Она плохая мать?

Приветливо улыбаясь, Энн подходит к шерифу и представляется. Уверенная речь, милая ямочка на щеке, веселые голубые глаза, крепкое рукопожатие, простая, но опрятная одежда, ухоженные руки с французским маникюром; как ни старается, Эмма не может найти недостатков в мисс Браун. — Вы очень вовремя, — дружелюбно говорит Энн. — Реджина как раз пошла проверять лазанью. Она у нее изумительная! Упоминание лазаньи, которую, признаться, успела полюбить шериф, пока жила в особняке, словно колет ее тонкой иглой, но, когда в холле оказывается Реджина, и Эмма успевает перехватить взгляды, которыми они обмениваются с «Энни» (кажется, никогда Реджина не смотрела так на шерифа — с открытой, искренней привязанностью), то ощущения напоминают вбивание под кожу тупого ржавого гвоздя. Хозяйка дома приглашает всех ужинать. Энн очень естественно занимает место между Зелиной и хозяйкой особняка. Эмма не прислушивается к общему разговору за столом, не может. Она старается не отрывать глаз от тарелки, но все равно замечает, что Энн и Реджина иногда легко касаются рук друг друга; когда Энн заискивающе просит добавить в ее порцию еще томатного соуса, мадам мэр низко рокочуще смеется и, принеся соус, ласково упрекает: «Ты ешь, как ребенок», и мисс Браун смущенно усмехается в ответ и зачарованно смотрит на губы Реджины, и тогда Эмма со скрипом, оставляя заметную полосу, проводит ножом по фарфоровой тарелке, отрезая очередной кусок некогда любимого блюда. Ева и правда соскучилась; после ужина она ластится к Эмме и особенно часто зовет ее сегодня «ма». Они строят вместе пирамидку и рассматривают книжку с картинками, а Генри садится рядом, чтобы поснимать их на телефон, и Ева начинает дурачиться, а потом все трое смеются, рассматривая картинку совсем не страшного, а весьма забавного Бармаглота, и Эмма на время забывает, что Реджина и Энни очень долго вдвоем убирают посуду на кухне. Обнимать и целовать собственного ребенка, в котором нет почти ничего от тебя, но который является копией другой женщины, все же очень странно. Это одновременно и сладко, и больно. Когда-нибудь они со всем разберутся, и, может быть, у Евы окажутся ее, Эммы, черты, или, быть может, с лица ребенка будут вечным напоминанием смотреть нахально-голубые глаза Крюка… И Эмма не знает, хочет ли она приблизить этот момент или, напротив, сделать все, чтобы он подольше не наступал. Отсутствующие дамы, наконец, возвращаются. Энн с грустной улыбкой объявляет, что сегодня ее смена, и пора ехать в бар. Реджина касается ее рукава, чтобы расправить невидимую никому складку и просит быть осторожной, о, дьявол, все тем же бархатным низким голосом. Эмма ловит на себе жалостливый взгляд Генри и интенсивно, волной, краснеет. — Эмма, можно вас на пару слов? — слышит вдруг она просьбу. Энн стоит рядом и выжидательно смотрит на нее, робко улыбаясь. Шериф покорно выходит из особняка на крыльцо. — Я счастлива, что мы наконец-то познакомились, — выпаливает Энн, едва закрыв дверь. — Я много слышала о вас от Реджины, и было крайне досадно, что мы долго никак не пересекались. Надеюсь, теперь это будет случаться чаще! Эмма отвечает вежливой холодной улыбкой. К чему это все? Словно прочитав ее мысли, мисс Браун торопится продолжить: — Мне не хочется ставить вас в неудобное положение, Эмма, но, так уж вышло, что я знаю от Зелины, что некогда вы с мадам мэр были больше, чем просто хорошие подруги… Я имею в виду, — быстро добавляет она, заметив, как Эмма поморщилась, — что это очень здорово, потому что когда мы с Реджиной познакомились, я… в общем я бы никогда не подумала, что она может быть с другой женщиной. И знание того, что когда-то давно — это же было давно, правда? — ведь вы успели потом выйти замуж, родить Еву… так вот, знание о вашем романе дало мне надежду. Она улыбается искренне, как умеют только люди с чистой душой, и Эмма снова явственно чувствует его. Ржавый гвоздь. Очень близко к левому предсердию. — Я путано объясняю, ох, знали бы вы, как насмехается Реджина над моим косноязычием (я ведь филолог!), но только она ведь и смеется так, что не обидно совсем, да? Мне крышу сносит от ее сарказма, и от этих ее фирменных улыбок и картинного закатывания глаз, когда она хочет показать, что сердится, а только все, даже Ева, соображают, что она вовсе не злится, а просто, ну… — Ближе к делу, мисс Браун, — перебивает ее Эмма и смягчает грубые слова фальшивой улыбкой. — Мне хотелось бы вернуться к детям. — О, извините! Глаза Энн комично округляются, щеки розовеют, и Эмма явственно понимает, как привлекательно, должно быть, выглядит пристыженная мисс Браун в глазах мадам мэр. Словно большая притягательная кнопка с надписью «Смути меня», при нажатии на которую выпрыгивают тысячи кавайных котиков… — Я заболталась, мне нет прощения! — корит себя Энн. — Так вот, Эмма, я хотела попросить