Она плохая мать?

— Мне надо переехать, — говорит шериф, когда за Хоупом закрывается дверь. — В первое время они ведь будут обязаны проверять условия, в которых содержится Ева, правда? Не хотелось бы, чтобы у них возникли лишние вопросы по поводу возраста моих родителей, — усмехается она. — Да и в любом случае у Снежки и Дэвида слишком тесно, с детьми там совсем негде разместиться. — Ты хочешь снять квартиру? — поднимает брови Реджина. — Или дом. Небольшой. «Но непременно с садом», — думает Эмма. — То есть, ты собираешься… забирать детей к себе на определенные дни? — Реджина, — медленно говорит шериф, — но ведь ровно это и написано в нашем соглашении. Помнишь? Она берет со столика одобренный органом опеки документ и показывает его мадам мэр. Реджина не отвечает. Она переводит взгляд на окно, за которым, под присмотром Генри, играют дети, и закусывает губу. — Нам нужно, — поерзав на диване, произносит Эмма, — что-то решать с Крюком. Отец хочет собрать совет. — Хорошо. — Тогда… завтра в первой половине дня? Реджина согласно кивает. Эмма не знает, о чем еще говорить, и встает с дивана. — Куда ты? — В участок. И еще в магазин. Сегодня ведь пятница. Кстати, у тебя готов список? — Это подождет. Сядь. Шериф садится. Они снова молчат. — Реджина, я знаю, что мы собирались поговорить, — через какое-то время прерывает молчание Эмма, — но как-то так получается, что и… не о чем говорить, правда? — Нет, неправда, — сердито отрезает хозяйка дома. Она встает и шагает взад и вперед по гостиной, а потом останавливается напротив шерифа и произносит: — Эмма, у нас родился ребенок. У двух женщин! — У двух волшебниц, — уточняет шериф. — Да. Но все равно…. — Ох, Реджина, — неловко бормочет Эмма, — ради Бога, давай не будем… Мама уже пыталась со мной поговорить об этом, но… Послушай, я сказала вчера и повторю снова: это огромное облегчение и счастье для меня, что Ева оказалась твоей дочерью. Потому что о такой матери, как ты, любому ребенку можно лишь мечтать. Ева словно оправдывает своим рождением все то плохое, что у нас было, всю ту бесконечную боль и обман, правда? — Не понимаю, — раздраженно произносит Реджина. — Ты рассуждаешь так, словно я парень, которого ты сняла в баре, а потом мы перепихнулись, и ты забеременела. Но я не парень, Эмма! Почему ты не хочешь услышать ни свою мать, ни меня? Ева не смогла бы родиться, если бы этого не было между нами! — Этого? — Истинной любви! Эмма откидывается на спинку дивана и скрещивает руки на груди. — Не было, — тихо, но убежденно говорит она. — Откуда тебе знать? — огрызается Реджина. — И разве ты не говорила, что влюблена в меня? — Говорила, — безучастно соглашается шериф. — Но… потом ты пошла на свидание с Энн. — Ох, Эмма, только не опять, — с досадой произносит Реджина, — Это была просто встреча друзей! А то, что ты вчера видела… я сама не ожидала, что Энн меня поцелует… не так быстро, — честно добавляет она. — Что же, такое частенько случается… на свиданиях, — фальшиво улыбается Эмма, но сразу становится серьезной. — Послушай, Энн Браун ведь и правда замечательная. Она… действительно достойна тебя, Зелина права. И я на самом деле имела в виду то, что написала тогда в записке. Ты заслуживаешь счастья. То, что я буду иногда забирать детей… это ведь ненадолго. И даже неплохо? Так у тебя будет время, чтобы наладить ваши отношения. — Значит, теперь вы с моей сестрой будете решать, с кем мне лучше налаживать отношения? — поднимает бровь мадам мэр. — Думаю, ты и без нас все решила, — опуская голову, произносит шериф. Эйфория от неожиданного решения органа опеки прошла, и