Она плохая мать?

Из-за суматохи, вызванной повышенной температурой Евы, сестрам Миллс сегодня некогда было заниматься ужином. Но никто из живущих в особняке и гостей этому особо не расстроился, потому что по инициативе Генри решено было заказать пиццу. — Я закажу и оплачу; возражения не принимаются, ведь надо и мне чем-то ответить на гостеприимство! — с готовностью предлагает Энн и встает с дивана. — Только подскажите номер телефона для заказа? — Сейчас перешлю, — говорит Генри и тянется к своему смартфону. — Вот, — опережает сына Эмма, протягивая визитку с написанными ярко-алым словами «Руби Лукас». — Ой, у тебя сохранилась такая, — удивленно замечает Генри. — Руби ведь раздавала их всем… кажется, в прошлом году или еще раньше? — Да, и у меня, кстати, такая где-то до сих пор лежит, — говорит Реджина. — Руби напечатала их гору, когда они поругались с Бабушкой и пытались поделить бизнес… по-моему, это было года полтора назад. — Должно быть, вы очень любите эту закусочную, Эмма, если даже заламинировали их визитку, — замечает с улыбкой Энн и, закончив набирать номер, выходит из гостиной, чтобы поговорить. — Ты и правда ее заламинировала? — округляет глаза Генри, прослеживая, как мать прячет блестящий кусочек картона обратно в задний карман джинсов. — Можете смеяться, — отвечает Эмма серьезно, — но я многим обязана этой визитке. Если бы на ней было написано «Закусочная» или «У Бабушки», то, когда меня нашли без памяти и без документов, никому, наверное, не пришло бы голову позвонить по этому телефону и расспросить обо мне. И тогда Руби не приехала бы за мной в Портленд и… не знаю даже, где бы я сейчас была, но едва ли в Сторибруке. Генри и Реджина переглядываются, а потом сын встает со своего кресла и неуклюже усаживается рядом с Эммой на диван. — Я… очень рад, что у тебя была с собой эта визитка, — тихо говорит он. Эмма притягивает подростка к себе и обнимает. Это у них впервые после того, как Эмма, запаниковав, обратилась в адвокатскую контору и заварила кашу, которую им с Реджиной все еще приходится расхлебывать. — Спасибо, Генри, — говорит она, но ее благодарный взгляд обращен на Реджину. Она не знает, не расспрашивала, что именно Реджина сказала их сыну. Но дела обстояли так, что после их разговора Генри сам пришел к Чармингам и, хоть отвернувшись в сторону и сквозь зубы, сказал Эмме, что готов продолжить общение. — Пицца скоро приедет, — рапортует вернувшаяся в гостиную Энн. — Пицца! — радостно восклицает появившаяся в дверях Робин. — Тише, детка, ты можешь разбудить Еву, — одергивает ее идущая следом мать. Реджина переводит взгляд на молчащую радионяню. — Схожу и проверю ее, — говорит она. — Я с тобой, — не принимающим возражения тоном заявляет Эмма. Они молча поднимаются наверх и, осторожно приоткрыв дверь детской, подходят к кровати ребенка. Ева спит; под глазами залегли легкие голубые тени, но она дышит спокойно, и пижамка, в которую они ее переодели, сухая. — Господи, она такая красивая… Знаешь, это первое, что я подумала, когда она родилась, — тихо говорит Эмма. — Я не могла поверить, что родила такое чудо. — Думаю, когда Ева вернет свой истинный облик, она будет не менее очаровательна, — так же тихо замечает Реджина. Эмма закусывает губу. Будет ли любить Реджина ребенка, если Ева окажется похожей на ее бывшего мужа? Но мысленно она сразу ругает себя за сомнения. Реджина любила Еву и Генри не из-за того, что они были симпатичными и умными, не из-за того, что были похожими или непохожими на кого-то. Реджина любила детей просто потому, что по-другому не могла, потому, что быть матерью составляло самый смысл ее жизни, потому, что Генри и Ева были для нее самой этой жизнью. Они решают дать утомленной девочке поспать еще немного и на цыпочках выходят из комнаты. Пока они спускаются по лестнице, Эмма просит у хозяйки дома позволения остаться на ночь возле кроватки Евы. Реджина задумывается, и Эмма готовится уже получить отказ, но потом мадам мэр все же кивает. Вскоре привозят пиццу, и Реджина одобряет сделанный Энн выбор, отчего девушка заливается румянцем и смущенно бормочет, что «просто заказала по половинке из тех, что посоветовала Руби». — И как ты только умудряешься читать лекции, а? И ведь добиваешься, чтобы студенты тебя слушали… А, поняла, просто на самом деле злые сказочные персонажи все же пугают тебя? — наигранно