у вас дружеского (мы ведь станем рано или поздно друзьями, правда?) совета. Я не так давно знаю Реджину и очень боюсь повести себя с нею неуважительно… Ведь она истинная Королева! И дело вовсе не в ее титуле, я американка и плевать на них хотела… ой, то есть простите! — пугается мисс Браун. — Я совсем забыла, что вы… принцесса… то есть… вот черт… ох… ладно. В общем, миссис Джонс, в четверг я планирую кое-что особенное для нас с Реджиной. Ведь она Королева, и не потому, что была замужем за этим ужасным человеком, который был… — …Моим дедом, — услужливо подсказывает Эмма. По ощущениям, гвоздь пропорол грудную клетку насквозь и, кажется, колол где-то у лопатки, а эта забавная, очаровательная, неуклюжая, по уши влюбленная в Реджину девушка становилась ей даже симпатична. После замечания шерифа она несколько раз открывает и закрывает рот, и потом, шумно вздохнув, произносит: — Простите. Я всегда говорю кошмарные вещи, когда волнуюсь. Признаюсь, мне даже приходится записывать и учить наизусть слова, которые я хочу сказать Реджине, иначе… Эмма скучающе смотрит на дверь, и Энн, с досадой хлопнув себя по лбу, наконец, спрашивает: — Скажите, какие у Реджины любимые цветы? — Любимые цветы… — медленно повторяет шериф. — Да. Я продумала до мелочей вечер четверга, и все должно пройти идеально, но непременно нужен букет, и хотелось бы не дарить банально охапку красных роз, а… ну, преподнести ее любимые цветы. Энн застенчиво улыбается и, видимо немного успокоившись, продолжает: — Признаться, я восхищаюсь вами, миссис Джонс. И даже не потому, что вы Спаситель или мать таких замечательных детей… — Или, тем более принцесса, — с ухмылкой добавляет Эмма. — Да, — посмеивается смущенно Энн, — но, главным образом, потому, что вам удалось завоевать такую женщину, как Реджина. Она ведь очень особенная, правда? Уникальная, исключительная, и я говорю так не потому, что подпала под обаяние зла, как часто шутит Зелина… — А потому, что она Королева, — устало кивает Эмма. — Да, — радуется пониманию Энн. — Истинная королева! В каждой улыбке, каждом жесте, слове, повороте головы… Она особенная, исключительная, и относиться к ней можно только так: трепетно, бережно, потому что иначе нельзя, зная о том, через что она прошла, со всем тем адом… и ведь она выносила все, не задавая себе вопросов слабовольного датского принца, ведь она одновременно и «в душе терпела пращи и стрелы столь неистовой судьбы», и пыталась «против моря бед вооружиться», и «в противостоянии покончить с ним»… Ох, простите, меня снова занесло… Так вот! Я не знаю и не буду спрашивать, как вы ухаживали за Королевой: знаю, мне нужно отыскать собственный путь к ее сердцу… И мне в любом случае не удастся повторить те магические вещи, которые, несомненно, вы делали, чтобы удивить и покорить ее сердце. Но… вот если бы вы помогли мне в такой мелочи, как подсказали, какие цветы она любит больше? — Я бы очень хотела помочь вам, Энн, — произносит шериф и едва сама не кривится, как лицемерно это прозвучало, — но, вы правильно заметили, много времени утекло. Женщины переменчивы; может, сейчас она предпочитает совсем другое, и… тогда мой совет только повредит вам. — Как я сама не подумала, — бормочет Энн. — Спасибо, миссис Джонс! Я просто буду дарить ей разные цветы и… так и пойму, каким она радуется больше. — Верный подход, — кивает шериф. — И, пожалуйста, зовите меня «Эмма». — Здорово! Спасибо. Я очень рада нашему знакомству, Эмма! Крепкое рукопожатие. Улыбка. Удаляющиеся красные огоньки задних фонарей. Эмма ненадолго возвращается в дом, чтобы искупать и уложить Еву. Малышка снова называет ее мамой, и, оставляя поцелуй на ее лобике, Эмма думает, что, наверное, она окончательно сошла с ума, если даже это не делает ее счастливой. Она уходит по-английски и, купив по дороге бутылку джина, приезжает домой. Снежка предлагает разогреть еду, но она отказывается, коротко пояснив, что ужинала в особняке. — Мам, а какие у Реджины любимые цветы? — спрашивает она, прежде чем уйти с кухни. — Она любит многие, но больше всего белые лилии, — без колебаний отвечает мать. — Так всегда было, сколько я ее знаю, ведь Реджина очень постоянна в своих привязанностях. — Угу, — задумчиво соглашается шериф. Она идет в свою комнату, прихватив стакан, и выпивает половину бутылки джина. Гвоздь на своем месте, но боль от его присутствия теперь ощущается гораздо слабее. Эмме почти удается погрузится в забытье, но почему-то вспоминаются восхищенные глаза другой женщины и ее наивные слова «не буду спрашивать, как вы ухаживали за Королевой…», и тогда Эмма запоздало отвечает своими же словами «я просто нагнула ее и трахнула», невесело смеется, а потом сжимается в кровати в комок и, растеряв остатки сна, раскачивается на узком матрасе взад и вперед, жалея, что живет не одна, и нельзя скулить в голос, хотя так хочется.