Джон Тяк

Феликс светился. Не буквально, конечно, но отвратительную-пасмурную-снегодождливую-британскую-декабрьскую-вечернюю мглу это разгружало. Коротать время с перевязанным после операции депрессивным стариком (мной) и ловящим глюки от моих обезболивающих испанчиком (Марсом) парень не хотел, поэтому ушел ослеплять кислые мины наших соседей. — У тебя болит нога, или ты ненавидишь весь мир? Имей в виду, у меня еще есть «нурофен», «прозак», твой «промедол» и хорошая новость. Нога после операции действительно болела, но пить таблетки я не хотел — для детского организма не прикольно раз в полгода обжираться опиатами, пусть и после операций. Вообще хотелось срать, но я почти собрал скелет, и не желал выходить из рабочего настроения. — Если хорошая новость это про сестру Феликса, то я все знаю, — в газетах брак едва совершеннолетней Оливии с каким-то нуворишем не понимали, хвалить или хаять, поэтому писали дурно, много и многословно. Феликсу было все равно, потому что скоро его должны были забрать. — Феликс Перродо совсем не звучит, да? — Марс перевалился на бок и свесил свою километровую ногу с кровати. — У него второе имя буквально уксус/vinegar, — я порезался о проволоку и слизнул очередную каплю крови. Феликс, я весь твой скелет своей кровью обмазал, чтоб ты знал, — Думаешь, ему уже не плевать? — Ну… В любом случае это не хорошая новость. В смысле, не та самая хорошая новость номер один, — парень уже полусидел на полу и постепенно скатывался все ниже и ниже. Я с сомнением посмотрел на друга. — Ты меня заинтриговал. — Тебя усыновили. Я оторвался от костей. Феликсу и Оливеру сейчас по семнадцать, Льюису было почти восемнадцать, когда того забрали. С подобной статистикой я ожидал провести в приюте еще лет восемь минимум. Я посмотрел вниз, на растянувшегося звездой Марса, занявшего весь ковер и невольно хихикнул. — Откуда информация? Марс пожал плечами и устроил себе потягушки. Он был почти в два раза старше меня и любил говорить о личном (других людей) очень долго, много и смакуя. Сколько мы (я) знали о нем? Ничего, кроме дурацкой фамилии. Он не был мне… интересен, но я нутром чувствовал скрывающийся за черными глазами потенциальный трешачок. Я размял пальцы и осторожно переставил весь свой инструментарий с кроватного столика на прикроватную тумбочку. Кошачий скелет был собран, почти готов и даже выглядел прилично. Ради разнообразия мертвую кошку мне притащили не проредившие местную живность бродяги, а сам Феликс. Ребенка возили в старый дом, где кроме важных дел усыпляли ряд больных от неприсмотра кошек — вырастившая Феликса бабка была великой богатой дурой от мира кошатниц. — И какая теперь у меня фамилия? — Хэтвуд. — Ну… Звучит неплохо. — Лучше, чем Перродо. Ты теперь что-то вроде пятиюродного кузена всем аристократам. — Как и все мы. Спустя месяц меня действительно представили… этой семье. Богатая моложавая пара за пятьдесят, у которых из четверых детей осталась половина. Лилия — теперь моя старшая сестра — несла на себе, кажется, все. Огромный дом, семейный бизнес, построенный на импорте устриц, двух не справившихся с горем родителей и учащимся быть опорой младшем брате. Зачем им нужен был в довесок неприспособленный к жизни я — я не понял. Потом понял. После того как меня обустроили в комнате, провели по всему особняку, купили одежды, после того, как я навострился ходить по мелким поручениям Майкрофта, улыбаться за ужином, снова быть сыном, после того, как обустроил относительно нормальную мастерскую, отыграл в Шекспире и справил свое девятилетие. Человек, который пялился на меня с многочисленных семейных фотографий — Корвин Глэм Хэтвуд, старший