Секунды, о которых мы не будем жалеть

У Жени дома пахло китайской лапшой, апельсинами и лекарствами. Пачки от таблеток были раскиданы в том же порядке, что и носовые платки. И среди кучи разбросанных вещей Антон не сразу заметил даже диван. - Извини, не рассчитывал на гостей, - немного напряженно отшучивается Женя, перешагивая через сломанную гитару. - Ничего, - Антон, если честно, не сильно то верит, что этот бардак – дело рук Мильковского. Когда они жили вместе у Жени такой порядок был, что и придраться было не к чему. Тошик проходит внутрь. Боясь что-нибудь случайно разрушить, он останавливается посреди комнаты. У Жени внутри творится что-то странное. Что-то, что заставляет его сердце плясать на месте, прыгать из стороны в сторону, и время от времени замирать. Дышать становится еще сложнее, и он с ужасом осознает, что это даже не из-за насморка. Женя не знает, что такое панические атаки, но на мгновение он думает, что это она и есть. Только проходит слишком быстро, отчего он даже не успевает испугаться как следует. Он опускается на диван, хватая ртом воздух, чем пугает в этот момент Тошика. - Эй, ты чего?? Может скорую вызвать? – Антон делает шаг к нему, но останавливается, боясь подойти ближе, чем оно того стоит. Женя стягивает с себя куртку и кидает ее на кресло. - Нет, не нужно, - он выглядит еще хуже, чем вчера. И Тошик почти уверен, что ему стоит ослушаться и набрать уже наконец-то 03. Но Женя против, и почему-то сейчас совсем не хочется делать что-то, что может разрушить их и без того натянутое в данный момент общение. Тошик на самом деле не уверен, что оно вообще продолжится после того, как за ним закроется дверь этой квартиры. Он не уверен даже в том – хочет ли он вообще этого. Но сейчас, пока он здесь – для него это почему-то очень важно. - Мне стоит уйти? – проходит пол часа, прежде чем кто-то из них решается нарушить тишину. Тошик сидит в кресле, разглядывая гитару, что уже минут десять держит в руках. В жизни у Жени многое изменилось. Даже его отношения к ней изменилось. И ему не хочется думать, что он является причиной этому. Ему не хочется думать о том, что он когда-то его сломал. А еще ему страшно от того, что, возможно, сейчас ему придется уйти. - Как хочешь, - пожимает плечами Женя. Мильковскому тоже страшно. Страшно отпускать его сейчас, когда на улице уже начало смеркаться, хоть и стрелки часов еле дотягивают до четырех. Ему страшно остаться одному после ночи, проведенный в квартире Антона. Страшно осознавать, что, возможно, это их последние пару часов наедине. Потому что прогнав один раз, он уже не сможет его вернуть. – Я не прогоняю тебя, как видишь, - Жене хочется ударить себя за это. Взять все свои слова обратно, а еще…попросить остаться. Но обида, проснувшаяся сегодня утром, гложет хуже, чем любовь. Гордость – вот что сейчас владеет им. - Знаешь, наверное, нам стоит поговорить, прежде, чем я уйду, - Антон тоже понимает, что если уйдет сейчас, то вряд ли когда-то еще вернется в этот дом. Он понимает, что другого шанса сказать не будет. Поэтому решается сейчас. Да и разве есть ему что терять? - О чем же? – Женя тянется к коробке с соком, чтобы запить очередные таблетки. Нарочно избегая взглядом Антона. - О том, за что я должен бы извиниться, - у Тошика тоже в горле пересыхает, поэтому он машинально забирает коробку у Жени, когда тот запивает таблетки. - Извиниться? – Мильковскому кажется, будто он попал в какой-то сюрреалистичный фильм. Слишком уж все это выглядит нереальным и глупым. Он и Антон в одной комнате. Он и Антон, который пытается извиниться. Разве может быть что-то более нереальное? - Я поступил как мудак, когда уходил. Хотел, чтобы ты знал – я наврал, - у Жени от его слов сердце снова начинает подпрыгивать на месте. - Врал? О чем же? – он с трудом поднимает свой взгляд на Тошика, но тот не смотрит на него. Он смотрит куда-то в пол, как нашкодивший ребенок. - О твоей музыке, о группе и…о тебе, - сердце вновь останавливается на пару долбанных секунд, за которые Женя почти успевает задохнуться. Он пытается незаметно восстановить дыхание, но Тошик поднимает на него свой взгляд, и по испуганным глазам Женя понимает – все плохо. – Эй, что с тобой? – у Жени глаза щиплет от подступающих слез, а к горлу подкатывает ком. Ему хочется разрыдаться. Ему совсем не хочется вспоминать то, что тогда пришлось ему пережить. Три месяца антидепрессантов, таблеток и алкоголя. Бесконечное желание исчезнуть, покончить с собой. Постоянное присутствие кого-то, в опасении, что он все-таки наложит на себя руки. Долбанный год! Год постоянных походов к психологу! И все ради этого? Ради встречи в аптеке? Ради его попытки извиниться!? Для чего же тогда все это было!? - Ты хоть понимаешь, что уничтожил меня тогда? – у Жени голос звучит так, будто он вот-вот завоет. И ноги трясутся так, что кажется еще чуть-чуть, и он съедет с дивана. - Знаю, прости, - Тошик падает возле него на колени, и Женя даже думает, что это символично. Он ведь даже хотел чего-то подобного. – Прости меня, пожалуйста, Жень, - у