Она плохая мать?

Последняя неделя июня стала временем любовных разочарований. Темно-коричневый джип все так же вечерами стоял возле особняка, и Эмма наконец-то получила имейл от Бута, в котором тот пел дифирамбы Энн Браун и простодушно признавал, что подкатывал к ней, но она «оказалась из конкурирующей команды, Эмс, представляешь?!» Генри снова поругался с Джен (но после откровенного разговора с Реджиной он хотя бы опять, пусть и с большой долей недоверия, начал общаться с Эммой). Чувства Робин к Нилу подошли к той стадии, когда хочется заботиться об избраннике и делиться с ним самым лучшим, но, увы, мальчуган не оценил аромат и вкус вареного лука, и теперь его непроизвольно тошнило всякий раз при виде некогда обожаемой маленькой ведьмочки. Даже Чарминги умудрились вдрызг разругаться, правда, всего на пару часов, из-за какой-то бытовой ерунды вроде разбросанных носков. Но главным разочарованием Эммы стала Реджина. Точнее, не сама мадам мэр, а отсутствие развития их отношений. Больше не было ни прогулок за руку, ни искренних разговоров, и на предложение Эммы помочь в саду Реджина ответила недоуменным взглядом и высоко поднятыми бровями. О, этот сад… Эдем, который она утратила. Неужели безвозвратно? Эмма снова и снова вспоминала. Два поцелуя, которые они разделили с момента ее возвращения в город. Слияние их магий в единый поток, когда они исцеляли погибающий саженец. Как Реджина ей улыбалась и ободряюще сжала запястье перед беседой с социальными работниками… Увы, новых воспоминаний не прибавлялось. Орган опеки проявлял умеренное внимание к их делам (как намекнула мисс Ванштейн, у них параллельно все еще проводилась служебная проверка), но общих бесед больше не было; чиновники просто приезжали, чтобы понаблюдать, в каких условиях содержится Ева и как она общается с каждой из них. И в последние дни июня у Эммы стало расти ощущение, что все ускользает. Сад, Реджина, ее дети — все, что имело значение. Все, что делало жизнь сложнее и прекраснее. Теперь она работала в участке полный день и располагала свободным временем лишь вечером и в выходные. Теплые июньские вечера давали много возможностей досуга, и она часто гуляла с Евой и катала ее на велосипеде, и однажды к ним даже присоединился Генри. Но потом случились несколько ненастных дней, и Ева захотела остаться в особняке, потому что «Эн и Ги ки», что, кажется, означало, что Энн и Генри устраивали конкурс караоке, и пропустить что-то настолько забавное было весьма нежелательно. Вот и сегодня Реджина с сожалением заметила, что, конечно, Ева скучает, но ведь у Нила ветрянка, а куда еще, кроме Чармингов, Эмма может отвести ребенка? Кафе? Вечером? Когда оно больше становится похожим на бар? Нет, определенно не лучшая идея. С досадой швыряя на стол телефон, Эмма вдруг понимает, что, а, собственно, какого черта? Разве ей кто-то запрещал встречи с детьми? Она просто не хочет встречаться лицом к лицу с женщиной, которая планомерно занимает ее место в жизни дорогих Эмме людей. Но не потому ли, что шериф сама сделала это возможным? Эмма паркуется вечером за коричневым джипом и звонит в дверь. Не обратив внимания на недовольную физиономию открывшей дверь Зелины («ты что-то здесь забыла, инкубатор?), она проходит внутрь. Ослепительно улыбающаяся блондинка воюет диванными подушками с Генри, который выглядит так, словно ему снова десять; Ева и Робин держатся в сторонке, но глаза у обеих хитрые-хитрые, словно они готовы в любой момент вмешаться в битву — с помощью магии, конечно. И тогда Эмма откашливается и, дождавшись, когда все обернутся, говорит: — Добрый вечер. Меня зовут Эмма. Я приехала, потому что подумала, как было бы здорово провести этот вечер со своей семьей.