сын, почивший два года назад, надежда и наследник, был мне знаком. Я знал его в своих потерянных воспоминаниях, отбитых об асфальт вместе с моими зубами на набережной Виктории и Грэйт-Джордж, у Вестминстерского дворца. Он был на фотографии, которую мне совали детективы почти три года назад — мужчина в светлой толстовке и джинсах. Там не было его лица, но я все равно узнал его. Низкий, но с прямой спиной. Корвин врезался в меня, врезался неслучайно. Я вышел из телефонной будки, потому что был сигнал. Был план. Я направился в сторону Парламент-стрит. Корвин был террористом. Корвин ошибся. Корвин где-то ошибся. Корвин сделал что-то не так и… и поэтому я вышел из будки. Я прошелся рукой по шероховатой щеке. Я был зол на Корвина. Но злость была не сегодняшняя, а как будто… во время взрыва я знал, что меня там быть не должно. Я был в опасности из-за этого тридцатилетнего долбодятла, неспособного… что. Внезапное прозрение закончилось также, как и началось. Голова взмокла от духоты. Я сидел в маленькой комнатке-складе с никому не нужным оружейным сейфом, пароль к которому Лилия и Дадли подбирали уже не один год. Я приколом проникся и вместо медитаций в моменты особо лирические приходил сюда тыкать цифры. Тупое занятия, но у нас была стратегия и, в худшем случае, с нашим темпом лет через шесть пароль будет подобран. Тот я, стоящий в телефонной будке был именно мной. Это были воспоминания не молодого тела, это были воспоминания меня-попавшего. Родившегося вновь. И амнезия… У меня действительно была… классическая ретроградная Амнезия, стершая все годы жизни этого тела. Но предыдущая жизнь, наверное, не привязана к мозгу? Или к душе? Или она стерла и мои воспоминания Ивана Валентиновича Тяка? Если после внезапного откровения я был еще относительно спокоен, то теперь меня кинуло в холодный пот. Не помнить свою смерть это, наверное, нормально — все-же-я-блять-умирал, но если это ложь? Если я прожил — потом — еще свою жизнь, но амнезия просто съела эти воспоминания? А если она съела больше? Я мог дожить до старости, жениться, у меня могли быть дети, но я решил, что помню всю свою жизнь, и конец, который мне показал мой поломанный мозг — настоящий. Просто так совпало, просто больше стереть не получилось. Или амнезия прошлась лишь по кускам воспоминаний? Об отце… Или я мог допридумать себя самого, или… откуда я могу помнить то, чего я не помню?! На улице как по заказу сверкнула молния. Дадли, потерянный и мокрый с ног до головы стоял в проходе и смотрел сквозь меня на сейф. — Сегодня мы с Лил должны были уехать в Фолкстон на Белые клифы. — … — я выдернул себя из мыслей, — мне жаль. — Ничего, я даже счастлив, — он перевел взгляд куда-то на окно, — раньше мы всю весну готовились, но если была плохая погода… мы спали целый день, — Дадли тяжело сел рядом со мной, облокотился на сейф и прикрыл глаза. Замок щелкнул и мы подобрались. — Какое число? — Шесть-два-один-один-ноль, — июнь двадцать первого десятого года. День взрыва. — Бессмыслица. — Ага. Дадли повернул ручку и аккуратно потянул дверцу. Что-то навалилось изнутри, но не сильно. Пахнуло разложением, и я почти не удивился мумии в форме буквы «зю». Кажется, это была женщина — волосы почти все выпали и истлели, но оставшиеся локоны были как будто даже расчесаны, лицо… Маска, еще не до конца ссушившаяся вокруг черепа, заячьи зубы и оттянувшие уши серьги. Удивительно. — Ох, — Дадли обнял щеки ссушеной головы, — Фиона, — минуты две он молчал, поглаживая затылок и лицо, эм, видимо, однояйцевой сестры Лилии. Мне было не особо тоскливо — у меня в желудке бились бабочки. Я смотрел на мумию и не мог ухватиться за мысль. Воссоединение