она вдруг резко ощущает на себе всю тяжесть бессонной ночи. — Да, решила, — соглашается Реджина. — Я встретилась с Энн за ланчем, и… в общем, я объяснила ей, что не могу быть ей больше, чем другом. — Почему? — Возвращаемся к началу разговора, — нетерпеливо замечает мадам мэр. — Эмма, у нас родился ребенок… — И что из этого следует? Чего ты ждешь от меня? — вспыхивает вдруг Эмма. — Да, у нас есть ребенок, и, слава Богу, мои глупости не привели к худшим последствиям: теперь мы обе законные опекуны Евы. Мы растили так Генри с десятилетнего возраста и, кажется, неплохо справлялись. Справимся и теперь. И ты не должна ничем жертвовать, Реджина, не должна жертвовать своими желаниями, своими… привязанностями, чтобы продолжать быть тем, кем ты так идеально умеешь быть, то есть матерью! — А я и не жертвую! — восклицает Реджина, и, схватив Эмму за воротник рубашки, одновременно садится к ней на колени и целует, головокружительно глубоко, страстно и долго, как они не целовались давно или, может, вообще никогда. Эмма растеряна неожиданной атакой, но едва ощутив прикосновение желанных губ, она с готовностью дает свои и позволяет языку Реджины проникнуть в свой рот. Горячие руки перемещаются с шеи на плечи и волосы, и кто-то из них тихо стонет, когда, выгнувшись, Эмма сильно прижимается к сидящей на ее коленях женщине и крепко обхватывает ее за талию. — Я люблю тебя, идиотка, — шепчет Реджина, наконец, отстранившись, и пристально смотрит в зеленые глаза, намереваясь прогнать все страхи и сомнения, одолевавшие Свон. Шериф реагирует не так, как она ожидает: аккуратно перемещает Реджину со своих колен на диван, а потом встает и уходит к окошку. Ева и Робин все так же безмятежно играют в песке, и Генри стрижет электрической машинкой траву, то и дело посматривая в сторону сестер. — Знаешь, — говорит Эмма, так и не оборачиваясь, — когда Крюк начал меня обхаживать, я понимала, что не люблю его, но мне все равно было приятно внимание. Я надеялась, что однажды чувства проснутся, и мы станем счастливыми… может, не такими, как мои родители, но все же… — Ты говорила это раньше, — недоуменно замечает Реджина. — Да… Я это вот к чему. Когда ты точно знаешь, что человек влюблен в тебя, то… даже если сердце и молчит, рано или поздно ты можешь начать себя уговаривать, и в один прекрасный день почти веришь, что это работает. Ты начинаешь отвечать ему что-то типа «угу, и я тебя». А потом даже признаешься ему в любви. Хотя, когда ты честен с собой, то не думаешь, что любовь похожа на то, что ты испытываешь к этому человеку. — Эмма, я не… — Когда я вернулась в город, то вела себя с тобой непростительно. Я знаю. А ты была бесконечно терпеливой со мной. И еще искренней. Ты правильно осадила меня тогда, показав, что не потерпишь больше моих приставаний. Ты сказала мне то, что думала, и это было таким… не знаю, взрослым, что ли. Ты сказала, что больше никогда не станешь моей любовницей, Реджина. И настоящей ты была именно тогда. Что ты хотела показать мне сейчас? Что между нами все еще есть страсть? Да, она есть. Что мы любим друг друга? Это не так… Ведь это вразрез всему, что ты говорила и делала раньше. Тогда, когда ты не знала, что Ева твоя дочь. Она резко оборачивается и смотрит прямо в потемневшие от боли темные глаза. — Реджина, мы не должны уподобляться тем тысячам семей, которые еле терпят друг друга, но продолжают жить вместе «ради детей». Просто поверь: дети в таких семьях растут несчастными. Им нужна наша любовь, а не жертвы. — Ты хочешь сказать, что больше не любишь меня? — ломающимся голосом спрашивает