Она плохая мать?

— Где ты? — спрашивает Реджина очень взволнованно. — В комнате Евы! И мадам мэр, не задумываясь, переносится в клубах фиолетового дыма, чтобы через мгновение появиться в детской. — Мама! — громко радуется Ева и от восторга подпрыгивает на плюшевой черепахе. — Реджина… — произносит Эмма, и ее взгляд внимательный и почему-то очень печальный. Опомнившись, хозяйка особняка поправляет растрепанные волосы и, отвернувшись, стирает пальцем размазанную помаду. — Еще вот здесь, — показывает на левый уголок рта Эмма, когда Реджина поворачивается. Нетерпеливо вздохнув, мадам мэр машет рукой, и ее прическа и макияж снова безупречны. — К делу, Эмма, — нетерпеливо командует она. — Что ты вспомнила? — Я вспомнила… Подожди… ты… вот так перенеслась от Энн… — поднимает брови Эмма. — Черт… Ладно, я сейчас ей позвоню. Но потом мы отключим телефоны и обо всем с тобой поговорим, ладно? — Хорошо, — буркает Эмма. Реджина звонит Энн и виновато закусывает губу, когда слышит в трубке ее голос. — Энни, мне очень жаль, что так получилось… — говорит она. — Ну… я, конечно, далеко не мисс Обаяние, но, честно говоря, чтобы девушка буквально испарялась после нашего первого поцелуя — такого со мной еще не было… — с грустной иронией отвечает Энн. — Подожди, нет, дело вовсе не в тебе… — А в том, что я ужасно целуюсь, верно? — Нет… просто возникло некое очень срочное дело… и я переместилась, ни о чем не думая. Прости меня, пожалуйста. — Что-то с Евой?! — Это… ничего страшного, но касается ее, да. Поговорим завтра? — Конечно. Когда захочешь. Реджина отключается. Неудобно получилось. Но то, ради чего она здесь, действительно касается Евы. И, значит, ничего сейчас не может быть важнее. — Рассказывай, — требует она. — Воспоминания пришли, когда я развернула эту записку, — говорит Эмма, и Реджина замечает в руке шерифа знакомый конверт. — Нет, я ничего о ней не помнила, но Зелина намекнула, — правильно истолковывает ее вопросительный взгляд шериф. — И я нашла это письмо и… В общем, не будем тянуть… Реджина, давно ли ты встречала Тинкербелл? — Тинк? — удивляется Реджина. — Она время от времени приезжала в Сторибрук, но в последний раз была здесь… — мадам мэр задумывается, — примерно тогда же… когда родилась Ева. Ты хочешь сказать… ты подозреваешь, что она могла?.. — Я не подозреваю, а знаю, Реджина, — уверенно заявляет Эмма. — Когда ты сказала мне в больнице, что чувствуешь на младенце следы волшебства, я попросила отца, правда без особой надежды, изъять записи с больничных камер и принести мне. И он это сделал: принес мне флешку, на которой были записи со всех камер наблюдения за последний дни. Я подключила ее к планшету и, — тут лицо Эммы кривится, — как раз пришел Крюк. Как он мне сказал, его выпустили из-за решетки, где он был… после вашего конфликта. И… я не знаю, Реджина… Я чувствовала себя такой чудовищно виноватой… и просто повторила твои слова, что нет никаких шансов, чтобы ребенок был не его, что это только чье-то злое волшебство, чары, и что, возможно, посмотрев видео, мы сможем узнать, кто это сделал. Он не очень-то поверил мне, но все же с оскорбленным видом сел поодаль, и мы вместе просмотрели те записи… — И увидели там Тинк? — Да… Фея появилась сразу, когда меня повезли рожать. Она прошла невидимкой (люди смотрели на нее, как на пустое место!) по коридорам и остановилась возле моего бокса. И… она что-то делала, Реджина, какие-то манипуляции, а потом положила на ладонь желтый, с золотистыми вкраплениями порошок, подула на него, и он весь словно утянулся туда, ко мне, прямо сквозь стену… — Лепестки цветка удумбары? — задумчиво произносит Реджина. — Удумбара