возмущается мадам мэр. — Я читаю всего-то пару спецкурсов, а все остальное время занимаюсь исследовательской работой и публикациями, — еще сильнее покраснев, оправдывается мисс Браун. — А злые сказочные персонажи и их генезис меня не пугают, а очень даже привлекают, иначе я не выбрала бы их объектом своего изучения. Я и в бар-то здесь устроилась работать из-за того, что полагала, темные волшебницы и колдуны должны собираться там для обсуждения коварных планов и воспоминаний о былых злодействах… — Представляю глубину твоего разочарования, когда выяснилось, что, кроме обычных обывателей и нескольких гномов, в бар никто не захаживает, — хихикает Зелина. — По крайней мере, с ними я могу справиться, — простодушно замечает Энн. — Мои навыки дзюдо остались в студенческом прошлом, и случись какая-нибудь драка с участием великанов или колдунов… пришлось бы звонить Спасителю, — с улыбкой поворачивается она к Эмме. Та неопределенно улыбается и жмет плечом. Энни все еще была слишком мила… И Реджина определенно смотрела на нее с ласковой насмешкой… Не так ли начиналось все и у них? Только вот «с ней так легко», — вспоминаются Эмме слова мадам мэр о новой подруге. А в их прошлом ничего легкого не было. Разговор уже ведётся между Энн и Зелиной, которая поинтересовалась, как обстоят дела с научным трудом о феномене сестер Миллс. — Никак не могу дать четкое определение магии, — жалуется Энн ведьме. — Чем больше я о ней узнаю, тем сложнее описать ее. Это и сила, и возможность, это в каких-то случаях трудно обретаемый навык, а иногда — врождённая способность. Но сложнее всего понять правило о том, что каждая магия имеет свою цену. Насколько фигурально или конкретно это выражение? И каждый ли акт волшебства имеет цену? Даже бескорыстный? Даже стихийный, как, например, когда Ева перенеслась к ручью? И какова цена исцеляющей магии? То, что мы видели сегодня, было чем-то невероятно мощным! Может ли так быть, что цена этой магии уже была оплачена — всей предыдущей жизнью мага? Реджина очень внимательно слушает рассуждения Энн, но все же не удерживается от смеха, когда Зелина с нарочитой серьёзностью отвечает: — Не стоит искать высоких обобщений в простых вещах, Энн. Магия имеет свою цену, верно. Например, акт моего волшебства по наведению порядка стоит пятьдесят баксов, а теперь, когда жалкая клининговая контора конкурентов совсем зачахла, цена магии повысится ещё долларов на пятнадцать. — Получается, магия — это ещё и товар… — улыбнувшись, замечает Энн. — Может, в Зачарованном Лесу была биржа магии? И цена на единицы волшебства устанавливалась на торгах… — И биржевые спекулянты неплохо зарабатывали, торгуя фьючерсами на магию, — включается Генри. — Да! — сразу подхватывает Энн. — На новостях о смерти или дальнем отъезде какого-нибудь могущественного колдуна цена единицы магии взлетала, а когда рынок наводняла дешёвая рабочая сила типа гномов, у которых истощились копи, цена падала… — Представляю, что ты напишешь в своем исследовании, — качает головой Реджина, хотя ее глаза смеются. Энн смущается и, растеряв весь свой запал, опускает глаза и бормочет: — Я не стану писать об этом, просто… — Знаю, — мягко произносит мадам мэр. — Я на самом деле обожаю это, ты ведь знаешь? Энн вскидывает на нее настороженные голубые глаза, и Реджина продолжает: — Твое необычное чувство юмора, способность увидеть волшебное в обыденных вещах и, наоборот, приземленное — в магии… Но особенно — твое умение довести все что угодно, даже любую научную теорию до абсурда. Мисс Браун расплывается в счастливой улыбке, и ее глаза, устремлённые на Реджину, наполняет такое восхищение, что смущается теперь мадам мэр и опускает, как школьница, взгляд. Эмма отворачивается в сторону. Ей невыносимо больно, но кто виноват, что сама Эмма, в отличие от Энн, умела доводить до абсурда только жизнь — свою и близких людей? — Я схожу к Еве, — объявляет Эмма и идет к дочери. Вовремя. Девочка как раз просыпается, моргая и потягиваясь. Она сразу улыбается, завидев мать. Эмма берет ее на руки, трогает лоб и облегченно вздыхает: температура не поднялась. Она несет Еву на кухню и дает ей попить, а потом находит в холодильнике творог и йогурт и разогревает их в СВЧ на маленькой мощности. Ева сидит, пристегнутая, на стульчике и ведет себя на удивление благонравно, как подобает юной принцессе, а не дочери