Ради общего блага.

      Смерть ежедневно оставляет людям следы своего появления в их мире. Нетрудно догадаться, за что она полюбила именно это пространство, испещрённое эмоциями, — здесь ей было чем питаться и с кем играть. Наш мир — все вожделенные нужды Смерти.       И чтобы быть на шаг впереди каждой души, Смерть рисует себе карту чужого сознания, ярко выделяя на ней овраги — слабости, и холмы — сильные стороны, а потом прокладывает себе на карте путь. По самым глубинам наших оврагов, обходя то, что возвышается над равниной. Смерти всегда точно известна дорога.       Племя отца знало и через него передало это знание мне: в подлунном мире она оставила три ключа от своей двери, за которой обитала сама. Три Дара Смерти, позволявших сесть с нею на один трон. Но кто бы ни направился к этому трону, Смерть забирает его раньше, чем он мог бы добраться до него, потому что опережает его мысли.       Мало, решительно мало всего лишь найти её дары, чтобы стать равным ей. Необходимо так же уметь находить овраги и холмы каждой встреченной души. Оставаться и жить в чужих оврагах, тем самым подчиняя своей воле события и обстоятельства.       Так жил отец — «великий» беспечный паразит на чужих предсердиях.       Так зажил и я, когда отобрал у него этот образ жизни. Своими руками, первый и последний раз сложенными в ритуале удушья, передав его всё ей же. Смерти.       Не имею понятия, откуда в Альбусе взялось это трепетное отношение к свечам, но вечерами, когда он рассчитывал на то, что Ариана заперта в своём сне, он проводил целый обряд. Дуэтом палочки и невербального заклинания он зажигал особенные свечи, чьё пламя не мог увидеть никто, кроме тех, в чьём присутствии их зажгли. Так их горячий свет не мелькал в окнах для прохожих по Годриковой впадине и не пролезал в щели между дверью и стеной спальни Арианы, способный её разбудить. Свечи были секретом, к которому меня неосторожно подпустили. Когда я увидел эту магию впервые, мы говорили с Альбусом о преданиях племени моего отца и обменялись мнениями о Дарах Смерти. В тот вечер мне удалось разбудить властных чертей в его глазах, прятавшихся при дневном свете.       Сегодня он снова степенно выпускал из палочки огонь, но был слишком задумчив, и оттого заклинания чуть ли не сопротивлялись ему. Он прятал глаза и не позволял мне убедиться в том, что в них всё ещё живут эти черти.       — Прежде чем пускаться в странствия и поиски, в которых трудности проверят нас и наши намерения всеми способами... — наконец заговорил он глядя не на меня, а куда-то самому себе в душу. — ... не хотел ли бы ты для начала закончить обучение? Я знаю, что ты уже многого достиг сам, и в Дурмстранг тебя совершенно определённо обратно не пустят. Но я мог бы отправить сову кому-нибудь из преподавателей в Хогвартсе. Там я оставил довольно хорошее впечатление о себе, ко мне могут прислушаться.       Он никогда не закрывался от меня окклюменцией, как будто считал, что это невежливо. И никогда не проверял, какая вокруг моих мыслей возведена от него стена — слишком тактичен. Всё только вслух или отдавая бумаге. Но вот я тактичным быть не собирался. Я много раз отдавал ему ложные мысли, убеждая его в том, что они его собственные, я пытался тасовать колоду выводов в его сознании, отбирая лишние и выбрасывая их. Я давно нарисовал его карту, и мне было хорошо в его оврагах. Там было большее, чем я обычно находил.       И сейчас я знал, что для него это не вопрос моих знаний и подтверждающих это документов. Это вопрос серьёзности отношения к предстоящему делу. И вопрос умения расставаться — едва ли не во главе всего этого, постелившийся пеленой на глазах старшего Дамблдора. Такого ответственного за всех, даже за того, кто готов вытащить из его оврага инферналов.       — Незнание — это бремя, — посчитал своим долгом напомнить он мне в затянувшейся паузе. — Как и отсутствие подтверждения о твоём полном образовании.       Но по моему мнению, бремя у нас было одно, и я много раз представлял, как оно падает с плеч Альбуса. Как Ариана, подобно моему младшему брату, гибнет от самой себя, не оставляя даже тела для похорон в фамильном склепе, не оставляя ничего, что болью бы привязало его к воспоминанию. Вот только Ариана оказалась ещё сильнее и непредсказуемее моего брата.       А знания же мои расширяли горизонты школьной программы и совершенствовали их. И лучшим документом об образовании была бумага об отчислении за нанесение тяжкого вреда чужому здоровью.       — Бременем для меня станет время, которое мы потеряем в погоне за сдачей моих экзаменов, — я приблизился к свече, у которой он так и застыл. — И невозможность помогать тебе с тем, что свалилось на тебя одного.       О да, я помогал, и ещё как. Днём и вечером я говорил с Альбусом, а ночью пытался подсунуть ей новые сны вместо старых однообразных кошмаров — свидетельств того, что Смерть держала её в любимчиках под своим наблюдением. Эти сны могли бы разнести весь дом Дамблдоров, но я нашёптывал ей другие, делившиеся с нею секретами. Днём я нарочито пытался сдвинуть трудности Альбуса, чтобы однажды выпустить его навстречу поискам, а ночью выдавал Ариане, что он хочет уехать и бросить её, считая её не достойной этой поездки. Не мог же я упустить второго обскура, не завладев его силой, прикормленной на моей стороне.       — Моих знаний будет достаточно, чтобы позволить нам преодолеть все твои пресловутые трудности. Верь мне. Ты как никто другой знаешь, чего мне стоило их добывать. Верь мне, Альбус, — не прибегая к помощи палочки, я провёл рукой над фитилем его свечи, и она загорелась, ярко осветив его лицо только для моего зрения. — Не всегда законно и приемлемо, Альбус. Всё ради нашего дела. Всё ради общего блага.       Я знал, что в дальнейшем он будет зажигать свечи только своими ладонями. И при этом трепыхающемся свете я снова увидел их. Некогда разбуженных мной чертей в его глазах.