цветет раз в три тысячи лет, и ее истолченные лепестки, смешанные с пыльцой фей, дают очень устойчивую, как правило, пожизненную трансфигурацию. Но откуда этот редчайший состав у Тинк? И какого дьявола ей понадобилось сотворить такое?! — Примерно такую же фразу произнес и Крюк, — уныло замечает Эмма. — И тогда-то все и понеслось… — Что именно? Эмма не успевает ответить на этот вопрос, потому что Ева, устав без внимания мам, требовательно зовет их и лупит черепаху по плюшевому панцирю, как по барабану. — Извини, крошка, но этот разговор необходим, ведь он касается тебя, — ласково говорит Реджина и берет Еву на руки. — Давай постараемся успокоиться, — обращается она к Эмме. — Ева очень чувствительна к эмоциональному состоянию близких людей. — Попробую, — неуверенно обещает Эмма. — В общем, Крюк взбесился… Никогда его таким не видела… ну, а ты, наверное, видала, ведь едва он посмотрел на родившуюся Еву, сразу побежал к тебе… а от тебя сразу попал в участок. Так вот, Крюк позвонил в гостиницу и узнал, что Тинк уехала еще накануне. Потом позвонил в порт, и ему сказали, что ни один корабль не убывал из Сторибрука уже трое суток. Тогда он начал громко ругаться и проклинать этих «чертовых фей», и я, признаюсь, была согласна с каждым его словом. А еще я тогда подумала, что ты… можешь быть с ней заодно, Реджина, — смущенно признается шериф. — Это неправда! — яростно отрицает Реджина. — Да я бы… прихлопнула эту бесполезную моль, если бы знала, что она такое задумала! Зачем, ради чего? Из каких благородных побуждений это создание вечно лезет, куда ее не просят?! — Я… да, я верю, что ты ни при чем, — медленно проговаривает Эмма и забирает из рук клокочущей от злости Реджины напуганного ребенка. — Ева, милая, успокойся… Детка… — Ох… прости… Ева, и ты прости меня. — Мама… — в голосе ребенка звучат недоумение и легкий упрек, и обе женщины виновато вздыхают. — Что было дальше? — стараясь, чтобы голос звучал ровно, спрашивает Реджина. — Вы нашли Тинк? — Мы только поняли, что она уехала из города. И тогда Крюк сказал, он может допустить, что рожденный ребенок — его. И что я чертовски виновата перед ним, и единственный мой шанс искупить свою вину — это немедленно вместе с ним догнать Тинк и заставить ее расколдовать ребенка. Я… конечно, не хотела никуда отправляться с ним, Реджина. Я понимала, что теперь, когда о нашей связи стало известно, продолжать этот нелепый фарс под названием «счастливая семья Джонс» не было никакого смысла… Но я чувствовала себя чертовски виноватой перед ним и неосновательно подозревала, что ты можешь быть замешана в наложенном Тинк заклятии. Я не рассчитывала на тебя и уже знала, что Голд отказался помочь, значит, оставалось только надеяться на то, что мы найдем Тинкербелл по горячим следам. Мне было так стыдно, Реджина… я думала о том, что буду гулять с ребенком, а все будут показывать пальцем на меня и смеяться… говорить, что я шлюха, и косо смотреть на мою дочь… И я послушала Крюка, Реджина. Мне казалось, что я забочусь о девочке, что вернуть ей истинный облик — это самое важное… И когда Крюк сказал, что ночью придет и заберет нас с дочкой, и мы тайком от всех отправимся на поиски Тинк… я сказала «да». Но, черт, Реджина… на самом деле я ведь просто струсила… испугалась пересудов… испугалась еще сильнее обидеть Крюка отказом… Я думала о чем угодно, но не о том, что на самом деле было бы лучше для только что родившегося ребенка! — Ма? Та ма ня? — лепечет Ева. — Да, скоро пойдем кушать, малышка… — отвечает Эмма и целует ребенка в темные волосы на затылке. — Крюк приходил ко мне в тот день, — говорит Реджина. — Он ничего не сказал о