пирата. — Кормишь? — спрашивает очевидную вещь Реджина, появляясь на кухне. — Да вот думаю дать ей пока немного, а то вдруг температура снова поднимется и начнет тошнить? — Правильно, — одобряет мадам мэр и подходит к Еве, чтобы потрогать лоб. — Пока все вроде бы в порядке, — замечает она. — Да, — соглашается шериф. — Реджина, я справлюсь. Ты можешь вернуться к Энн… если хочешь. Ведь не очень-то вежливо надолго оставлять гостя. — Там Зелина, — рассеянно произносит хозяйка особняка. — И я бы хотела пока побыть здесь. С Евой. Они кормят ребенка по очереди. Эмма замечает, что Реджина старается избежать прикосновений. Как странно. Пару часов назад их ладони были крепко сжаты, и из них била фонтаном исцеляющая магия, а теперь они снова избегают смотреть друг на друга. Неужели их разговор в мэрии только все осложнил, вместо того, чтобы помочь разобраться? — Завтра четверг, — замечает невпопад Эмма. — Отец работает в первую смену. Я могла бы утром свозить Еву в больницу, чтобы взять анализы и определить, на что у нее аллергия… если, конечно, это была она. — Лучше не надо, — подумав, говорит Реджина. — Давай подождем, пока Ева окрепнет? А до этого будем просто избегать ей давать непроверенные вещества, хорошо? — Звучит разумно, — соглашается шериф. — Но этого фельдшера я все-таки урою! — Зелина его уже навестила, — вздыхает Реджина. — Когда только успела… В общем, она очень собой гордится, а парень, по ее словам, здорово напуган и едва ли еще когда-нибудь приедет к нам на вызов. — И очень хорошо, — полностью одобряет шериф противоправную деятельность Зелины. После трапезы Ева становится разговорчивой, как радио. Слушая ее лепет, Эмма и Реджина переглядываются, улыбаясь: ребенок выглядит сейчас совершенно здоровым. Они умывают малышку и возвращаются в гостиную, где уже вовсю играют в «крокодила», и Ева заливисто смеется, когда приходит черед Генри и тот изображает пигмеев, охотящихся на антилопу. Сразу после этого Энн откланивается. Реджина идет ее проводить до машины и через какое-то время возвращается, и Эмме стыдно перед самой собой, но она все равно украдкой бросает взгляд, пытаясь определить, осталась ли на месте помада. На ночь Эмма устраивается в кресле в комнате Евы. Реджина предлагает принести подушки и, разложив маленький диван, устроить там постель, но она отказывается. — Я не собираюсь спать, иначе какой смысл в моем здесь нахождении? — говорит шериф. — Послежу, как спит Ева, почитаю что-нибудь с телефона… Ева укладывается с трудом, но когда все-таки засыпает, ее сон спокоен. Эмма сидит в кресле, оставив ночник, и иногда тихо встает, чтобы размять затекшие мышцы и заодно потрогать лоб малышки. Читать не хочется, и понемногу она погружается в свои мысли. На субботу запланирован большой семейный обед с ней и Чармингами. Интересно, Реджина пригласит на него Энн? Формат барбекю вполне это допускает, и все же… И куда завтра мисс Браун поведет Реджину? Это будет ужин в изысканном ресторане или непринужденный романтический пикник? Эмма вздрагивает, когда полтретьего ночи дверь в детскую открывается и на пороге оказывается закутавшаяся в длинный атласный халат Реджина. — Не спишь? Она подходит и склоняется над кроваткой Евы. Проверив ребенка, она поворачивается к Эмме и шепчет: — Иди спать. Я посижу с Евой. — Нет… — Иди, — настойчиво повторяет Реджина. — Можешь прийти и сменить меня под утро, если хочешь. Эмма хорошо знает это упрямое выражение лица и покорно встает с кресла. — Диван? — спрашивает она. — Не устелен. Поспи в моей кровати, ладно? Шериф кивает и, кинув еще один взгляд на дочь, выходит из комнаты. Букет белых лилий на столике у окна. Надо же, он здесь, а не выброшен, как подумала раньше Эмма, когда не увидела посланных утром цветов ни в холле, ни в гостиной. Она втягивает ноздрями воздух. У белых лилий насыщенный и тяжелый аромат, но в комнате пахнет лишь спящим человеком, и более ничем; должно быть, Реджина заколдовала букет. Эмма переводит взгляд на кровать и ощущает себя гребаным фетишистом, когда устремляется к ней, ныряет под легкое одеяло и зарывается головой в подушку, которая пахнет Реджиной: немного сладко, чуть-чуть терпко, и Эмма с наслаждением втягивает ноздрями свой любимый запах. Запах женщины, которую она… потеряла? могла ещё вернуть? Эмма засыпает и видит во сне мать, толкующую что-то о борьбе, надежде и счастье.