барабанщика такой вид, будто он сейчас тоже разрыдается. И Женя почти верит, пока не вспоминает кто сидит перед ним. Антону Ниженко нельзя верить – это он запомнил, кажется, на всю жизнь. Но разве Мильковский будет собой, если в сотый раз не встанет на грабли? - Зачем? Объясни мне, зачем? – слез, как ни странно, нет. Они застыли в уголках глаз, но даже разрыдаться сейчас Женя не в силе. - Потому что я – трус, - Тошик падает головой на его колени. Русые волосы рассыпаются по черным джинсам, и Жени до ужаса хочется зарыться в них пальцами. - И чего же ты боялся? – Тошик молчит пару секунд, прежде чем поднимает на него свои глаза. И Жене хочется ударить его. Сделать больно хоть раз! За всю ту жизнь, за все то время, что Ниженко делал больно ему! Даже не подозревая об этом. Каждой своей улыбкой кому-то другому. Каждым своим касанием и грубым словом. Каждым днем, когда Жене приходилось быть к нему вот так же близко, но не иметь возможности просто быть с ним. Сделать больно за каждую секунду, которую Женя провел в мыслях об этом человеке. - Боялся, что ты узнаешь, - но Женя не способен на такое. Не способен ударить его, хотя бы потому, что тогда он захочет прикончить сам себя. Никто и никогда не тронет Антона Ниженко. Когда-то Женя уже давал себе слово, что защитит его от любых придурков. И даже сейчас он делает это. Защищает его от самого себя. - О чем же? – голубые глаза смотрят на Женю слишком предано, как у того кота. И Женю от этого коробит. Откуда взяться там преданности? У них ведь даже дружбы нет. Но обдумать это Мильковскому не дают, потому что Тошик зажмуривается, и через какое-то нелепое мгновение Женя оказывается поваленным на спину. Он несильно ударяется затылком о жестковатую спинку дивана, но даже не замечает этого. Потому что Тошик на нем. Потому что губы Тошика на его губах. Потому что это происходит в реале, и Женя понятия не имеет как до такого дошло. Он не верит, но отчего-то боится даже дышать, чтобы не спугнуть его. - Знаю, сейчас уже поздно говорить об этом, но я люблю тебя, Женя, - оторвавшись от губ, чтобы это сказать, Тошик снова припадает к ним, продолжая свой поцелуй. У Жени кружится голова, а еще под ребрами неприятно тянет, и снова хочется разрыдаться. Он чувствует себя глупой девчонкой. А руки сами по себе ползут на плечи Тошика, цепляясь за них, стаскивая с них нелепый черный кардиган. Белая майка сама по себе спадает, и Женя впивается в его плечи ногтями, нарочно делая больно, оставляя на них следы-полумесяцы. Тошику плевать. Его не отталкивают и это самое важное. Его даже не пытаются скинуть. Ему отвечают на поцелуй! - У тебя дерьмовое понятие о любви, Ниженко, - выдыхает Мильковский, как только его губы хоть не на долго оставляют в покое. А еще он замечает на них солоноватый вкус – он плачет. Он все-таки плачет. - Прости, Жень, тысячу раз прости, - Тошик утыкает лбом в его ключицы, даже не предпринимая попыток слезть с его ног. – Я так давно должен был сказать тебе об этом! Просто сказать, черт возьми! Но я боялся, понимаешь? – Женя не понимал. Он не понимал его ни секунды. Никогда! Никогда, черт возьми, он не мог его понять! Все эти годы Женя думал лишь о том, что Антон презирает его. Он думал о том, что Тошику вообще было лучше играть в какой-нибудь другой группе с самого, блять, начала, но он никогда не думал о том, что Тошик может его любить. - И ты дождался, пока я постарею и стану похожим на бомжа, - он шутит. Нелепо, глупо, но шутит, чем вызывает у Тошика улыбку. - А я на стену в подъезде, - передразнивает он Женю его же словами, сказанными когда-то давно. - Ты всегда был на нее похож, - Мильковский тянет руку к его шее, на память проводя пальцами по предполагаемой кнопке. - А ты…почему не оталкиваешь? – Тошик смотрит на него с пару секунд, и Женя вдруг осознает, что ничего ему не сказал. Что Тошик тоже не знает многого. Что, возможно, даже не подозревал, как больно сделал тогда. - А я тоже, - Женя смеется сквозь слезы. – Я тоже боялся, - но произнести слово «люблю» у него не получается. Язык не поворачивается. И он не знает сколько времени понадобится, чтобы сказать. А ведь времени катастрофически мало! Быть может даже только этот час. - Признаться мне? – но Тошик не идиот, сам додумывает то, что нужно. И Жене остается лишь кивнуть. Тошик снова целует его. На этот раз не так дико, не так напугано. Поцелуй получается нежным, и Женя теряется, тает под его руками. - Черт, я заражу тебя! – совсем не вовремя вспоминает он. - Да плевать, устроим карантин и месяц не будем впускать сюда никого, - Тошик снова смеется. Его глаза меняются, они смотрят на Женю так, как когда-то сам Мильковский смотрел на него. Антон, кажется, не врет. И впервые Жене не хочется сомневаться в этом ни одной секунды. Он просто хочет верить в это прямо сейчас. Даже если это снова окажется каким-нибудь враньем. Даже если все это на ближайший час-два, месяц, или год. Даже если он спустит на Тошика всю свою жизнь, а под конец тот скажет: это шутка. Женя не пожалеет ни об одной секунде.