Она плохая мать?

Темно-коричневый джип кажется в сумерках почти черным. Шериф скучает в засаде вот уже полтора часа, но ничего не меняется: все так же заманчиво, недостижимым теперь уютом светятся окна гостиной, и из дома никто не выходит. И тогда в голову Эммы приходит очень простая мысль: мисс Браун может остаться ночевать в особняке. Эмма резко трогает с места и начинает бессмысленно колесить по улицам. Некого винить, кроме себя, правда? Ведь Реджина без раздумий пригласила ее в дом и даже позволила спать в своей постели, и лишь из-за собственной блажи Эмма сначала оказалась на жестком диване, а потом — и вовсе за дверью. Удивительно, что после такого количества наломанных дров ей еще доверяли гулять с собственным ребенком… Да и надолго ли это? Как пройдет завтрашняя встреча? Эмма чувствовала, что волны отчаяния захлестывают сознание все сильнее, и, не снижая скорости, проезжает «лежачего полицейского», что, в сочетании с жесткой подвеской, слегка приводит ее в чувство. Может, стоит сейчас позвонить Реджине? Было ли неотложным то, о чем Эмма хотела ей сообщить? Но что, если Энн Браун все еще там? Эти раздумья прерывает звонок Снежки. — Эмма, уже так поздно… Ты ведь придешь ночевать? — Да, мам. Сейчас буду. Она делает круг, чтобы исключить из маршрута и Миффлин-стрит, и улицу, на которой живет мисс Браун. Еще одна вещь, относительно которой лучше остаться в неведении. Ведь в нем есть хоть какая-то надежда. Оказавшись в доме родителей, она соглашается выпить со Снежкой чаю; Дэвид укладывает Нила. — Мам, как ты думаешь, у Реджины сейчас… все серьезно? — неожиданно спрашивает она. Снежка, громко звякнув ложечкой, откладывает ее в сторону и внимательно смотрит на дочь. — С Энн? — уточняет она. — Угу. — Я не знаю, — честно отвечает Снежка. — Они действительно много общаются в последние две или три недели… но… я ведь не в курсе, как это бывает у женщин. Кажется, в некоторых случаях события развиваются очень быстро, да? — немного смущается она. Эмма вздыхает. Была ли Реджина из этих «быстрых»? В их собственных отношениях — определенно нет. Потребовались годы, чтобы… Но можно ли было сравнивать? Чем была их связь для Реджины? И нашла ли она в новой блондинке что-то большее, чем некогда в Эмме? Они разговаривали о чем-то с мисс Браун и пытались узнать друг друга лучше или просто использовали друг друга? Эмма припоминает их собственные быстрые, как у собак, случки, когда они обе спешили, рискуя быть пойманными, и их кровь кипела от чувств невозможности, запретности и азарта… И ведь они продолжали, даже когда Эмма сходила с ума от чувства вины и откровенно грубила своей любовнице, даже когда она забеременела Евой… Ева. Ох. — Что, мам? — Я только сказала на днях Реджине, что, наверное, лучше уж оставить свою семейную фамилию, если, конечно, до этого дойдет, вот… — робко повторяет Снежка. — Потому что сочетание имени «Ева» и фамилии «Браун» могло бы вызвать у горожан нежелательные аллюзии… — Хм… Ну, если она не испепелила тебя за такие догадки, похоже, все на самом деле серьезно, — кисло замечает Эмма. — Ну, будто ты Реджину не знаешь. Она просто посмотрела на меня, как на надоедливое жужжащее насекомое, и закатила глаза. Помолчав, мать тихо добавляет: — Эмма, что бы вы обе ни говорили, но ведь вы любили друг друга. Я не знаю, плоха или хороша Энн Браун для Реджины, но… Шериф вдруг резко встает с места. «Она плоха. Она определенно очень подозрительна и плоха», — вспоминает Эмма. — Мам, я съезжу сейчас к Ре… к Еве. Ненадолго. — Эмма, но ведь уже поздно! — пугается Снежка. — Я… мне очень надо. — Ладно. Если надо… Только, милая, прошу… держи себя в руках. Хорошо? — Да. Я не наделаю глупостей, обещаю. Эмма садится в машину и, крепко сжав зубы, едет на Миффлин-стрит. Слава