Сын наместника

      Давно она так крепко не спала. Именно глубоким и спокойным сном, когда тело успевает отдохнуть, а дух не мечется в муках и мыслях. Ей даже сон приснился абсолютно яркий и солнечный. Странно — то, что они вчера уснули в одной постели, почему-то выглядело правильным…       Что такое счастье? Это проснуться утром и сразу увидеть тонкий профиль мечты, которая спит на расстоянии вытянутой руки. Волосы разбросаны по подушке, и от них доносится аромат этой мечты. Его мечты.       Мужчина несмело потянулся пальцами и самими кончиками дотронулся до ближайшей золотистой прядки. Шелковистая, мягкая… Притянуть и прижаться губами к теплой коже, под которой бьется пульс. От этой нежной кожи исходит особый запах молодости и нерастраченных чувств.       Приподнявшись и оперевшись на локоть, Фарамир самозабвенно созерцал спящую жену. Приоткрытые губы манили теплым дыханием и свежестью. Вчерашний поцелуй не шел из головы, наоборот, крепко засел воспоминанием о страсти, когда сердце едва не выскочило из груди. Если бы не проклятая ноющая рана…       Как можно тише, словно находясь в засаде, он продвинулся к спящей девушке и едва не лишился рассудка от ее близости. Втянул носом воздух и хрипло выдохнул. А потом, не удержавшись, осторожно прижал губы к шелковистой коже на ее шее. Венка забилась быстрее, дыхание стало прерывистым. Из последних сил Фарамиру удалось оторваться и бросить вороватый взгляд. Голубые глаза Эовин смотрели испуганно и… с любопытством. Рывком переместившись чуть выше, мужчина раздумывал полстука сердца, а потом накрыл губы девушки своими. Ее рот, такой нежный, сладостный, на диво послушный, дарил самые разные ощущения — от головокружения до сладкой, тянущей боли в паху. Осмелев, Фарамир провел пальцами по ее скуле, линии шеи, ключице… Его чуть шершавая ладонь с чуткими, теплыми пальцами двигалась ниже и ниже, пока не накрыла аккуратный холмик груди, что вызвало томный, сдавленный стон сквозь их затянувшийся поцелуй.       То, что его жена неопытна, рыжий понял сразу, по тому, как неумело она отвечала его губам и языку. Но и не отвергала, не сопротивлялась. «Смирилась», — понял наместник. Эта своевременная мысли придала сил оторваться от девушки и, открыв глаза, взглянуть на нее. Эовин лежала полностью расслабленной и спокойной, глаза закрыты, а уста, наоборот, приоткрыты, словно вновь прося о поцелуе. Слегка сбитое дыхание выдавало волнение. — Эовин, доброе утро, — шепот Фарамира показался ей слишком громким и неуместным. Зачем он это сделал? Пока молчал, так легко было представлять, что это кто-то другой ее разбудил нежным поцелуем. Вместо ответа она притянула его за шею и сама нашла губы. Ей так захотелось продолжения иллюзии…       Его руки жадно шарили по телу Эовин, а губы не давали передышки сбитому дыханию. Она неимоверным усилием воли держалась за придуманный ею обман разума — это Арагорн тяжело дышит над нею, это он выцеловывает причудливые узоры на ее коже, это он сейчас проникнет в ее лоно и сделает женщиной. Своей женщиной.       Сдавленный стон девушки сводил с ума разгонял кровь по венам. Шум в ушах не дал его острому, но сейчас полностью отключенному страстью слуху услышать, как она одними лишь губами простонала имя другого мужчины. Этот другой сейчас, в противоположном крыле дворца, так же предавался неге со своей женой и вовсе не думал о другой женщине. Зачем? Ведь в его объятиях сейчас любимая…которая дарит абсолютную и полную взаимность.       Эовин так была погружена в свой самообман, что почти пропустила момент, когда что-то твердое и горячее прижалось к чувствительной точке там… между ног, а потом, чуть спустившись ниже и надавив, проникло внутрь, прорвав тонкую преграду. Мимолетная, саднящая боль сменилась чувством странной наполненности и чего-то еще, чего не могла понять молодая женщина.       Мысли о том, что она позволила, о том, что она доверилась, были такими яркими и разливались странным теплом внутри, а то, как ее нежное лоно приняло его, было самым ярким и желанным.       Ее неумелые движения, его уверенные действия — все это дополняло друг друга. Когда оба достигли вершины, то Эовин с удивлением осознала, что уже думает не об Арагорне, а понимает, что с нею в постели Фарамир. Поняла и рассердилась на себя, расценив это как предательство. Кого? И сама не поняла. Придя к выводу, что себя, и буря в душе вдруг утихла, и разлилось в мыслях солнечное безбрежное море. Колени свело судорогой, и жаркая волна прокатилась по всем мышцам, сосредоточившись внизу тугим комком. А потом вдруг этот комок потерял свою твердость и стало очень легко…       Почувствал, понял, что жена испытала верх блаженства, Фарамир и сам теперь достиг вершины, громко застонал и излился внутрь своей, да, теперь навеки своей женщины.

***

      Упершись взмокшим лбом в теплое плечо жены, следопыт хрипло дышал, и Эовин вдруг почувствовала, как из-под плотно зажмуренных век мужа выкатились две горячих капли. — Что… что случилось, Фарамир? Болит рана? — всполошилась Эовин.       Муж поднял взлохмаченную голову, демонстрируя неожиданно счастливое выражение лица. — Ничего, я просто очень счастлив… — произнес рыжий и широко улыбнулся. — Я уж было подумала, что опять… как вчера, — тихонько прошептала Эовин, поглаживая плечо мужа.       Фарамир покачал головой и слегка отодвинулся, не выпуская при этом супругу из объятий и упираясь подбородком в мягкую макушку. Эовин, теперь будучи прижата к его телу, не могла видеть его выражения лица, лишь слушала постепенно успокаивающееся дыхание и гулко колотящееся в груди мужчины сердце. — Знаешь, ты мне снилась. Еще до того, как я увидел тебя впервые… — вдруг произнес наместник. — И часто я тревожила тебя во сне? — Каждую ночь… С тринадцати лет. — Так мне тогда было… постой-ка! Лет восемь! — Эовин подняла голову, стараясь заглянуть ему в лицо. Но, будучи заключенной в стальные объятия, бросила эту затею. — Ты мне снилась уже такой, как сейчас, — в голосе Фарамира прозвучал смешок. — Я имею в виду взрослой.       Последнее пояснение успокоило девушку. — А когда впервые увидел меня? — почему-то этот вопрос показался ей важным. — Еще до войны. Под ивой на берегу реки.       Именно последние слова мужчины стали ответом на вопрос, почему в его присутствии она не боится. — Так это ты тогда… ну, Гриму?..       Фарамир, густо краснея, слегка кивнул. — А как ты узнал, что я — это я? — продолжала любопытствовать Эовин. — У меня был твой портрет. — Что? Какой портрет? — На серебряной пластине, — и, чтоб закончить допрос, поспешил до конца прояснить ситуацию: — У Гримы выиграл на турнире.       Потянувшись, Фарамир выудил из-под подушки, на которой лежала девушка, серебряную бляшку с почти стертым изображением принцессы Рохана.