Тинк. Зато наплел, что вы оставляете ребенка мне. И что покинете Сторибрук на корабле, чтобы… где-то в другом месте наладить свои отношения. — Что ж, значит, он солгал всем… Грош цена моему чутью, Реджина. Но я была так подавлена, что поверила бы тогда кому угодно, только не себе… вот себе я уже не доверяла. И Крюк пришел ночью. Он сказал, что ребенка уже вывез из города преданный ему человек. Что мне оставалось? Я второпях нацарапала эту записку, и Крюк тоже написал пару строк, хотя и не показал мне готовый текст… урод… Потом он велел мне собираться, а сам вышел, чтобы положить куда-то письмо. — Мы нашли конверт у колыбели Евы, — говорит Реджина. — Ох… мне надо было все понять еще тогда… Но я не думала… Я… — Мама! Та ням? — снова вмешивается Ева в эмоциональный диалог мамочек. — Да, детка… Эмма, Еву надо покормить. Но мы никуда не выйдем из дома, пока не закончим этот разговор. — Да, — кивает шериф. Они спускаются вниз. Реджина крепко держит одной рукой ребенка, а другой — перила. Ее голова буквально идет кругом от новой информации, от внепланового перемещения, от неожиданного поцелуя Энн, — от всего этого безумного дня… — Йогурт или каша? Будешь банан? А яблоко? — предлагает усаженной на стульчик Еве мадам мэр. Проголодавшийся ребенок, похоже, хочет сразу все, и мамы хлопочут, ставя перед ней понемножку из предложенного. — Ты уже здесь? — удивляется заглянувшая на кухню Зелина. — А как же свидание с Энн? — Это была просто встреча, — замечает Реджина. — Ну, я так и сказала, — поднимает брови Зелина и неодобрительно косится на Эмму. — Вам помешали, да? — Нет, все в порядке, — начинает раздражаться Реджина. — Я вижу, — разочарованно протягивает сестра. — Может, мне повременить с переездом? — Не глупи, — ворчит Реджина. — Дом, который мы присмотрели, идеален для вас с Робин, а если будешь тянуть, его снимет кто-то еще. — Ну и что? Найдется другой дом. Убедиться, что моя сестра наконец-то счастлива в отношениях с достойным человеком, для меня куда важнее. — А тебе не кажется, Зелина, что это не совсем твое дело? — замечает шериф. — И уж тем более, не твое, инкубатор, — фыркает ведьма. — Перестаньте обе! Они оглядываются на грозный окрик мадам мэр. — Зелина, во-первых, я прошу, даже требую, чтобы ты перестала так называть Эмму и перестала пренебрежительно относиться к ней. Во-вторых, я прошу вас обеих перестать цапаться друг с другом. В-третьих, моя личная жизнь — это моя личная жизнь. Вас она не касается. — Хорошо, как скажешь, — кивает Зелина и уходит, бросая победный взгляд на явно удрученную последней фразой Реджины Эмму. — Мням! — требует Ева, и Реджина ставит перед девочкой чашку теплого какао. — Она хорошо поела, — замечает шериф, убирая тарелки. — Да. И теперь позанимается своими игрушками, правда, Ева? — говорит Реджина, бережно вытирая чумазую мордашку ребенка. — А мы с Эммой поговорим. — Ма? — Да, с твоей ма… Они возвращаются в детскую. Ева вспоминает о забытой в последние дни пирамидке и увлеченно перекладывает по-всякому ее яркие части. Реджина берет со стола конверт и достает письмо. В нем почерком Эммы крупно написано: «Генри, я должна уехать. Нам с Крюком надо кое-что уладить. Люблю тебя, сынок». Ниже, как теперь понятно, насквозь лживая, приписка Крюка: «Мы с Эммой любим друг друга и будем восстанавливать наше доверие на расстоянии от Сторибрука и этой женщины. Позаботьтесь о младенце». — Знаешь, а я так и не отдала письмо Генри. Не смогла. Дэвид хотел сначала, но потом тоже согласился, что лучше Генри его не читать… Мы решили, что отдадим, когда он станет совершеннолетним, если ты к этому времени не вернешься. — Спасибо, — кивает