Богу, джипа мисс Браун не видно. Она подходит к двери. Ключ от нее остался в красной куртке, брошенной на пол в припадке бешенства, после которого Реджина ее выгнала. Что же делать? Позвонить и перебудить всех? Она решает прокрасться к задней двери, замок которой менее надежен. Обойдя дом, Эмма видит в саду чью-то фигуру: та неподвижна и, может, осталась бы не замеченной, если бы не светлая одежда. Интересно, кому все еще не спится? Эмма замирает на углу дома, понимая, что, сделай она еще шаг, и ее саму смогут обнаружить. Тем временем фигура в светлом оборачивается и идет к дому. — Реджина! — узнает Эмма и встает под рассеянный свет садового фонарика. — Эмма? Что ты здесь делаешь? — Я ненадолго. Небольшой разговор. Реджина ведет ее на кухню и предлагает стаканчик сидра; Эмма отказывается и мимолетно улыбается, вспомнив их первую встречу. Уже так давно. Да. — Эмма, что-то случилось? — Нет… Ну, то есть, наверное, нет. Я подготовила все документы к завтрашнему… Кстати, мне сказали, чтобы я пришла сюда, это ничего? — Нормально. Видимо, они действительно хотят побеседовать с нами одновременно. — Так вот, — мнется Эмма. — Я хотела поговорить с тобой… о мисс Браун. — Ты хочешь поговорить об Энни? — удивляется Реджина. — Вы даже не знакомы. — Зато Ева проводит много времени с Энни, — сделав ударение на втором имени, замечает шериф. — В этом случае рядом с ними всегда я или Зелина, или мы обе, а часто еще и Генри с Робин, — отвечает Реджина. — Ева хорошо относится к Энн, но я все равно никогда не доверила бы ее малознакомому человеку, ты ведь это понимаешь? — Понимаю. Конечно. Ну, хорошо… Реджина, возможно, я хотела сказать, что это ты тот человек, который проводит много времени с мисс Браун… — Ох, только не повторяй, пожалуйста, сплетни твоей матушки! — мгновенно багровеет Реджина. — Кем она себя вообразила? Я вам не какой-то несчастный Кот Том, который позволяет глупым мышатам без конца изводить себя идиотскими выходками! — Хм-м, — пытаясь оставаться серьезной, откашливается Эмма. Но потом она вспоминает о содержимом ноутбука и становится серьезной по-настоящему. — Реджина, — говорит она, — а что, если Энн не та, за кого себя выдает? — А за кого она себя выдает? — За милашку-работника бара. Но… черт, Реджина, видела бы ты, что у нее в ноутбуке! — Ты залезла в ее ноутбук? — поражается мадам мэр. — Мне пришлось! Я же объяснила, что переживала за Еву и… за тебя. — Переживала, значит, — вздыхает Реджина. — И что? — И то! В ее ноутбуке подробнейшие характеристики тебя и Зелины! Описание внешности, черты характера, биография… Тебе не кажется это подозрительным? Она не из твоего мира, Реджина, она вообще черт знает откуда взялась, точнее, она жила в Нью-Йорке, и это Август ее черт знает где взял, а потом она каким-то непостижимым образом попала в Сторибрук и поселилась здесь! Эмма в волнении отирает пот со лба и пристально вглядывается в карие глаза, призывая Реджину осознать грозящую опасность. Мадам мэр тяжело вздыхает и отодвигает от себя остывший чай. — Во-первых, я видела, что у Энн в ноутбуке. Она сама мне показывала. Во-вторых, мистер Бут взял ее не черт знает где, а на писательской конференции. В-третьих, попала она сюда тоже весьма прозаичным способом: когда исполняющая обязанности мэра, небезызвестная Белоснежка, подмахнула, не глядя, соответствующее ходатайство упомянутого мистера Бута. — Подожди-ка, — хлопает глазами шериф, — она, что, писатель? Она пишет о нас книжку? — Энн филолог, — снисходительно улыбается Реджина. — И ее исследование посвящено не «вам», а нам, то есть сказочным злодеям. Энн изучает этимологию зла, и цель ее работы — показать на примере Злой Королевы и Злой Ведьмы Запада, что могло послужить источником обращения на темную сторону и возможно ли