишь вернуться… с никакими правами на них… пока в один прекрасный день тебе или твоему партнеру это не надоест и вы… Эмма всхлипывает, хотя на ее глазах нет влаги, и бьется в странном бесслезном плаче. — …И вы не покажете мне на дверь, — все же заканчивает она. — Этого бы никогда не случилось! — восклицает Реджина. — Как ты можешь знать? Я же постоянно косячу… кто знает, что я еще смогу отколоть? Твое терпение не безгранично, Реджина. Ты и так потрясающе держишься, надо отдать тебе должное… после всех тех гадостей, что я наговорила, и всех моих глупостей. Реджина делает несколько вздохов, чтобы успокоиться. — Эмма, — твердо произносит она. — В моей жизни никого нет, кроме детей. И нескольких друзей, которые странным образом и, во многом, тоже благодаря тебе, появились в моей жизни. И никого другого не будет. Я… есть люди, которые просто не созданы для отношений. Думаю, я одна из таких людей. — Ты потрясающая в отношениях, Реджина, — с тоской возражает Эмма. — Если бы все можно было вернуть… Она качает головой, и отчаяние на бледном лице достигает такой силы, что Реджине почти ее жаль. — Я не хотела, чтобы Ева выросла, зная, что мать ее бросила, — продолжает свое путаное объяснение шериф. — И не хотела быть в такой зависимости от тебя. Чтобы любое изменение твоего настроения могло сделать наши встречи с Евой невозможными. — Я не давала тебе ни малейшего повода так думать! — возмущается Реджина. — Знаю, знаю, — примирительно отвечает Эмма. — Я идиотка, разве ты забыла? И они грустно улыбаются друг другу. — Что теперь будем делать? — после нескольких минут тишины робко спрашивает шериф. — Встретимся с медиатором, как предложил твой адвокат, — задумчиво произносит Реджина. — Обсудим условия совместной опеки над Евой. Наше соглашение о Генри пересматривать, полагаю, ты не настаиваешь? — Конечно, — мотает головой Эмма. — Так, значит, ты согласна на совместную опеку? — недоверчиво уточняет она. — Почему мне не быть на нее согласной? Я хотела обсудить это с тобой… только сначала выяснить, где Крюк и чего нам ждать от него. И где ты, в конце концов, шлялась целый год! — не выдерживает все-таки Реджина. Эмма суетливо потирает руки и отводит глаза в сторону. — Я бы хотела рассказать тебе все. Но я… просто не могу… Правда, не могу, Реджина. Прости. — Понятно, — пренебрежительно фыркает мадам мэр. — Реджина… Эмма замолкает и наконец-то смотрит прямо в лицо, и глаза обеих наполнены болью, и в них все еще слишком много недоверия, и злой, бесприютной тоски, от которой так хочется выть по ночам. — Спасибо за то, что согласна разделить опекунство. Признаюсь, я не ждала такой щедрости от тебя и по-настоящему ценю это. И… прости меня. То есть я понимаю, что еще слишком рано, но я буду стараться больше не повторять кошмарные глупые поступки, — торопясь, говорит Эмма. — Ты… как думаешь, когда-нибудь ты сможешь простить меня? — Смотря к каким последствиям приведет твой последний «кошмарный глупый поступок», — хмурится Реджина. — Ты… имеешь в виду заявление? Но… мы ведь договорились, и… — После твоего обращения в адвокатскую контору судьба Евы вызвала пристальное внимание органов опеки, Эмма, — вздыхает Реджина. — Вчера я имела честь побеседовать с мисс Ванштейн. Ее интересовал и мой уровень дохода, и условия, в которых содержится Ева, и причины отсутствия у меня супруга. — О, черт… я и не подумала, что адвокаты обязаны сообщать обо всех таких обращениях в орган опеки, — потрясенно бормочет Эмма. — Конечно, ты не подумала, — кивает Реджина, ничуть не удивившись. — Я… что же теперь делать? — Возвращаться в Сторибрук, остановиться в доме родителей, стараться произвести благоприятное впечатление на мисс Ванштейн, — лаконично инструктирует Реджина. — Ты имеешь в виду… — распахивает глаза Эмма. — Они что, могут… — Да. Твой поступок может привести к тому, что Еву не оставят со мной, но и не передадут тебе. Мы обе можем оказаться недостаточно хороши, чтобы быть матерью Евы, — с горьким сарказмом произносит Реджина. — И тогда о ней позаботится… — Система, — потрясенно договаривает за нее шериф. — О, Боже… Гребаная ювенальная юстиция… Я идиотка, как я могла не подумать об этом? Эмма в волнении ломает пальцы и снова боится посмотреть Реджине в глаза. Что же она натворила? Как все теперь исправить?