Эмма. — Он возненавидел бы меня еще сильнее, если бы прочел это. — Генри никогда тебя не ненавидел, он скучал, даже когда злился, — возражает Реджина. — Но его могло ранить, что ты ничего не написала об оставленной маленькой сестре. А уж с этой припиской Крюка… — Я была уверена, что нас не будет всего несколько дней, — вздыхает Эмма. — И что Ева будет с нами. Господи, когда я писала это письмо, я так мечтала вернуть ее настоящий облик… И переживала лишь о том, как бы Генри не обиделся на меня из-за того, что я, хоть и ненадолго, оставляю его, чтобы уделить внимание сестре… Но получилось, что… Зачем Тинк сделала это? Зачем?.. — Не знаю, — подавленно отвечает Реджина. — В любом случае, в этом косвенно есть и моя вина. Бог знает, что было у нее в голове, когда она придавала ребенку мои черты… но, может, так своеобразно, в своей сомнительной манере, Тинк заботилась о моем… хм… счастье? Совсем не думая, что она творит с тобой… с ребенком. — А может, она просто рехнулась, — неуверенно заключает Эмма. — В любом случае, никакой твоей вины в ее сумасшедшем поступке нет. Ева радостно вскрикивает, потому что собранная абы как пирамидка переворачивается, и нанизанные на нее разноцветные кольца разлетаются, и женщины переводят дыхание, наблюдая за безмятежной игрой их маленького сокровища. — Эмма, получается, вам не удалось найти фею? Ты помнишь, что было после? Помнишь, как оказалась в Портленде? Как, например, оформила развод? Ты пыталась вернуться в Сторибрук, когда поняла, что Ева осталась в больнице? Шериф мрачнеет и какое-то время молчит. — Я помню некоторые вещи… и дни. Хотя лучше бы мне их снова забыть… Но знаешь, Реджина… чертовски странно, что я помню только месяц или около того. А потом все равно провал… И только — портлендская больница, и меня забирает Руби… — Почему же Дэвид ничего не рассказал мне о той флешке с записями с камер наблюдения? — задумывается Реджина. — Даже если он понял, что флешка пропала вместе с вами, почему хотя бы не насторожился? Правда, сервер как раз вышел из строя, и мы все равно не смогли бы ничего выяснить… Я это помню, потому что мы пытались на всякий случай проверить записи вашего… — …Бегства, — подсказывает Эмма. — Я тебе скажу, почему, Реджина. Отец просто не придал этому никакого значения. Он не думал, что я могла что-то обнаружить на флешке и что мне вообще была нужна причина для поспешного отъезда. Ведь я беглец, и этот мой поступок — бросить своих детей — наверное, показался ему вполне ожидаемым. Ведь меня никто не искал, Реджина… Никто. Вы все поверили, что я могла это сделать. И можно ли вас осуждать? Вы хорошо меня знали, а тут еще и это письмо… Вот черт, получается я действительно это сделала… По фактам так и получается, что я бросила детей, в угоду всего этого фарса с обиженным Крюком… как и сказала Зелина… — Ма! — волнуется Ева и, отбросив пирамидку, идет к краю манежа. — О, детка… прости меня… Эмма берет ребенка на руки и прижимает к сердцу. — Ты не виновата, Эмма, — хрипло говорит Реджина. — Ты никогда не оставила бы ее, и Генри тоже, если бы не ложь Крюка! Он манипулировал тобой, играя на чувстве вины… Он мерзавец и негодяй! И он никогда… никогда не стоил и волоска с твоей головы! Она осекается, посмотрев на растерянного ребенка на руках не менее растерянного шерифа. — Эмма, расскажи мне все, что помнишь, — просит Реджина. — Вдруг мы сможем понять, где искать Тинк и Крюка? Ведь нам необходимо их найти! — Так ли уж необходимо, ведьма? — слышат они насмешливый голос и, вздрогнув, оборачиваются к двери. Киллиан Джонс в сверкающем лаком черном плаще стоит на пороге и с бесстрашной ухмылкой смотрит на них.