для злодея искупление. — Вот как, — ошеломленно бормочет Эмма. — Ну, что же, полагаю, она нашла богатый материал для исследования… твоей «темной стороны»… — Сначала я разозлилась на Августа, — намеренно не замечая горечи в словах шерифа, продолжает Реджина, — но потом мне стало даже забавно. — А если она расскажет о нас кому-то? Журналистам, например? — продолжает хмуриться Эмма. — Поверь, она этого не сделает. — Что же, выходит, мисс Браун из хороших ребят, — заключает Эмма. — Да, — усмехается Реджина. — И это расстроило шерифа? Теперь не включить в отчет новый подвиг и нет оснований попросить премию? — Премия бы мне не помешала, — слабо улыбается Эмма. — У меня куртка куда-то делась… Ты не находила ее, случайно? — Представления не имею, где она может быть. Улыбка мадам мэр ничуть не скрывает лжи, и Эмма с грустью думает, что раздражающая Реджину красная куртка, должно быть, с привязанным к ней камнем давно покоится на дне океана, или, если ей не повезло попасть в руки Зелины, исколота ножом в процессе обряда Вуду. — А что ты делала на бэк-ярде? — интересуется она, уже вставая, чтобы уйти. Мадам мэр молчит и отводит глаза. — Реджина? — Черенок. Я пытаюсь ухаживать за ним, — неохотно признается она. — Получается? — Не очень. — Даже волшебством? — Да. — Пойдем! — решает Эмма. — Ты всегда говорила, что нет ничего сильнее, чем наша объединенная магия. — Давай попробуем, — подумав, соглашается Реджина и следует за шерифом. Эмма включает фонарик на телефоне и осторожно трогает саженец. Он тонкий и кажется иссохшим, но у корня все еще есть влага, и, наверное, он пока жив и его все еще можно спасти. Эмма понятия не имеет, как исцелять магией погибающие растения, но от нее нужна сейчас только сила, и она доверяет Реджине, которая уж точно знает, что делать; она вкладывает свою кисть в руку Реджины и думает о том, как была счастлива в тот теплый майский вечер, когда черенок был посажен. Она вспоминает, как Зелина с томным видом цедила мартини и лениво перелистывала страницы книги, — и вот вокруг саженца появляется зеленоватое сияние, вспоминает играющих в песке Еву и Робин, — и к свечению добавляется пурпурный цвет, вспоминает, как Генри вынес поднос с чаем и печеньем, — и вокруг черенка переливается красная сверкающая дымка, вспоминает внимательные глаза Реджины, когда она допрашивала ее, где была сорвана ветка, и плавные движения, когда она показывала, какой глубины копать ямку и сколько воды нужно для полива, и тихое «спасибо», и довольную улыбку, когда они закончили, — и вот теперь из их сцепленных рук вырываются золотые всполохи и накрывают хрупкий болезненный побег сплошным светящимся куполом. Они держат руки еще немного, и купол рассыпается тонкими искрами, и мерцающие огни оказывается на траве; в их свете кажется, что саженец выглядит теперь гораздо крепче и здоровее. И тогда Эмма, не отпуская руки, тянет Реджину к себе и шепчет одно только «пожалуйста», и та отвечает так же тихо «это же не омела», и Эмма сближает их губы, шепча «это гораздо лучше» и, наконец, целует Реджину и почти сразу получает ответ. Для Эммы это совсем другой поцелуй, не какой случился на дне рождения Нила; в нем нет надежды на большее, но много благодарности и почти нет страха. «Это наше, наше, оно только наше», — бьется в висках одна-единственная мысль, пока они целуются, прижимаясь друг к другу, запуская пальцы в волосы, тяжело дыша, неловко стукаясь зубами. И потом Эмма уходит быстро, не оглядываясь, и, прыгнув в машину, едет на пирс и остается там до скорого июньского рассвета, чтобы продолжать чувствовать, продолжать осознавать, что это «наше», неправильное и болезненное, все еще есть, и что оно, должно быть, самое ценное, ради чего можно выживать, работать, бороться и просто — жить.