Сын наместника

      Эовин раз за разом сглатывала ком в горле, дышать становилось все труднее. Мысленно подгоняя лошадей, она словно хотела остановить время. «Только бы успеть!» Эта мысль тревожной птицей билась в ее голове.       Месяц, который прошел без Фарамира, был не просто сложным. Он стал для Эовин невыносимым. И дело было даже не в том, что перед глазами каждый день мелькал Арагорн с супругой, нет. Буквально на следующее утро Эовин, проснувшись одна в постели, осознала: ОНА ПРОСНУЛАСЬ В ОДИНОЧЕСТВЕ!       Это признание самой себе повлекло хвостом и следующие «открытия» сути происходящего в ней самой. Ей не хватало в это утро тепла, что обычно излучало другое тело, к которому она последние несколько недель была прижата каждую ночь. Было тоскливо без ставшего уже привычным «доброе утро, Эовин!», произнесённого низким, чуть хрипловатым ото сна голосом. Медного блеска чуть вьющихся волос на белой подушке рядом с ее солнечными локонами тоже не хватало. Но сильнее всего сжималось все внутри при воспоминании о взгляде серо-голубых глаз в обрамлении золотистых ресниц. Она была слепа. Не видела, как он любит ее. Не хотела видеть. Принимала, как должное, обманывая себя.       Обхватив подушку мужа и вжавшись в прохладную ткань лицом, с наслаждением вдохнула запах Фарамира. Запах солнца и летнего ветра. Да, он ее личное рыжее солнышко. О, Валар! Только бы ничего с ним не случилось!       Ночи, проведенные с мужем, было вспоминать совестно. Оттого совестно, что во время любви девушка думала не о своем муже, а о чужом. Только тело отзывалось на ласки, оно лучше понимало ее саму. Арвен, Эомер — они оказались правы. Она не знала сама, чего хотела.       Почему-то вспомнился взгляд королевы-эльфийки, когда, сломленная вестью о ранении мужа, Эовин пала к ее ногам, моля о помощи. Роханка не раскаивалась. Ибо именно в тот момент она поняла, что любит. Любит по настоящему. Страстно. Горячо. И больно. Больно от горечи вины. Больно от возможной утраты.       Тогда, получив заветные свёртки с исцелением и поняв, что шанс есть, она, как сумасшедшая, взлетела на самый верх птичьей башни, где на жердочках сидели почтовые птицы. Трясущимися руками привязывая к лапкам своего сокола маленький сверток, она шептала, словно птица способна была понять: — Лети, милый, спаси его. Мне не вздохнуть без его глаз, без его дыхания… Он — все, что мне нужно для жизни… Спаси его… Успей…       Птица, едва Эовин поднесла руку к окну, а другой отворила решетку, оттолкнувшись лапками, стремительно вылетела в окно. «Он и есть моя жизнь!» — подумала девушка, зажимая ладонью рот, чтоб сдержать рвущийся из груди крик.       Всадники миновали границу с Роханом на второй день. Если бы не кони, которые нуждались в отдыхе, то Эовин не останавливалась ни на мгновение. Пока ее попутчики отдыхали, она бродила вокруг их маленького лагеря, что-то бормоча, время от времени поднося руку к лицу, чтобы стереть льющиеся без конца слезы. Ночь прошла также без сна. А на третий день, завидев золотой шпиль Эдораса, Эовин едва не лишилась чувств от переполнявших ее ощущений и переживаний. — Ваше величество, госпожа Эовин прибыла, — тихий голос слуги нарушил устоявшуюся тишину комнаты, где лежал умирающий. Снадобья, что принес сокол, лишь отстрочили неизбежное. Сейчас заострившиеся черты, синюшно-серый цвет кожи, ввалившиеся глаза наместника не оставляли надежды. — Проводите ее сюда, — каким-то безжизненным голосом произнес король.       Слуга шмыгнул обратно за двери.       Прошло не более пяти минут, как послышались торопливые шаги, и в комнату буквально ввалилась Эовин. Женщина жадным взором уставилась на ложе с раненым.       А потом Эомер увидел ЕЕ. Впервые увидел свою сестру. Подлетев к кровати, она упала на колени и, схватив безжизненно лежащую руку мужа, принялась покрывать ее поцелуями и голосить, как простолюдинка, словно и не было в ней ни королевской, ни гордой роханской крови. Она просто любила. — Прости, прости меня, любимый мой! Останься со мной! Я не смогу жить без тебя!       В дверях показался лекарь со свертком в руке. Подойдя к столику, завозился со своими скляночками, пузырьками и ступками. Через несколько минут повернулся, держа двумя пальцами пузырек с красной, тягучей субстанцией. Взглядом показал королю на женщину, что мертвой хваткой вцепилась в руку находящегося при смерти наместника.       Подойдя сзади, Эомер положил руку на плечо сестры. Никакой реакции на простое прикосновение не последовало. В итоге пришлось почти силой вывести ее из комнаты.       Оказавшись в объятиях брата, Эовин продолжала лить слёзы. А Эомеру оставалось лишь гладить узкие плечи сестры и шептать слова, которые не могли ни успокоить, ни дать надежду. Странно, но от звуков родного голоса, а может просто от усталости, но Эовин успокоилась и затихла. В этот момент из покоев, в которых лежал раненый, вышел лекарь. Подойдя к застывшему с Эовин в объятиях королю, мужчина приподнялся на носках и что-то прошептал своему господину на ухо. От услышанного лицо Эомера просветлело. — Эй, сестрица, пойдем-ка к твоему мужу. Он хочет видеть тебя…