Реджина. — Люблю. И, наверное, буду любить еще долго. Может, даже всю жизнь, — признается шериф. — Но я — точно не твой выбор, не твой свободный выбор, если ты думаешь о себе, а не о детях и общей пользе, — уверенно заключает Эмма. — Ты не веришь, что я люблю тебя… — медленно, словно осмысляя, произносит мадам мэр. — Наверное, в какой-то степени любишь, — грустно улыбается Эмма. — Как мать своих детей, как… может, друга? Но… первое слово дороже второго, Реджина. Ты сказала, что не хочешь быть моей любовницей, — устало договаривает она. — Может быть, я сказала так потому, — произносит мадам мэр, поднимаясь с дивана, — что хотела быть тебе кем-то другим? Например, невестой? Женой? В эту сторону ты думать не пробовала? — с досадой произносит она. — Женой? — округляя глаза, повторяет Эмма. — О! Ты… правда этого хочешь? Не из-за Евы и не из-за вещей, в которые вы все верили в Зачарованном Лесу? — Ты идиотка, — устало вздыхает Реджина. — Я просто хочу, понятно? Все это. Ухаживать за садом и видеть, в какой пышный куст превращается наш саженец. Хочу растить детей вместе с тобой. Хочу, чтобы мы вместе встречали здесь наших родных и друзей. Хочу спать с тобой в одной постели и еще, чтобы твоя красная кожаная куртка висела в шкафу… Обрадованная Эмма с зардевшимися щеками дергается было к ней, но снова замирает на середине комнаты. — Что опять? — мягко спрашивает Реджина, заглядывая в сомневающиеся зеленые глаза. — Скажи мне. — Реджина… — вздыхает шериф. — Это… я бы очень хотела… но ты должна знать: твоя влюбленность… все это может быть неправдой и… колдовством. — Каким еще колдовством?! Эмма кусает нижнюю губу и смотрит виновато. Пришло время рассказать о поступке, который она считала самым недостойным. Она собирает все мужество и спрашивает: — Ты ведь помнишь тот день, когда мы зачали Еву? — Полагаю, это случилось, когда мы были здесь, наверху, в моей спальне? И уделили тогда друг другу больше, чем десять минут? — Да, — признает шериф. — Это… по срокам, это было именно в тот день. Ты ведь помнишь, что сказала тогда мне? — Мы ведь не так давно это обсуждали. Я помню. Эмма тяжело вздыхает, явно не зная, как продолжить. Поколебавшись, она все-таки говорит: — Ты поцеловала меня после ужина, и мы пошли наверх… мы с тобой все время держались за руки, помнишь? Реджина кивает. — И еще остановились на верхней ступеньке, чтобы снова поцеловаться. Это ведь… не так часто было у нас. А потом мы вошли в твою спальню и легли в постель. И ты королевски рулила в тот вечер, а я выгибалась под тобой и все, что могла подумать, было лишь: «я люблю тебя, я люблю тебя…» — Подожди, Эмма. Ты… — начинает было Реджина. — Нет, постой… Конечно, я осознала свои чувства намного раньше того вечера. Еще тогда, когда у нас все едва началось. И мне было чертовски жаль, что у нас все свелось к банальному траху. Что ты стала открыто флиртовать со мной, только когда я вышла за Крюка… Что мне самой и в голову не приходило попытаться сблизиться с тобой, пока я была одинока… И в тот дивный вечер, когда наши покрытые потом тела скользили друг по другу, когда я позволяла тебе вжимать свое тело в постель… я так отчаянно хотела, чтобы для тебя это было чем-то большим… чтобы ты меня тоже любила… Я хотела этого больше всего на свете, Реджина! И… я, наверное, забыла, что в этом мире желания мага могут исполняться… В следующую же секунду ты сказала мне, что любишь. И вот тогда я испугалась. Я попыталась притвориться перед собой, перед нами обеими, что этого не было… Но это было! Было! И когда мы закончили, я оделась и сказала тебе ту ложь. Как последняя