родственников закончилось так же внезапно, как и началось — Дадли аккуратно запихал девчонку обратно в шкаф, стряхнул туда запутавшиеся на пальцах волосы и закрыл на тот же пароль. Мы переглянулись. — Я… — чувствую как мне впервые за долгое время спокойно, — чувствую загадочную историю и запашок Агаты Кристи. — В любой загадочной истории замешан Корвин, — Дадли поморщился, — Фиону обхаживали всякие секретные службы, — взгляд в мою сторону, — ну, СИС, МИД разные… Спроси Льюиса, у него отец в этом занят. Мы заранее готовились, что Фиона исчезнет или «умрет», но… — он сгорбился, — странно все тогда получилось. — Странно? — Странно, — Дадли неопределенно повел ладонью в воздухе, — она исчезла, ее вербовщики пришли к нам с вопросами, и в тот же день Корвин подорвался. — А я свидетель, — и участвовал в подрыве. — Ты пострадавший. Поэтому мы взяли над тобой опеку, — Дадли прошелся взглядом по потолку, но, ничего не найдя, встряхнул головой, — я почти знал, что Фиона здесь. Закончим этот разговор. Я кивнул. Дадли встал, неуверенно прошелся к выходу и обернулся. — Кто такая Агата Кристи?

***

По необъяснимым для меня обстоятельствам, этот мир не дублировал писателей детективного жанра. Однако, здесь присутствовали их… некие аналоги, наверное. Агаты Кристи, по утверждениям Дадли и моего последующего поиска по интернету никогда не было. Были Мисс Марпл и Пуаро, но лишь сухими строчками в старых газетах: да, мол, так-то и так-то, достойны внимания прессы и все. Босх неведомыми мне путями оказался в Канаде, а в Америке был сильно популярен Ниро Вульф. В конце шестидесятых, правда, а не тридцатых, но все же. Сейчас на слуху американцев Фило Вэнс и Джек Ричер, которые, судя по их страстным взглядам, любились крепко телами со времен совместного дела о Патрике Бэйтмене — американском психопате — и я даже не удивлён. О Декстере ничего не было известно, но я нашел информацию на испанском о братьях-маньяках Брайане и Дике Мозерах. Я, честно говоря, не сильно интересовался детективами при жизни. Картина выходила… смешная. В масштабе планеты детективы вряд ли влияли на нее слишком сильно. Да, здесь они были… популярнее, дела громче, но и маньяков им подстать как будто больше. Я не интересовался уровнем раскрываемости дел — особенно в Великобритании, поэтому мне не с чем сравнить, но… скажем так, убийства из огнестрела не котировались как новости ввиду банальности. Я глубоко вдохнул и зашел в русский сегмент. Акунина ожидаемо нет, есть чудесное светило детективного мира Эраст Петрович Фандорин… и его сын, внук и правнук. Хотел бы я узнать, как это выглядит в литературном формате. Родион Раскольников — реальный человек, действительно зарубил бабулю в момент… распада Советского Союза и умер от горячки, Достоевский был малоизвестным драматургом, но фотография весьма… узнаваемая. Хм, я не помнил, кто написал роман «Парк Горького» — точно какой-то американец — но сам герой книги Аркадий Ренко вот, до сих пор жив, здоров и на пенсии. Но если действует закон равновесия… Мне пришлось зайти в самый стандартный книжный, чтобы вникнуть в этот забавный «феномен». Детектив как жанр почти жил автобиографиями — потому что детективы у всех были на слуху, они были «модными». Не «модными» были певцы и актеры, эстрада, поп-исполнители… Я вспоминал свой старый мир и удивлялся, как я до этого не заметил контраста — может, списывал на другую культуру? Я прошелся по детскому отделу, смотря на десятки вариаций «юного сыщика», «школьного детектива» и «закрытого случая». Мило. Дальше шел отдел художественной литературы где… в жанре «сценарная драма» стоял бестселлер «Queen! Божественная Рапсодия». Я фыркнул.