ханжа, вспомнила о муже… Я была так противна сама себе, Господи… Я заставила тебя признаться мне в любви, а потом… потом… Это самый мой ужасный поступок по отношению к тебе, и ведь я сразу поняла, что именно я сделала…. — Эмма… — пробует снова перебить ее Реджина. — Я испугалась, что превратилась… не знаю… в короля Леопольда? Стала тем человеком, который принуждал тебя к чему-то, чего ты сама не хотела, кто ставил свои желания выше твоих. Кто был настолько эгоистичен, что… — Эмма всхлипывает и, наконец, замолкает. — Можно обнять тебя? — неожиданно спрашивает Реджина. Неверяще вскинув на нее затуманенные слезами зеленые глаза, Эмма кивает. Тогда мадам мэр преодолевает остававшиеся между ними пару метров и обхватывает ее за талию, деликатно привлекая к себе. — Эмма, я никогда не хотела просто переспать с тобой — разок или несколько сотен раз. Ни того, ни другого мне было явно недостаточно. Ты всегда была для меня особенной. Та сила, которую я чувствовала, когда мы вместе защищали Генри или побеждали очередное вселенское зло, напавшее на наш городок… как она меня будоражила и волновала… Каждый миг, который мы проводили рядом, становился для меня драгоценным камнем, и я собирала их, ревниво и жадно. Я не могу сказать, что это была любовь с первого взгляда, ведь мы начинали с вражды. Но потом все изменилось. И я очень, очень давно поняла, что люблю тебя. Не просто как второго родителя моего ребенка… хм… тогда он был у нас еще один… Не как подругу. А как человека, который необычайно привлекал и восхищал меня. Но я и подумать не могла, что ты можешь… Ох… А в тот вечер в моей постели… В какой-то момент я просто не смогла больше держать чувства в себе… И тогда мое «люблю» словно вырвалось у меня, становясь лишь устным подтверждением того, что я давно про себя знала! — Господи, Реджина, — хлюпая носом, шепчет Свон. — Ты… любила меня… Меня? Разве… это возможно? Она кладет голову на плечо мадам мэр и трясется в рыдании. Реджина мягко проводит по ее плечам. — Так было, Эмма. Я любила тебя, и то твое сиюминутное желание ни при чем. Поэтому мы и сделали ребенка в тот вечер, ведь мы с тобой так любили друг друга. А все, о чем мы солгали друг другу позже, уже не имело никакого значения. — Значит… я ни к чему не принуждала тебя? Не заставляла тебя изменить мысли? — Нет, — заверяет ее Реджина. — Но, если ты так переживаешь, может, вспомнишь, как именно ты сформулировала свое желание? — Хорошо, — шепчет Эмма. Она немного отстраняется и вытирает слезы. — Я подумала тогда… — нахмурив брови, говорит шериф, — что отдала бы год жизни, лишь бы хоть раз услышать, как ты говоришь мне, что любишь. — О, Господи! Реджина отшатывается и потрясенно смотрит в заплаканное лицо шерифа. — Что? Я так кошмарно выгляжу сейчас? — пробует пошутить Эмма и стирает следы слез. — Эмма… ты действительно кое-что сделала, — бормочет Реджина. — И это не касалось меня… Ты… ты заключила сделку со Временем! — Время? Я и не знала, что оно интересуется сделками. Они, наверное, приятели с Голдом, да? — все еще пробует шутить шериф. — Это совсем не смешно, — качает головой Реджина. — Джефферсон мог бы многое рассказать тебе об этом… Ох, Эмма… ты все еще не поняла? Тот год, который ты не помнишь! Ты и не сможешь его вспомнить! Время всегда приходит получать исполнение долга, терпеливо ожидая, когда человек не может этого заметить. Поэтому ты пропала, когда после падения потеряла сознание. Поэтому тебя нашли только через год. Тебя не могли найти раньше, потому что тебя не было нигде, Эмма, потому что этот год… ох… Время просто забрало его у тебя!